Лан-Эа, властитель небес. Том второй

– Что-то случилось?

– Да, но поколь я не стану предварять сей разговор, – отозвался Ковин Купав Кун и я, взглянув на него внимательней увидел не только, как колышутся на его голове длинные голубовато-розовые перья с красными полосами по поверхности и бело-розовой аурой сияния на кончиках, указывая на волнение, но и пролегла по коже лба нитевидная паутинка-морщинка словно поддерживающая на себе край третьего глаза, и вовсе символизирующая его расстройство. И узрев эти противоречивые чувства тарховича, я внезапно ощутил, как сильно он мною дорожит, любит, беспокоится, на самую толику захлебываясь теми же чувствами… Теплыми, доверительными оные у нас с ним сформировались за сей срок. Посему и сам, страшась того, что может оборвать это мое правящее спокойствие, рывком сошел с места, и, раскинув в стороны руки, крепко прижался к нему, негромко и весьма нервно проронив:

– Пречистый гуру, я вас так люблю, вы мне так дороги…

Рука тарховича нежно огладила мое правое плечо и прошлась по спине, он и сам слегка наклонил голову, да улыбнувшись полными вишневыми губами, убирая из голоса любую властность, мягко произнес:

– Ох, ваше великолепие, вельми дурно пользоваться моими нежными к вам чувствами. Обаче я убежден вам стоит дождаться тутова Ананта Дэви, абы я давеча толкуя с ним, увидел его вельми расстроенным, вряд ли он в таком растрепанном чувстве сумеет оценить ваш сюрприз.

– Ну, пожалуйста, пожалуйста, пречистый гуру, прошу вас, – молвил я сбивчиво, и, желая окончательно его разоружить, поцеловал в материю флюорита в грудь. Это действовало всегда и безоговорочно, потому я пользовался тем средством не часто.

– Все равно лодочку Чё-Линг не взял, а коль за ней послать вы в любом случае не успеете, – сделал он последнюю попытку удержать меня и вовсе, как говорится, слабую. Понеже я, не мешкая, и вновь прикоснулся губами к его груди и разом выпустив его из объятий, срыву развернулся и побежал к стоящему напротив чертогов прабхи кондрыку и авитару на ходу крикнув:

– Благодарю, пречистый гуру! Ты самый лучший!

Я теперь всегда правильно обращался к созданиям, существам и только в уважительно-почтительной форме «вы», но порой когда хотел показать, как сильно люблю прабху, главного дхисаджа мягко им ты-кал.

– Дождитесь сопровождение, – донесся до меня обеспокоенный голос Ковин Купав Куна, а я уже добежав до кондрыка, покрытого огненно-фиолетовыми короткими перьями, протянул навстречу Чё-Лингу руку, и тот стремительно схватив ее, с легкостью поднял меня, да тем же рывком усадил впереди себя. Зверь прерывисто вздрогнул всем своим длинным телом, а его высоко посаженная голова слегка подалась вперед так, что когда он сошел с места, и я вцепился в его красную, густую гриву два крестообразно сложенных витых рога, стали зариться своими острыми концами в поверхность мостовой.

– Скорей! Скорей Чё-Линг! – прикрикнул я на авитару, так как боялся, что со всеми этими задержками не успеем встретить на взлетно-посадочной полосе Ананта Дэви. И Чё-Линг, немедля, и вельми громко свистнул, отчего кондрык, прямо-таки, срыву дернулся вперед, чуть было, не сбив суетящихся возле столовой прабхи челядин.

Глава третья

– Что-то случилось в Веж-Аруджане? – спросил я, стоило только кондрыку свернуть с мостовой на дорогу, ведущую к взлетно-посадочной полосе. И хотя я сидел поперед Чё-Линга асвадхой увидел, как он недовольно дернул головой, слегка всколыхав свой жесткий гребень из волос, стыкующийся на лбу с бровями и завершающийся на затылке, ноне имеющий бело-серебристый цвет. Я это спросил у авитару так как знал, что ему не только доверяли Ананта Дэви, главный дхисадж и прабха, но и порой ему самому удавалось каким-то непонятным способом подслушать те или иные вещи. Посему он всегда, так молвить, был в курсе дел власть держащих Веж-Аруджана.

– Да, у верховного правителя людоящеров беда случилась, коль вы об этом, саиб, – откликнулся Чё-Линг, и я торопливо кивнул, ибо и совсем не о чем таком не знал, понеже заранее соглашался, дабы была возможность все выяснить. – Надысь БоитумелоЭкандэйо Векес, коего удерживали на родовой планете людоящеров Ладодеи, системы Та-уи, напал на своего старшего брата и императора МунашДомевло Векеса и его семью, – продолжил он и его бархатный голос с суровыми, властными нотками, создания ощутимо привыкшего повелевать, слегка задрожал от гнева. – Убил его единственного маленького сына, трех дочерей и тяжело ранил самого императора. Опосля БоитумелоЭкандэйо Векес угнал гюрд-хра, вельми маневренное судно, и покинул Та-уи, днесь его ищут в Сварге, вроде его там засекли военные виомагамы тарховичей. МунашДомевло Векеса толкуют, даже хотели доставить на Садхану в Научное Ведомство, абы у него наблюдались вельми тяжелые повреждения диэнцефалона, вплоть до полного его вывода из действия. И лекари людоящеров никак не могли помочь императору, лишь остановили гибель иных структур диэнцефалона. Главный дхисадж дистанционно проводил осмотр и лечение, хотел даже лететь, но вроде все обошлось, и туда прибыл двипандит, да сам справился.

– Зачем? Зачем он… БоитумелоЭкандэйо Векес такое сотворил, да еще и с братом с его детьми? – очень тихо спросил я, и в волнении тягостно передернул плечами, не понимая столь неадекватного поведения людоящера.

– Дык кто ж его знает, – немедля отозвался Чё-Линг и слышимо свистнул так, что кондрык значимо прибавил быстроты собственного бега. – БоитумелоЭкандэйо Векес вообще какой-то странный у них всегда был, а главный дхисадж, и, вовсе, раз толковал Ананта Дэви, что у него, по всему вероятию, начальная стадия заболевания диэнцефалона, вряд ли сие токмо самолюбие, – дополнил он, и мне показалось, сейчас полностью процитировав слова тарховича. – Толкуют верховный правитель, на тот момент, сопровождающий в полете его высочество, сразу направился на поиски младшего брата и теперича вряд ли станет его миловать. Абы сын императора МунашДомевло Векеса днесь за неимением собственных сыновей у НгозиОпеиеми Чибузо был инфантом людоящеров. У них ведь дети не создаются, а естественным образом рождаются, и вельми мальчики редко появляются.

Чё-Линг прервался и слышимо вздохнул, видать, сейчас сопереживая людоящерам, у которых и впрямь стряслась беда. А кондрык между тем вновь придал шагу, потому летящие с неба капли, явно прибавившегося дождя, стали лить внахлест, почасту попадая мне на глаза и стекая по лицу в приоткрытый рот. Ровно слезы… Уж, право молвить, так мне было жалко НгозиОпеиеми Чибузо в один момент потерявшего не только собственного наследника, но и, с очевидностью, младшего брата. Я едва приподнял голову в направлении взлетно-посадочной полосы, все еще сокрытой лесной далью, и увидел на фоне сине-желтого небосвода опускающийся вниз космический аппарат точнее даже серо-стальное дисковидное его дно, по рубежу перемещающее ярко-белое сияние. Сама наружная сторона дна имела множественные уступы, на вроде небольших ступеней пролегающих в виде трех замкнутых кругов на которых располагались зрительно выступающие эллипсоидные сопла, испускающие зеленоватые пары дыма.

– Скорей! Скорей! – уже, прямо-таки, паникуя, закричал я, понимая, что из-за Чё-Линга, который вовремя не подал мне кондрыка, однозначно, опоздаю к прибытию Камала Джаганатха.

– Успеем, саиб, не волнуйтесь, – проронил авитару более ровным голосом, впрочем, опять громко свистнул и тотчас кондрык пошел самым быстрым галопом, величаемым карьер. Посему возле моих рук ощутимо принялся свистеть ветер, слегка притом покалывая сами ушные щели (оные у меня располагались по боковой линии обеих рук, начинаясь от сгиба в локтевых суставах и вплоть до плечевых), по виду напоминающие узкие длинные щели, туго затянутые полупрозрачной мембраной и прикрытые двумя чуть загнутыми и выступающими над поверхностью тела кожными складками.

Теперь вместо тельницы, шальвар и поволоченя, как парадной одежды, я носил опашень. Длинная и свободного покроя, без ворота, та одежда порой имела остроконечный капюшон, дотягивающийся до середины спины. Сей опашень имел откидные, длинные и весьма широкие рукава, впрочем, в которые руки не продевались, а сами они висели вдоль фигуры. Украшенный самоцветными камнями и драгоценными металлами по подолу, капюшону и даже груди опашень был очень легок, не мешая, не стягивая моего дыхания. Данная одежда, разработанная по указанию Камала Джаганатха, нарочно для меня, кажется, предваряла все тяготы моего неспокойного поведения. Я днесь мог носить не только вено, но и запястные браслеты, кольца, ожерелья, однако одевал это не часто, словно наевшись раз-второй, более того и не хотел.

Капли дождя, набирающего силу, еще немного и перешли в поток и я, вогнав стопы ног, точнее, подошвы сандалий, прямо в бока кондрыка, чуточку приподнялся над его спиной и подставил лицо бьющим струям, единожды отпустив гриву, да раскинув в стороны руки. Чувство полета, то которое я испытывал всегда при даятеситя и порой, когда разбегаясь, прыгал вверх на немного зависая без поддержки в воздухе, наполнило меня сейчас всего. Еще миг и я закрыл глаза обеими парами век, наслаждаясь, той легкостью, собственным счастьем, которое испытал на Пятнистом Острожке, оберегаемый, любимый и отгороженный от бед существующих совсем близко от меня. В том, вероятно, проявляя собственное себялюбие, оное довело младшего брата верховного правителя людоящеров до безумия.

Чё-Линг торопливо обнял мой стан рукой, левой схватившись за гриву, и точно в унисон моему безмерному счастью громко радостно закричал, подгоняя тем кондрыка. Мы порой с авитару позволяли себе такой скорый, безудержный бег зверя чаще по линии берега, реже в лесу. Всякий раз, словно ощущая себя единым с кондрыком, когда-то вольным могучим зверем Родонии. Творя то, несмотря на получаемую после взбучку, абы главный дхисадж боялся, что у животного может, от сей загнанности, не выдержать сердце и он, упав, покалечит меня. Такие заезды, ибо о них докладывали прабхе и Ковин Купав Куну следящие за нами с Волошки охранные системы, завершались для Чё-Линга наказанием и высылкой из поселения. И я был уверен, так наказывал его пара-митра, а возвращал обратно главный дхисадж, уступающий моим просьбам.

Так мы скакали долго…

Чё-Линг почасту протяжно свистел, то языком, то губами, а то и вставляя в рот большой и указательный перста. А я, наслаждаясь той быстротой, на удивление никем не прерванной, то открывал глаза, то вновь закрывал, почасту сглатывая потоки воды. Поелику тут в отличие от чертогов, береговой лестницы и мостовой, не имелось купола, и вода, попадая на дорожку, медленно растекалась к ее краям, не формируя там луж, ровно просачиваясь через саму поверхность. А в сине-желтом небосводе виомагам, так как ноне Ананта Дэви прибыл на нем, наблюдаемо сдержал свой полет, выпустив из себя, пять серо-стальное дисковидных судна по рубежу прихваченных серым сиянием. Каковые вельми быстро направили свой полет в сторону завершающийся полосы леса.

И тотчас кондрык перешел с галопа на рысь, а потом и вовсе на шаг, очевидно, устав от такой безудержной скачки. Из его удлиненно-узких ноздрей валил теперь не просто клубистый серый пар, а, прямо-таки, черный и огненно-фиолетовое оперенье на морде, зримо посерело, точно он горел изнутри. Кондрык сделал еще пару шагов, достаточно быстрых, и сразу, остановился, качнувшись вправо-влево, да вперед-назад. А впереди уже стали заметны завершающиеся полосы леса, за оными начинались заросли высокого тростника, опять же, стоявшего по обе стороны от дорожного полотна. Весьма высокие иссиня-зеленые прямостоячие стебли, которого, покрывали узкие голубые листья, опушенные пурпурными волосками. И даже в удалении была наблюдаема небольшая возвышенность, и тут уже точно увенчанная выровненной площадкой переливающейся серебристо-белым металлом, к каковой весьма быстро стремились пять серо-стальных дисковидных судна, крсна, по кромке бортов прихваченных серым сиянием.

– Все! Выдохлась старая кляча! – грубо проронил Чё-Линг и торопливо перекинув ногу через спину кондрыка, спрыгнул на дорогу, также поспешно протянув ко мне руки, абы само животное тягостно задрожало, а перья на его спине встали торчком. Оно как кондрык всегда бежал до изнеможения, потом падал, отлеживался и спустя час вже мог продолжать свой бег. Я в ответ суматошно развернулся на животном, перекидывая правую ногу через его спину, и, авитару подхватив меня подмышки, сняв, поставил перед собой. И тотчас на меня с неба словно вылили несколько ковшей воды, ужель-ка таким дождь оказался мощным. Посему я беспокойно ступил вперед, обходя самого туго дышащего кондрыка, и, воззрился на небо, с которого в сторону взлетно-посадочной полосы стремились лишь два крсна, а три также наблюдаемо замерли в воздухе.

– Все опоздали! – сердито дыхнул я, ощутимо раздражаясь на дождь, оный лил все сильней и сильней, и на Чё-Линга, оный прибыл к чертогам с опозданием.

– Вон, саиб, ордынский старшина едет, днесь вас довезет, – произнес авитару таким спокойным тоном, что я чуть было, не крикнул на него, благо и впрямь послышались подъезжающие стремлеты. И я, не мешкая, развернувшись, да широко шагая, направился к останавливающимся аппаратам, на которых приехало, не считая Дона, еще пять перундьаговцев. Сравнительно с иными устройствами стремлеты считались одно посадочными, но коль того желалось на них можно было уместиться и вдвоем. На их плоской опоре были укреплены не только широкие сидения, боковые площадки для ног, но и дугообразная передняя станина, к которой крепились легкие, металлические крылья, да две трубчатые насадки с рычагами и клавишами управляющие стремлетом. Ордынский старшина подлетел ко мне впритык и тотчас сдержал движение аппарата, спустив правую ногу с площадки, посему сам стремлет легонечко качнулся вправо-влево.

– Ваше великолепие, сидайте, докачу! – молвил Дон и протянул мне навстречу одну из четырех своих рук, оные выходили у него из плечевых суставов по две зараз, оттого спина его смотрелась широкой и мощной, прямо-таки, выпирающая горой.

– А, Чё-Линг? – спросил я, в ответ, протягивая руку и сразу же поднимаясь на площадку для ног.

– Побуду с кондрыком, саиб, – отозвался авитару, а я между тем поспешно перекинул ногу через опору и уселся на сидение впереди перундьаговца, абы на стремлете сидели подобно на спине кондрыка. И тотчас животное, возле которого стоял Чё-Линг, опять тягостно качнулось, а после, как мертвое повалилось вперед, подгибая ноги в коленях и врезавшись мордой в дорогу. Притом его два крестообразно сложенных меж собой, витых рога, острыми концами воткнулись в саму зеленовато-белую поверхность мостовой, точно увитую внутри белыми нитями. Пурпурные глаза зверя закрылись, он наблюдаемо вздрогнул и прокатившаяся волна по его бокам пригладила дотоль стоявшие торчком огненно-фиолетовые короткие перья, а потом кондрык рухнул на левый бок, судорожно задергав своими всеми четырьмя ногами. Однако, не умерев, а тока на чуточку отключившись.

– Старая кляча! – сердито дыхнул Чё-Линг и пнул животное под брюхо, впрочем, тому было сейчас все это безразлично. И коль толковать, то авитару был прав, сказывая так о нем, ибо сей кондрык являлся самым старым самцом, главой стада, молодых, самок, детенышей. Вместе с тем все еще, оставаясь самым сильным и в скорости не уступающий молодым.

В другой раз я бы вступился за кондрыка, но сейчас не успел. Ибо ордынский старшина, стоило только мне занять место перед ним, враз поставил ногу на площадку, и, обвив мой стан двумя руками, иными двумя взялся за трубчатые насадки, сразу нажав на них рычаг и клавишу с разных сторон. Тем самым придав стремлету скорости, посему тот ровно рывком сорвался с места и весьма быстро понесся вперед. В единый миг, миновав не только лежащего кондрыка и Чё-Линга, но и заросли иссиня-зеленого прямостоячего, высокого тростника стоявшего по обе стороны от дорожного полотна, шелестящего от падающих капель дождя узкими голубыми листочками. Да также разом мы взлетели на небольшую возвышенность, выскочив и тут сразу на выровненную площадку, поблескивающую серебристо-белым металлом, над коей висело достаточно удаленно друг от друга до десяти серо-стальных дисковидных судна, крсна, по кромке бортов прихваченных серым сиянием. На самой площадке возле крсн толпилось с десяток перундьаговцев, одетых в зеленого цвета рубахи (указывающие на них, как на ратников охраняющих систему Медуницу) и даже два тарховича, с очевидностью, эка-схаласа, его помощник, да оскуй, поджидающий отправки на них прибывших в поселение прабхи.

Впрочем, уже на самой взлетно-посадочной полосе Дон нажал на клавиши на обеих трубчатых насадках и наш стремлет резко сдал назад, так что я восторженно охнул (абы знал, ордынский старшина сделал так нарочно для меня). И тотчас двое других перундьаговцев вырвались на своих аппаратах вперед, таким образом, выстроив необходимое или всего-навсего утвержденное самим Ананта Дэви сопровождение. Три иных стремлета пристроились сзади и тотчас все устройства значимо сбросили скорость, а летящие впереди Пяст и Ярек резко выкинули вверх свои левые руки, широко расставив перста и громко для их сравнительно низко звучавших голосов закричали:

– Внимание на взлетно-посадочной полосе, Праджапати, соблаговолите приветствовать!

И уже в следующую секунду стоявшие перундьаговцы, поспешно расступившись в сторону и с тем сформировав коридор, развернулись в мою сторону, да рывком выбросили вверх левые две руки, правые, вспять, сжав в кулаки, треснули ими себя по груди, и теми же низкими, рыкающими, хрипящими басами отозвались:

– Хвала Праджапати! – и, опять же, скоро принялись опускаться на одно колено.

Стремлеты, на которых летели Пяст и Ярек, остановились, слегка подавшись вправо и влево недалеко от висящего в воздухе крсна, и, мы с Доном, въехав почти под него, увидели стоявшего Ананта Дэви в окружении четырех приклонивших голову перундьаговцев, одетых в пурпурные рубахи из так величаемой вольной орды летающих вукодлак, охраняющих его. Он со дня нашего знакомства, как и понятно, нисколечко не изменился. И если, когда-то, при нашей первой встрече, сурьевич вызывал во мне раздражение, волнение и испуг, теперь только теплые, родственные чувства. Прибывая на Пятнистый Острожок и ощущая себя как дома, он всегда одевался по-простому в утаку и паталун (как теперь я знал, где утака представляла собой рубаху, а паталун – юбку), зачастую ходил босоногим. Однако ноне был одет не только в темно-бирюзовую утаку, огненно-малиновый паталун, обут в того же цвета мягкие короткие сапоги, но и подпоясался пластинчатым поясом, наблюдаемым мною впервые. Этот пояс представлял собой узкую ярко оранжевую полосу металла (неизвестного мне), по поверхности какового расплывались едва заметные темно-синие, черные, глянцевитого сияния волокнистые вытянутые струи, спирали, небольшие каплеобразные сгустки. Застегивался он за счет овально-вытянутой пряжки, напоминающей глаз Камала Джаганатха с вывернутыми складками вокруг глазницы, без ресниц и устья желёз, с розовой тонкой полосой, проходящей по самому краю, где в насыщенно лиловой радужке находился овально-растянутый синий зрачок.

Я, толком не дождавшись, когда Дон сдержит движение стремлета, перекинул правую ногу через опору, вже поставив ее на площадку, где находилась правая нога перундьаговца, и сразу подавшись вперед, поднялся. Да только ордынский старшина продолжал держать меня за стан правой рукой, и слегка подпирать левой ладонью спину, до тех пор поколь стремлет не остановился. Посему я даже пару раз дернулся вперед, а когда отпущенный, так-таки, прыгнул вперед и вниз, самую толику поскользнулся на своих вымокших сандалиях. Ибо сама поверхность взлетно-посадочной полосы была сухой, так как над ней, стоило крснам приземлиться, сразу сомкнулся прозрачный купол. Однако я, все же выровнял свое движение, и, сделав пару широких шагов в направлении Ананта Дэви, остановившись напротив, громко сказал:

– Доброго времени суток, Камал Джаганатх. А вот и я, так молвить, сюрприз!

Глава четвертая

Впрочем, сюрприз не вышел.

Понеже мигом погодя я увидел, как медно-серебристая кожа сурьевича, точно сгустила собственный ореол, который стал казаться красноватым, а образованная внутри двух серебристых придатков (вылезающих из макушки головы и спаивающихся с височно-нижнечелюстными суставами) тончайшая, плетеная сеть из голубо-черных нитей внезапно слегка заколебалась, указывая на то, что он не просто взволнован, а, прямо-таки, взбешен. Теперь Ананта Дэви совсем чуть-чуть сузил свои и без того удлиненные глазные щели слегка даже утопив в темно-лиловых радужках синие зрачки и очень властно сказал:

– Ордынский старшина, почему Праджапати перемещается по Пятнистому Острожку на стремлете? Разве вы не ведаете его статус? Не понимаете, как он важен, обобщенно, для Веж-Аруджана? – тем самым потоком нарушая собственное правило, по которому допрежь надо услышать ответ на первый вопрос, лишь опосля задавать иные. Глаза его, пожалуй, сразу три сверкнули таким гневом, оный я в нем никогда не подозревал, не говоря о том, что видел. И я, незамедлительно, подумал, что все-таки надо было прислушаться к главному дхисаджу и подождать Камала Джаганатха в поселение прабхи.

Однако желая заступиться и не подставить под наказание перундьаговцев, абы те тотчас и вельми синхронно покинули стремлеты, да шагнули ко мне, подперев сзади, произнес:

– Мы приехали не на стремлете, на кондрыке, просто он не добежал… поелику старая кляча, как толковал Чё-Линг.

– Как же вы тогды так вымокли на лодочке? – вновь спросил Ананта Дэви и развел руки в стороны. А я, торопливо оглядев себя, приметил, что материя опашня и впрямь вымокла напрочь, облепив мое полосчатое тело, где явственно просматривалась, не только бело-перламутровая, гладкая кожа, но и разлиновавшие ее по длине тонкие (в пол пальца не более того) черные прахар полосы. Каковые, в виде рыхлого покрова собранного из волокнистых, спирально-витых круглых, или овально вытянутых крошечных образований (порой переливающихся голубоватыми пятнами света), шли с самой кожей заподлицо. Прахар полосы, опять же, одновременно, были вязко-неплотными и студенисто-тягучими, да наблюдаемо двигающимися, притом внутри перемешивающие, подталкивающие образования и словно курящие возле них еле-еле приметный голубоватый дымок.

Я, впрочем, не ответил Камалу Джаганатху, лишь опустил голову, понимая, что коль сейчас скажу, что прибыл не на лодочке, взбучку получит не только Дон, Чё-Линг, но, и, пожалуй, что главный дхисадж, так-таки, уступивший мне. Уже окончательно сожалея, что приехал сюда… Одначе внезапно, из-за спины Ананта Дэви, выступило создание, которое я хотя раньше не видел, но сразу соотнес с негуснегести велесвановцев Аруном Гиридхари. Кой и вовсе умягчено, ласкательно, делая насыщенной тональность отдельных звуков, словно подпевая каждому слову, молвил:

– Голубчик, ну, что вы, в самом деле, весь на нервах. Все ведь благополучно с Праджапати. Так стоит ли его расстраивать и самому волноваться. Доброго времени суток, ваше великолепие.

И я тотчас вскинув голову, воззрился на негуснегести, оный был вельми схож с Камалом Джаганатхом, ровно того частью творили именно по данному прототипу. Впрочем в строении головы Аруна Гиридхари замечалась простота форм (без каких-либо придатков), которая имела схожесть с овалом, а закругленно-вытянутый подбородок придавал лицу в целом наклонное состояние. Отсутствие на лице как такого носа, заменяли, как и у Ананта Дэви, две широченные впадины ноздрей, с оттопыренными короткими колыхающимися бортами, окружающие трепещущие розоватые выемки. Крупными, с удлиненными уголками, заканчивающимися в височной части головы были два глаза негуснегести, обаче тут без склеры с овально-растянутыми вдоль век, черными зрачками, и голубо-алыми радужками. Четыре пальца на каждой руке, где большой и самый длинный, выходя почти из верхней конечности запястья, завершался на одной линии с остальными Арун Гиридхари так же перенял от сурьевича.