Смех Касагемаса. Роман

Смех Касагемаса. Роман
Елена Адаменко

Осень 1900 года. Пабло Пикассо и его друг Карлос Касагемас провели в Париже – узнавали себя и этот удивительный город, творили, страдали, любили, смеялись…Эхо их голосов, их смеха слышно до сих пор. На Васильевском острове, например. Если прислушаться, можно разобрать слова.…Постарайся меня понять. Почувствуй мою жизнь на вкус. Прими меня всерьез. Рассмеши. Не забывай меня…

Смех Касагемаса

Роман

Елена Адаменко

Корректор О. Г. Попова

© Елена Адаменко, 2021

ISBN 978-5-0053-4405-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧАСТЬ I

До чего гадкое, гадкое дребезжание! Ну что же такое?..

Герман очнулся ото сна и не сразу сообразил, где находится. Темнота, белый потолок… В его сне Пикассо – пожилой уже человек в кепке – с каким-то гопницким шиком пинал пустое жестяное ведро, явно наслаждался мерзким звуком и с вызовом поглядывал вокруг.

Смутные очертания предметов проступали во тьме, и Герман вспомнил – он же на новом месте! «На новом месте приснись жених невесте», – подумалось некстати. Из-за окна доносились вопли, грохот – словно по пустой железной бочке кто-то колотит. Ну да, центр Петербурга, Васильевский остров. Хорошо бы не каждую ночь так. Герман помотал головой, отгоняя сонные видения. Кто-то еще там был, кажется, во сне, что-то интересное – ускользало, таяло, растворялось…

Где ж тут свет-то? Герман пошарил по стене, выключателя не нашел, но выйти настоятельную потребность ощущал, – решительно поднялся, сделал несколько шагов, толкнул белевшую в темноте дверь и вступил из комнаты, в которую сквозь задернутые шторы все же проникал свет уличных фонарей, в совсем уж темный коридор. Немедленно задел тяжелую, но шаткую металлическую вешалку, она повалилась, еще по чему-то проскрежетала и, кажется, что-то разбилось… Черт-черт-черт!

Послышалось движение в другой комнате, зажегся свет, потом дверь открылась – Иза, хозяйка квартиры, в потоке света завязывала поясок халата.

Герман уже поднял вешалку.

– Ради бога, извини. Разбудил, наверное? – Он подобрал с пола какую-то бесформенную шляпку, стряхнул с нее пыль. На полу отраженным светом поблескивали осколки круглого зеркала, которое раньше висело на стене.

Иза произнесла в обычной своей вялой манере:

– Ничего. – Тоже заметив осколки, уныло констатировала: – Это к несчастью. Примета такая есть.

– Я свет не мог найти… Надо просто быстро сказать: «К счастью, к счастью!» И будет к счастью. Сейчас я уберу.

Иза махнула рукой:

– Вон выключатели, у дверей. Швабра в туалете.

Герман пощелкал, в прихожей и на кухне загорелись лампы, он нашел швабру.

– Новое зеркало тебе куплю. Не переживай. – Собрал осколки в совок. Зеркало раскололось на три большие части и несколько мелких. В каждой отражалась озабоченная физиономия Германа – щека, глаз, нос…

Барышня, намеревавшаяся было вернуться в комнату, нерешительно остановилась.

– Может, чаю хочешь?

Герман с удовлетворением подумал: «Вот есть же в ней что-то человеческое». Согласился:

– Ага, сейчас я только…

И закрылся в туалете. Услышал, как Иза прошла в кухню, включила чайник, зазвенела посудой. Минуту спустя Герман к ней присоединился.

– Проснулся – не мог понять, где я, что, кто… Вчера всю ночь писал, проверял, перепроверял. Сдавал черновик диссертации.

– Про Пикассо, я правильно запомнила?

Герман кивнул. Очень хотелось есть. На столе одиноко стояла вазочка с печеньем, и он решился спросить:

– Слушай, я знаю, это неприлично… Но у тебя нет чего-нибудь посущественнее из еды? Я хотел в магазин, но, видишь, уснул, не успел…

Иза озадаченно полезла в холодильник. Достала сосиски, яйца.

– Ну вот, омлет можно…

Герман обрадовался:

– Спасибо. Я сам сделаю.

– Да мне несложно… – как будто даже немного обиделась Иза.

Герману оставалось только поблагодарить любезную хозяйку за заботу. Пожалуй, впервые он смог внимательно и не спеша ее рассмотреть. Когда они договаривались о сдаче комнаты, все его попытки оживить беседу разбивались о ее непробиваемую унылость. К тому же она почти не глядела на него, только как-то по касательной, даже не сразу и поймешь – на него или мимо, так что и ему поневоле приходилось слишком уж на нее не таращиться. С такой «домовладелицей» он за годы скитаний по съемным жилищам столкнулся впервые. Сейчас она, сосредоточенная на готовке, в своей блеклости казалась почти прекрасной. Тонкие светло-русые волосы до плеч, бледное лицо, водянисто-серые глаза, почти бескровные губы. Казалось, девушка стремится стать прозрачной, исчезнуть. Худосочная, если выражаться старомодно. С ее обликом резко контрастировал и, вероятно, что-то декларировал шелковый ярко-красный халатик с вышивкой. Удивительно, что дома она так наряжается, – на улицу, насколько он мог судить, она выходила в неброском сером и черном.

Однако стоило Изе заметить, что за ней наблюдают, – вот как сейчас, – движения ее стали резкими, неуверенными, лицо напряглось и утратило всю свою акварельную прелесть. Герман, желая в зародыше уничтожить возникающую неловкость, завел светскую беседу:

– А твои родители чем занимались?

– Папа преподавал теормех в Техноложке. Мама кружки вела по всякому рукоделию… – Иза чуть помолчала. – Но в ее случае это неважно. Она была красавица.

– Печально все это.

Иза кивнула, поставила перед ним тарелку с омлетом, цыплячью желтизну которого украсили розовые кружки? нарезанных сосисок. Еще и свежий огурчик нашелся. Добавил зеленого в палитру.

Она показала на выдвижной ящик стола.

– Там приборы. – Помолчала. Потом нерешительно спросила: – А ты почему именно Пикассо занялся?

Иза налила себе чая, присела на табуретку напротив, взяла печенье, опустила взгляд и стала помешивать ложечкой несладкий чай.

Герман пожал плечами:

– Так вышло.

Поддел вилкой кусочек омлета – хорошо! Иза тем временем продолжила допрос: