За чертой

– Who are you? – басовито спросил ковбой и теперь поставил подошву правого сапога прямо на живот парню, направив ему прицельно в грудь дуло Кольта.

– Я Данила, Даня, я… – беспокойной речью отозвался юноша, точно улавливая безумную злобу стоящего над ним человека. – Я тут… не знаю, где… Я тут, don’t know, – мешая русские и английские слова, в следующий момент залепетал заплетающимся и тяжелеющим от страха языком парень. – Where and how, где и как… Не знаю, зачем и какие тут правила… What are the rules?

Мужчина, впрочем, ответил не сразу. Он, кажется, еще сильней вдавив подошву сапога в живот юноши да согнув саму ногу в колене, слегка нагнулся, заглядывая тому в лицо. И его жесткие, колючие, черные глаза, ровно бездонного омута, уставились в саму суть Даньки не столько даже желая понять, сколько намереваясь выдрать все важное для него… то, что, наверно, и сам юноша о себе никогда и не знал.

– Muscovite? – вновь задал свой вопрос ковбой, и, хотя Данила плохо понимал английский и в целом о чем тот его спрашивает, услышав знакомое слово торопливо кивнул. Впрочем, потому как мужчина моментально и явственно недовольно качнул головой, понял, что сказал не то, что стоило. Так как сразу дуло револьвера да мушка, на нем, несильно дрогнули. И испугавшись, что его сейчас пристрелят, Данька торопливо спросил:

– Where we are? – в надежде разобраться, куда, все-таки, попал.

– In the hell, – незамедлительно отозвался ковбой и красный платок, прикрывающий лицо, колыхнулся в районе рта, словно и само упоминание им «ада», взъерошило его мысли. Он чуть-чуть качнул своим Кольтом, будто прицеливаясь, и незамедлительно из его цилиндрического дула вылетела яркая россыпь света, сменившаяся острой болью в груди и плотной темнотой перед глазами для Даньки, в которой он если и успел подумать, то лишь о чертовом ковбое какового стоило бы замочить из не менее мощной пушки.

Глава третья. Какая-то хрень

Данька, тягостно вздохнув, прижал к груди правую ладонь. Так как внутри груди не просто саднило, а достаточно сильно болело, и из нее, как раз в районе сердца, из небольшой дыры (не только в коже, но и ткани одежды) продолжала тонкой струйкой вытекать кровь. Теперь и дышалось тяжело, словно этот чертов ковбой продырявил парню легкое… Хотя с тем понималось, если бы он прострелил легкое, Даня вряд ли бы сумел дышать и поднявшись с земли, встать и оглядеться.

Оглядеться еще потому как кругом кроме него никого не наблюдалось, даже того самого безумного ковбоя… И если бы не дыра и боль в груди можно было бы подумать, что произошедшее ранее, до потери сознания, являлось лишь вымыслом… галлюцинацией Данилы, не более того.

Меж тем льющий с сизо-свинцовых туч дождь, теперь пошедший сплошным потоком, стал приглушать биение колокола, все еще надрывом отдающегося в голове парня и, одновременно, ослаблять горький дым пепелища. Или это только темно-серые пары, дополнительной полосы мороки образовавшейся в поднебесье, окончательно опустившейся к земле, смешались с грязно-пепельными туманами, выплеснувшимися из озер и плывущих над водой более плотными длинными языками, которые и уменьшили звук и запах, как первого, так и второго.

Данила совсем маленько осматривал местность впереди себя, а после перевел взгляд вправо, к собственному удивлению увидев стоящую и утопающую одним колесом в воде пушку. Будто вышедшая из семнадцатого века, та полевая пушка имела длинный чугунный ствол, водруженный на большие деревянные колеса. Опущенный ствол, уткнувшийся в землю, возлежал на чугунных черных ядрах сложенных друг на друга в небольшую стопку.

Парень какое-то время, молча, разглядывал явившуюся на тропинке пушку, понимая, что до выстрела в него тут ее однозначно не было, так как в таком случае он бы на нее наткнулся, когда шел в поселение.

– Какая-то хрень, – с особой горечью отозвался Данила, все еще потирая грудь и с тем ощущая уменьшающуюся в ней боль, как и само кровотечение. – Где я вообще, и, что до этого было? – спросил он, обращаясь к сизо-пепельному небу и подняв голову, уставился на тот растянутый небесный участок, скучившихся между собой туч, где происходило кипение, и наполняемость водой медлительно перекатывающихся между собой огромных пузырей. В том малом затишье, наверно, желая добиться понимания происходящих событий или правил игры, в которую попал.

– Хрень… Что делать? Что надо? – дополнил он свои излияния вопросами в надежде, что тот, кто устроил данную игру, отзовется, пояснив сами правила и дальнейшее его движение.

Но небо, как и тот кто устроил эту игру, хранили безмолвие… Только продолжал шелестеть дождь, роняя вниз на лицо парня крупные, частые капли воды и еще не прекращал собственного биения колокол, призывая его куда-то вглубь поселения… Все же вряд ли производственного комбината.

Сейчас страх вновь получить пулю, а вместе с ней боль правили в Даниле, сдерживая всякие его действия. Однако отсутствие ковбоя, наблюдаемая пустота пределов самого поселения, да и понимание, что получив пулю, он остался жив, однозначно указывали на нахождение его в компьютерной игре. Ну, может не в стрелялке, а какой-то другой, вероятно, имеющей сохранение. Так как Даня с очевидностью потерял одну из жизней, и видимо, в этой игре точка возрождения, начиналась с места гибели. Вместе с тем юношу волновал сейчас еще один вопрос: есть ли ограничение самих жизней в этой игре? Ведь судя по одежде, рукам, ногам, форме худоватого, невысокого его тела и даже ощущаемого под подушечками пальцев узкого лица с впалыми щеками, выступающими скулами, заостренным кончиком широкого носа, и большого рта, он полностью сохранил свой внешний облик.

– Почему я не могу вернуться обратно? Не могу увидеть экран телефона, ноутбука? Неужели это какая-то новая модификация шутера, в которую ты полностью погружаешься и не ощущаешь разницы между виртуальным миром и реальным? А может я сплю? – сам себе задал этот поток вопросов парень. И, желая хотя бы развеять последнее для себя, щипнул правыми пальцами тыльную сторону левой руки, ощутив саднящее чувство боли, такое, какое все еще оставалось в груди, хотя кровь из нее прекратила течь.

– Видно, это все же не сон, – произнес Данила, потирая большим пальцем кожу на месте щипка, вновь оглядываясь и с не меньшим интересом рассматривая внезапно появившуюся после пробуждения пушку и ядра возле нее. Теперь предполагая, что это быть может какое-то улучшение, выданное супротив положенных денег, получаемых, даже если ты проиграл (в его случае погиб).

Горечь дыма внезапно, вроде хлынув со всех сторон и сразу, стала и вовсе нестерпимой. И если в горле все еще лишь першило, то язык не просто покалывало, его кончик моментально онемел. Видимо, это происходило потому как серебристые пары, образовавшие над фронтом туч дополнительную полосу, полностью перемешались с грязно-серой морокой, плывущей над окнами с водой, сделав саму видимость не просто серо-пасмурной, а, прямо-таки, коричнево-дымной. И так как дождь значимо усилился, кажется, уже пробив плечи куртки насквозь и увлажнив материю, находящейся под ней футболки, юноша, еще чуть-чуть помедлив, ступил вперед, вновь став углубляться в поселение. Понимая, что лишь там может найти ответы на свои вопросы, узнать цель игры и, конечно, разыскать укрытие от дождя.

Впрочем, сейчас Данила шел быстро, порой перепрыгивая через маленькие лужицы, образовывающиеся и на самой плотной тропинке. А из-под его подошв плюхали в разные стороны струйки грязи, да и сама земля, словно мох все больше пружинила и прогибалась под ними, так, ровно парень покачивался на батуте. Парящая коричнево-свинцовая мга, с каждым шагом юноши увеличивала свою густоту, укутывая в такие длинные плотнеющие между собой языки тумана усыпанного каплями воды, ближайшие постройки и только громкий, призывный звон колокола, продолжал звучать четко. И Даня едва оглядывая саму землю, тропинку и здания в поисках двери на них, почасту чертыхался и еще чаще и словно обидчиво поминал ту самую «хрень» указывающую на непонятное место, обстановку и душевное его состояние.

Глава четвертая. Хрень продолжается

Парень хоть и шел быстро, но когда приблизился к той постройке, возле которой увидел ковбоя, остановился. И как-то сразу…

Он бы, конечно, уже давно спрятался от льющего дождя и тумана в здании, но подступы к ним побольшей части были отрезаны лужами и окнами. Да и сами двери если где и наблюдались, то лишь малым куском, в основном верхними петлями и круглыми ручками, все остальное погребла или земля или опять же вода.

Остановившись, Данила с волнением огляделся, но пухнущий туман особенно загустел по обе стороны от него (как раз между ближайшими постройками). Потому и сами металлически-ржавые сооружения в виде огромных труб слились с коричнево-серыми парами. Ровно, повышающее каждую секунду градус, возбуждение теперь перекинулось и на самого парня. Отчего у него не только застучали между собой зубы (выбивая чечетку), но и тягостно стало сотрясаться само тело, а по коже, сверху вниз, схлынули потоки крупных мурашек.

– Спокойно, это только игра, – сказал Даня, и, открыв рот, глубоко вздохнул, пытаясь себя успокоить, да тотчас услышал раскатистый окрик. И сам от себя того не ожидая плашмя упал на землю, черпанув грудью грязевые потоки, да моментально застыв на месте. Еще и потому как уже в следующую секунду услышал повторный крик и однократный глухой выстрел. Руки парня при падении ушли в бурые лоскутки мха, а пальцы судорожно сжали их короткие стебельки, покрытые коричневыми небольшими листочками, кажущихся засохшими, впрочем, на ощупь достаточно живых и мягоньких. Данька от испытываемого страха даже воткнул в каменистое полотно земли свое лицо, ровно намереваясь, в нем затаится. Однако вновь услышав глухой выстрел, медленно повернул голову направо, прислонив к грунту левую щеку, стараясь все-таки понять, стреляли в него или нет, и где находятся тот, кто производил выстрелы.

Крик опять громкий и какой-то болезненно-горький раздался совсем недалеко, точно в шагах десяти-двадцати от юноши. А после послышались сперва резкие, потом глухие выстрелы, три, четыре, пять да опять протяжные стоны, кого-то умирающего. Кажется, кто-то еще выругался по-английски… Или это вжавшемуся в землю Даньке лишь почудилось, так как от страха у него зазвенело в голове, а перед глазами внезапно выплыла серебристая вертикальная поручень маршрутки.

Впрочем, от испытываемого волнения у юноши моментально перестали стучать зубы и даже содрогаться тело, а мурашки замерли, также неподвижно на коже, в единый миг, прекратив собственное движение. Да только впереди, как и вообще кругом, внезапно вновь воцарилась тишина. Всего-навсего продолжал звонить (тут ровно по покойнику) колокол, не смолкший даже во время стрельбы. Зазывая самого Данилу вперед, теперь и уже определенно не столько к центральному зданию этого поселения (до которого осталось метров пятьсот не больше), сколько туда, дальше, пожалуй, что к линии горизонта, где сизо-свинцовые тучи стыкуясь с землей, образовывали черную черту.

Парень лежал неподвижно недолго… Наверное, недолго, так как движение времени ему сейчас стало сложно понять или с чем сравнить. А когда мурашки опять заскользили по коже спины от шеи вниз к пяткам, наполняя все тело не только холодом, но и особой жутковатой влажностью, Данька несмело вскинул голову от земли, а потом и вовсе приподнялся на полусогнутых в локтях руках, уставившись вперед. Уже в следующую секунду к собственному ужасу разглядев лежащих на земле двух людей, точь-в-точь, по одежде схожих с ковбоем, который в него ранее стрелял. Они лежали на груди, как и сам Данила, словно поджав под себя руки, окатив джинсы, клетчатые рубашки, кожаные жилеты, чапы, сапоги и даже слетевшие с голов шляпы с изогнутыми полями потоками кровавой грязи.

Парень чуть-чуть сместил взгляд правее, и, теперь сотрясаясь от страха, увидел немного дальше от неподвижно застывших на земле ковбоев, еще одного человека и явно живого, шевелящего руками, левой ногой и культяпой правой ноги (остатком конечности вплоть до колена). Однако этот вновь увиденный Даней, хоть и лежал на спине, был не столько одет, сколько всего-навсего укутан в какие-то серые, грязные, рваные тряпки, а его вскинутый подбородок, поросший редкой пепельной бородой, немножко покачивался туда-сюда, будто он плакал или сотрясался от боли.

Да только в следующий момент и сам парень нервно вздрогнул от охватившего его напряжения, и, пожалуй, неожиданности. Ибо боковым зрением он увидел возникшую возле одноногого фигуру еще одного мужчины, вроде только выступившего из коричнево-серого тумана, на плечах которого находилась брезентовая, советского образца и цвета хаки, плащ-палатка. Капюшон, накинутый на голову этого человека, скрывал само лицо, а полы плаща были распахнуты, так что наблюдалась вся остальная его одежда: тельняшка, камуфлированного цвета куртка, брюки да черные с укороченными голенищами сапоги. Вещи у него были тоже потертыми, хотя в отличие от ковбоев почти без дырок и более-менее чистые. Данька торопливо качнул в его сторону головой, слегка ее разворачивая. И приметил, что появившийся человек очень высокий, так как полотнище одетой на него плащ-палатки не достают ему до колен, а позади него покачивается, отпущенный ее длинный угол. Но сам взгляд парня все же замер на правой руке того мужчины, так как в ней последний крепко сжимал топор с очень длинным деревянным и гладко отполированным древком, легонечко им покачивая.

Однако он лишь на минуту застыл возле одноногого, наверно, заговорив. Потому как послышался низкий, раскатистый говор (словно сказанный вполголоса), а после, и как-то срыву сойдя с места, направился к ближайшему ковбою, лежащему все также неподвижно на земле. Данила даже не успел ойкнуть, лишь скользнул взглядом за тем скорым перемещением высокого человека, когда тот ровно не останавливаясь, не примериваясь, вскинул вверх топор (ухватив его и второй рукой) так, что он блеснул тонким, острым лезвием и стремительно опустил его вниз на тело ковбоя, издав притом сочный мясистый, плямкающий звук. Удар явственно имел такую силу, что когда лезвие топора вошло в район шеи ковбоя, его голова подобно футбольному мячу отскочила в сторону, а из места раны, прямо-таки, брызнула вверх алая кровь, с белыми кусочками костей, плеснувшись на сапоги неизвестного палача. Само же тело судорожно дернулось вперед-назад, будто до этого момента ковбой был все еще жив.

– Вох! – негромко выдохнул Данила и тотчас прилег на землю, впрочем, продолжая видеть человека с топором. Наблюдая, как он вновь и вновь им взмахивает, плескает струи крови, ошметки костей, костного мозга вверх, стряхивает их вниз с лезвия своего страшного орудия. И то, хорошо, что тела ковбоев юноша не видел, лишь представлял себе, как их кромсают на отдельные части. От испытываемого ужаса и страха за себя Даня крепко сжал меж собой губы и зубы (чтобы не закричать), а погодя и вовсе развернув голову, прижался правой щекой к земле, надеясь, что его не увидели. Да только он не перестал слышать гулкие удары топора, хруст костей и плямканье вытекающей крови, кажется, приглушившие не смолкающее биение колокола.

Парень хоть и видел кровь, порой тоже фонтанирующую, в компьютерных играх, но до этого момента никогда не находился в такой реалии, где не просто были слышны удары, но и ощущался кислый кровавый запах пришедший на смену горечи паленного, дотоль наполняющий воздух.

– Что за хрень? Это не игра, а какая-то жуткая хрень, – чуть слышно протянул Даня, тягостно сотрясаясь и с тем понимая, что лежать тут нельзя, а надо как можно скорее убегать. Да только ноги Даньки, как и руки, оказались какими-то ватно-непослушными, как и окостенела его шея, не в силах развернуть голову. Потому и оставалось ему, лежать неподвижно и надеяться лишь на пухнущий туман, который сокроет его от глаз того безумного палача.

Глава пятая. Жиган

Звуки ударов топора о тела прекратились… А кровавый запах, кажется, стал более насыщенным, заползшим не просто в нос, рот Данилы, но и точно в мозги. Так, что от того, прямо-таки, концентрированного привкуса, парня стала тошнить. И хотя в животе бурчало от голода, приступы рвоты подкатывали прямо к губам спрессованными комками слюней, которые Данька очень тихо (как ему казалось) сплевывал на землю. Юноша все еще продолжал лежать на земле, прижимаясь к ней грудью и щекой, и хотя плотность идущего дождя усиливалась, старался не подавать о себе виду. Надеясь, что если истязания закончились, человек с топором уйдет, и, он тогда сможет убежать. Сейчас Даня даже не думал, куда ему направится. Ибо пребывая в состоянии ужаса леденящего не только кожу лица, но и спины не был в состоянии, что-либо наметить. Напрочь забывая от увиденного и прочувственного, что это все возможно лишь игра… или сон, на крайний случай.

Сейчас почему-то снизилась гулкость звонящего колокола, вроде он сам не просто отодвинулся к линии горизонта, а схоронился за черной чертой, которую создавали в соприкосновении небеса и земля. И хотя продолжал зазывать к себе Данилу, но теперь как-то несмело, порой затихая, и, кажется, лишь чуточку погодя вновь слабо сообщая о своем существовании. Внезапно совсем рядом раздалось негромкое поскрипывание обуви, ровно при изготовлении ей перетянули швы, а после более трескучий хруст подошвы о мельчайшие частицы песка и камешков, покрывающих почву, и уже в следующую минуту над парнем прозвучал высокий и очень звонкий тенор, сказавший:

– Ну, чё, ты, как заяц тут притаился, подымайся. Ни боись, ни обижу.

И в Даньку как-то сразу вернулись силы. Потому он резко поднявшись с земли, сел, и даже подняв голову, уставился на стоящего в шаге от него мужчину (того самого расчленителя ковбоев), оказавшегося не только высоким, но и достаточно мощным в плечах, с мускулистыми руками (в правой все еще удерживая поалевший от крови топор). Прямоугольной формы лицо этого человека имело прямой подбородок с ямочкой посередине, полный с мясистым кончиком нос (слегка потянутый вправо), да широкие, с тяжелой нижней, губы. И хотя кожа его лица, как и рук, шеи была, созерцаемо, белой, она слегка переливалась красным оттенком, точно мужчина долго дотоль загорал (и весьма неудачно) или просто давно не мылся, покрывшись какой-то неприятной на вид сыпью. Коротко подстриженные машинкой под троечку его средне-русые волосы, с выбритыми висками, несмотря на то, что их сверху прикрывал капюшон, смотрелись мокрыми. Впрочем, сам Даня лишь мельком окинул взглядом фигуру, лицо человека, вперившись в его черные и тут, словно бездонные глаза, в которых, как ранее у ковбоя не наблюдалось зрачка или белка…

– Как звать-то тебя? – спросил мужчина, еще сильнее пугая юношу своим достаточно приветливым тоном.

– Данила Зинин, – отозвался парень и голос его, задрожав, стих на последней букве собственной фамилии.

– Нормальное имя, как у этого… из фильма «Брат», Данилы Багрова, – произнес мужчина и теперь усмехнулся, легонечко вскинув левый уголок рта, ровно тот у него был парализован. – А я знаешь, Жиган… Это моя кликуха Жиган, как из песни Михаила Круга, небось слышал, – он на чуточку прервался и внезапно довольно приятно запел, —

Жиган-лимон – мальчишка симпатичный!

Жиган-лимон, с тобой хочу гулять!

Жиган-лимон с ума сводил отличниц…

Тебя, Жиган, хочу поцеловать!

Мужчина смолк, тягостно передернув плечами, прикрытыми вымокшей плащ-палаткой, а Даня в ответ, лишь отрицательно качнул головой, будто загипнотизированный черными глазами того, окруженными средне-русыми загнутыми ресницами на которых зацепившись, в такт качнулось несколько мельчайших капелек дождя. Еще и потому парень не ответил, что такую песню никогда не слышал, как и не знал самого Михаила Круга, да и фильм «Брат» видел мельком, предпочитая ему фильмы жанра кинокомикс.

– Да, ты не боись, тебя не обижу. Я же вижу, что ты пацан. И как ты сюда попал только, чего натворил при жизни? – с той же ощутимой, слышимой теплотой обратился к юноше Жиган, продолжая немного удерживать вскинутым вверх левый уголок рта, видимо, таким образом, улыбаясь. – Меня, если хочешь знать, Лёхой зовут… Можешь так обращаться, я не против, – дополнил Жиган и теперь медленно опустился на присядки, положив на землю возле ног свой кровавый топор. И Даня, хотя того и не желал, боясь вызвать в этом человеке какой-либо очередной приступ ярости (ибо произошедшее с телами ковбоев никак по-другому нельзя было назвать), неосознанно сместил взгляд на лежащее орудие.

– Да, ладно, не трусь, убивать не стану. Я ж понимаю, ты пацан, – вновь повторил Жиган, очевидно, заметив движение взора парня или только соизмерив выпученность от страха его глаз. – Те двое суки были, сам, небось, от них пострадал. Вставай, пойдем, перебудем тут в закутке, а там решим, что и как. – Он теперь медленно поднялся с корточек, одновременно и достаточно скоро подхватывая топор с земли, так, что последний качнулся в направлении юноши кровавым острым лезвием, – дождь усиливается, уходим, а то мы с тобой напрочь тут вымокнем, Даня, – дополнил Лёха, и вновь усмехнулся.

Да только назвав парня по имени, Жиган точно пробудил его от замершего состояния. И хотя Данька, так и не сдвинул взгляд в сторону, теперь уставившись на сизо-серую почву, принявшую на себя несколько алых капель крови скинутых туда топором, дрожащим голосом, негромко проронил: