Коло Жизни. Бесперечь. Том второй

Мощная поступь ног Браниполка, синдика нового центрального поселения Свечи, прервали наступившую тишину, возникшую в садочке. Еси выскользнув из объятий отца, неспешно отступила назад и несколько в бок, и, выглянув из-за плеча вещуна, который резко повернулся в сторону синдика, нежно улыбнулась тому. Она теперь всегда сияла при виде дарицев, поелику была так рада их лицам… и тому, что они есть… живы. То счастье выплескивалось с нее само по себе, точно охватывая всю ее плоть.

– Ваша святость, – негромко обратился к старшему жрецу синдик. – Простите, что прерываю ваше толкование, но надобно кое-что обсудить. Коли позволите, ваша ясность, – направил уже в сторону Еси синдик и его неказистое лицо, стало таким трепетно-теплым, вроде он увидел собственную дочь оставленную в Лесных Полянах и безусловно погибшую.

– Побудьте тут, ваша ясность, – благодушно молвил Липоксай Ягы на малость оборачиваясь к девушке и окидывая ее нежным взглядом. – Я скоро вернусь.

– Хорошо Липоксай Ягы… я подожду тебя, – немедля переходя на более официальный тон, отозвалась Еси, и внутри нее шевельнулось беспокойство… Это чувство теперь всяк раз ее посещало, когда вещун уходил. Чувство, словно предвестник чего-то не хорошего. – Только ты не долго, – днесь сие она прошептала для одного старшего жреца и черты ее лица самую толику затрепетали, передавая тем охватившее девушку волнение.

– Я скоро, – поддерживающе откликнулся Липоксай Ягы, и легонько кивнув, немедля направил свою поступь к внутренним дверям дворца, что едва проступали за стволами деревьев, вслед за ним не менее торопко, не позабыв поклониться божеству, пошел Браниполк.

Юница какое-то время неотрывно смотрела за удаляющимися фигурами дарицев, ощущая как к легкой дымчатости внутри мозга, прибавилась мощная, разком накатившая волна страха… Страха… сковавшего не только тело, но и губы. Страха, от которого пока не удавалось избавиться, не то, чтобы победить. Когда створки дверей поглотили вещуна и синдика, впустив их во дворец, Еси глубоко вздохнув, огляделась. Успокаивая себя тем, что обок дверей дворца стоит Волег, а сам сад огорожен невысоким частоколом. Да и мананы, к которым она так страшилась попасть ноне до нее не доберутся, будучи на ином континенте.

Неспешно развернувшись, Есинька направилась по каменной дорожке, проложенной в средине цветника, полюбовно посматривая на высокие с яркими соцветиями петушки, и улыбаясь им, да тем, очевидно, стараясь снять напряжение, что ее охватило.

– Красивые цветы… Это я велел их тут посадить в свое время, чтобы они могли радовать тебя, моя девочка, – нежданно раздался позади Еси объемный, певучий бас Бога.

Девушка, тотчас остановившись, туго сотряслась. Надрывистое дыхание от которого на чуть-чуть даже потемнело в глазах и вовсе шибутно закачало юницу вперед… назад. Ноги в коленях дрогнули и, чтобы не упасть, она стремительно оглянулась. В нескольких шагах от нее стоял младший Димург, принявший днесь свой малый рост. Стынь был дюже нарядно одет, словно явился издалека аль нарочно вынаряживался. Потому на нем красовалась голубая рубаха, сверху прикрытая тончайшим, синим плащом, дюже сквозным. Плащ, накинутый на плечи, огибая их с двух сторон, был схвачен на груди крупной серебряной пряжкой, в виде сомкнутого кулака. Стан Зиждителя стягивал широкий пояс плетеный из множества тонких нитей, вмещающих в себя все цвета радуги от красного до синего, волоконца которого чудно переливались. Опоясывая стан по коло на два раза, кушак стягивался на левом боку узлом, и долгие его концы, свешиваясь вниз, достигали почти колен Стыня, касаясь материи голубых шаровар тончайшей, серебристой бахромой, украшенной на завершиях крупными синими топазами. Серебряные сандалии Бога сомкнутые по всей подошве, с загнутыми носами, схватывали тонкими ремешками на семь раз голень и штанины почитай до колена. Не менее богато украшены серьгами были его мочки и ушные раковины, проколами надбровные дуги, в основном сапфирами васильково-синего цвета. Правда ноне Стынь не одел свой венец, впрочем эта роскошь на нем не делала его величественным, суровым Богом, а вспять приближала в нем все человеческое.

– Стынюшка, – чуть слышно протянула Еси уже, кажется, не в силах и стоять на ногах.

– Да, милая моя девочка, это я, – певуче добавил Стынь и шагнув к девушке, заботливо придержал ее за плечи. – Так желал тебя увидеть… Но был занят… отбывал в соседнюю систему Аринью.

Есислава медлила еще не более мгновения, а после спешно припал к груди Бога, и, принявшись покрывать ее поцелуями, перемешанными со слезами, зашептала:

– Ты… ты, мой любый… мой спаситель… ты, – с тем всяк миг… морг подавляя звук в трепете своих губ лобызающих материю рубахи и единожды грудь младшего Димурга.

Стынь порывисто обнял юницу, вжав в глубины своего естества, а засим обхватив голову ладонями слегка приподняв, развернул ее так, чтобы припасть своими почти золотыми губами к алым устам Есиньки. Прошли лишь доли минуты… в коих растворились все чувства… дуновение ветра и дух, принесенный речной, насыщенной илом воды и Бог подхватив девушку на руки, в мгновение ока пропал вместе с ней из сада… Оставив позади себя колыхание трепетных лепестков петушка нежданно окрасившихся в ярко-алый цвет.

Низкая волна медленно накатила на чевруй, где песок был нежного желтого цвета и огладив его выровненную поверхность также неназойливо-вяло отпрянул назад, судя по всему, раздумывая создавать новую рябь, аль прекратить всякое движение голубых и словно бескрайних океанских вод. Лучи яркого солнца мягко коснулись тела Есиньки огладив своей любовью, так как дотоль приголубил своими золотыми руками ее Господь Стынь, и прижав к себе нежно поцеловал в губы, очи на миг чуть дольше задержавшись на левом глазе.

– Что с глазом? – обеспокоенно вопросил Бог девушку, и, прижав к груди ее голову, ласково провел по трепетно-мягкой коже, всяк миг, когда он так делал покрывающейся мурашками.

Стынь, сидел на песчаном берегу океана, где сине-голубая поверхность вод казалась столь дальней… теряющейся и вроде как входящей той необозримостью в сам свод неба. Бог прижал хрупкое тело юницы к своей груди и все еще целуя, насыщал столь надобной любовью и лаской. Казалось этот небольшой островок, где вельми разрозненно росли невысокие пальмы, и вовсе можно было обойти по кругу, а песок покрывал полностью всю его чуть вспученную плоскость.

– Что? – переспросила Еси, и, приподняв голову, всмотрелась в скошенный подбородок Бога отсюда снизу явственно смотрящийся темно-коричневым.

– Я спросил, что у тебя с глазом? – повторил свое поспрашание Стынь и с тем поцеловал ее в левое око.

– Не знаю, – протянула Есислава, ощущая необыкновенное счастье… наполняющее всю ее плоть. – Я еще там… у манан заметила, что стала плохо видеть на этот глаз. А после возвращения и вовсе, его заволокло пятно.

– А, что говорят ваши лекари… Или как там вы их называете? – в голосе младшего Димурга явно прозвучала тревога, и он на немного отстранившись от девушки, внимательно ее оглядел.

Однозначно Бог хотел прощупать Есиньку, но не смел. Боялся испортить их встречу и навредить чем им обоим… не только юнице, но и лучице.

– Кудесники, говорят, что я ослепну на этот глаз, – достаточно ровно отозвалась девушка так, словно говорила о чем стороннем, что не касалось ее. Она вообще не хотела ни о чем сейчас толковать, хотя и понимала… Надобно, непременно, рассказать Стыню и о стенаниях, каковые слышались в ее мозгу, и о видениях. Но решила сделать это позже… Сейчас же… только наслаждаться близостью любимого.

– Наверно, это Лихарь мне разбил глаз… Я помню, он тогда очень больно в него стукнул, – и вовсе почти прошептала Есислава и тотчас смолкла, более не желая о том говорить.

Кожа на лице Стыня зримо блеснула ярко-рдяным переливом, ослепившим на доли секунд здоровый глас Есиславушки, и ему будто вторила сиянием пряжка, лежащая на песке, венчающая один из углов расстеленного под ними плаща. Очевидно, Бог гневался, и то почувствовала не только девушка, но и он сам и посему желая снять появившееся меж них напряжение, принялся нежно ее целовать… Целовать, свою Еси, в щеки, уста, глаза снимая тем пережитое, какое-либо волнение, придавая уверенности… уверенности не столько в собственных силах, сколько в силах и действах того кто был любим.

Глава шестая

– Почему нет, Отец? – голос Стыня днесь, как всегда звучал избалованно-требовательно, и весь он сам точно растеряв божественное, более походил на человека, прохаживаясь по залу на маковке и описывая круги окрест стоящего в средине трона Першего.

– Моя бесценность, прошу тебя успокоиться, иначе разговора не получится и вместо Шуалина, Ариньи и Солнечной систем ты сызнова окажешься в дольней комнате пагоды, – степенно отозвался Перший.

Старший Димург медленно поднял правую руку с широкой облокотницы своего трона по краю инкрустированного серебряными вставками и черными крупными жемчужинами, и, направив в сторону сына, легохонько шевельнул удлиненными, конической формы перстами, тем сдерживая его беспокойное движение. Стынь немедля остановился напротив отца, обок наверно нарочно созданного для него серебристо-облачного кресла.

– Лишь тогда наш разговор наполнится смыслом, – властно и одновременно поучающе прозвучал глас Першего, при том он заботливо оглядел сына не скрывая, что обеспокоен его волнением. – Когда ты, малецык, сможешь откинуть всякую привязанность к девочке и подумать о Крушеце, с которым тебя сплачивает достаточно мощная чувствительность… Мне совсем не по нраву, мой любезный, что ты ступаешь по пути уже дотоль проложенному Дажбой, а именно подменяешь свою привязанность к лучице на чувства к плоти. Тому почасту подвергаются юные Боги, такие к которым относишься ты, кои поколь не могут отделять значимого от непостоянного.

Стынь все время, что говорил старший Димург неподвижно стоявший, нежданно резко дернул плечами, будто содрогаясь от тех слов, аль просто не желая их воспринимать. Еще миг и он резко шагнул в направление кресла, наполнив гулко-надрывным колыханием всю залу так, что в ней тягостно сотряслись стены, и стремительно упав в его дымчатую, вращающую по коло пористыми слоями сущность, замер. Яростно качнувшееся кресло, дернулось вначале вправо… засим также резво влево… тем своим колыханием стараясь умиротворить Бога и придать ему положенной степенности. В такт движению кресла, кажется, качнулось и золотое сакхи Стыня, и серебристое Першего, и сами зеркальные стены залы.

Старший Димург и вовсе медлительно опустил, дотоль направленную на сына руку, на локотник трона, и также затих.

– Я спокоен, – слегка позвякивающим от напряжения голосом отозвался Стынь.

– Вот и хорошо, что спокоен, – низко ответил Перший. Он какое-то время все еще удерживал отишье в зале, а после и вовсе понизив тональность, почитай до шепота произнес, – ты знаешь, мой милый, как я отношусь к твоим требованиям и желаниям… Весьма критично… Не сомневаюсь, закаханность Богами тебе мешает… И тебе, непременно, надобно становиться взрослей, научиться сдерживать свои желания, с тем думая допрежь всего о печище и обобщенно о всех Зиждителях… Теперь по поводу девочки. Поколь нельзя приносить ее на маковку. Нельзя, потому как не ясно, что происходит с Крушецом… Сейчас надо выяснить, что чувствует девочка, каковы ее ощущения. И почему она и Крушец столь несоответственно вели себя у манан. И главное, почему сейчас все утихло. Сие надо выяснить не откладывая, потому как того обозрения требует Родитель. Я повелел провести осмотр лучицы и Еси Асилу, но так как случилось не предвиденное, и ты забрал девочку у Атефов, днесь надо за ней понаблюдать. В тот момент ты мог, малецык, принести ее на маковку, по условиям соперничества такое разрешается. Плоть находилась на грани жизни и смерти, и тебе надо было сделать, как я указал… Убежден, Сирин-создание это разрешило. Но так как ты решил подстраховаться, ноне нужно вытянуть как можно больше с девочки… А глаз, – Бог перевел взор с лица сына, и легохонько шевельнув туды-сюды челюстью, вроде вправляя ее дополнил, – глаз на маковке нельзя поправлять. И нет смысла отправлять на Землю бесиц-трясавиц, нужно сделать умнее, а именно вызвать в Млечный Путь тех самых посланцев Богов, чтобы они подготовили все для перерождения лучицы. Думается мне, это произойдет в последующих двух ее человеческих телах не более того… Ну, а гипоцентавры, как ты и понимаешь, сумеют поправить зрение нашей Еси, ибо владеют для тех действ всем необходимым.

– Гипоцентавры?! – задумчиво протянул Стынь и глубоко вогнал голову в ослон кресла. – Они не успеют, – дыхнул он еле-еле ощутимо.

Однако, даже такое едва ощутимое дуновение губ Бога мгновенно подхватил Перший, оный перевел взор с зеркальных стен, и достаточно мощно взглянул на сына, теперь вогнав и все оставшееся его тело в кресло, точно прибив, одновременно, с тем прощупал.

– Зачем ты это сделал малецык? – впрочем, голос старшего Димурга прозвучал умягчено-благодушно, только очи наполнились тьмой поглотив и склеру, и зрачок. – Мы же с тобой как договаривались? Ты же знаешь, что отпрыски Владелины спасены… и того нельзя было делать. Я же о том попросил.

– Ребенок будет белым, – очень тихо протянул Стынь и резко вздев руку загородил лоб, стараясь хоть так укрыться от мощи Отца, обаче в том ему не мог помочь даже венец, нынче отсутствующий на голове. – И у Еси будет целое лето спокойной жизни. Даже если окажется, что с Крушецом все благополучно никакие замыслы ее не потревожат.

– А… моя бесценность, так ты это сделал нарочно… Ты это замыслил, – и вовсе неопределенно проронил Перший так, что стало не ясно рад он таковой самостоятельности сына аль вспять огорчен. Он медленно приподнял руку с облокотницы и перстами зараз огладил очи, нос и уста, стараясь схоронить истинность своих чувств.

– Да, нарочно, – отозвался младший Димург вкладывая в молвь явный вызов, и тем стараясь оправдать свои действия. – Сделал нарочно, потому как Еси… Еси была такой вымотанной. В ней переплелось все махом: боль, страдание и радость. Она бы не выдержала ваших с Родителем замыслов… и я хотел… и хочу дать ей передышку.

– Наши замыслы, мой милый, это были наши общие замыслы, оные Родитель несколько подправил, – мягко произнес Перший и теперь и вовсе прикрыл расставленными перстами часть своего лица, особенно очи.

– Нет, Отец… это не наши с тобой замыслы… А замыслы Родителя, – с горячностью дыхнул Стынь и в тот же миг рывком поднявшись с кресла, шагнул в направление старшего Димурга, стеной нависнув над ним. – Ты знаешь… и Родитель тоже… Я не желал пускать севергу в Землю, ибо понимал, как сильно будет страдать девочка… Да… да я привязался к ней… привязался к Еси… потому что и сам еще не растерял человеческого. – Голос Бога слышимо понизился, сияние кожи поблекло, отчего более значимо проступил ее прямо-таки густо черный цвет. – И все… все людское мне поколь близко.

Старший Димург незамедлительно поднялся на ноги, и, обняв сына, притянув к своей груди, принялся нежно голубить его черные, будто пушок курчавые волосы.

– Все… все мой драгоценный, – перебивая сына теплотой своих действ, молвил Перший. – Не надобно о том толковать… Данное нужно пережить… переступить и идти далее… Одначе…

– Однако еще тогда… в жизни Владелины, – теперь Стынь не говорил, он торопко и сбивчиво шептал, жаждая выплеснуть на того кто был ему близок всю испытываемую им как Богом слабость… На того, кто умел не только понять, выслушать, но и помочь… снять своим мудрым словом, советом, и чувствами все тревожащее. – Еще тогда я, увидев, почувствовав движение жизни в девочке, словно на морг ощутил и свой путь. И ноне оно многажды усилилось… А после того, как Еси была у Атефов, я точно потерял себя… все нахлынуло… все человеческое.

Перший обхватив голову сына, легохонько отринул ее от себя, и, обозрев его лицо, нежно облобызал ему очи, лоб и сызнова очи… Мягкими касаниями губ, снимая всю марность с его кожи и насыщая ее золотым сиянием.

– Ты должен успокоиться… и внимательно меня выслушать… внимательно, – голос старшего Димурга звучавший достаточно низко нежданно набрал мощь.

Он вдруг и вовсе точно зарокотал в своем могутном величие так, что стены залы заколебались. Еще миг, и резко дернувшись, поехал вниз свод, вроде жаждая раздавить стоящих внизу Зиждителей, и с него посыпались на пол шмотки желтых облаков, досель ясно освещающих все помещение. Лохмотки облаков как-то дюже стремительно шибанулись о гладь черного пола, в мгновение ока растворившись в нем. Верно, еще доли секунд и вся зала погрузилась в густую тьму… непроницаемую… плотную поглотившую фигуры Богов. По-видимому, лишь за тем, что миг спустя в остановившем свое движение и низко нависшем над Димургами своде вспыхнув, замерцала сначала одна… потом другая желтая с почитай красным отливом звезда. Сие блеклое мерцание нежданно многажды усилилось, потому как в своде появилось уже с десяток таких звезд. Они вскоре и вовсе особой скученностью выступили из глубин потолка, заполнив своим мягким, приглушенным сиянием помещение и чуть зримо осветив стоявших Димургов. И только тогда заговорил Перший… вкрадчиво и столь нежно… он той молвью ласкал, лобызал своего сына, не только поучал:

– Кроме лучицы ноне для нас ничего не существует, мой малецык. Лучица есть общее с тобой Стынь. Она тебя привязывает… не девочка… она… лучица… Наш бесценный, Крушец… Он всеми силами старается быть подле нас… подле тебя, старшего брата, с каковым его столько связывает, вся пережитая обок меня чувствительность. Он посылает тоску по Зиждителям на плоть. О н посылает на плоть чувства к Зиждителям. И девочка проявляет особую чувственность. Ты же, ощущая те чувства, принимаешь их за плотское… Но это, мой милый, не плотское… не человеческое, а ниспосланное Крушецем и предназначенное для нас. Ты Бог и ниспосланное Крушецем, также имеет лишь божественное. Тебе же должно отделить чувствительность к плоти и любить одного Крушеца. Ты должен суметь помочь ему стать Богом, ибо плоть есть ничто, она тленна. Существенен один Крушец для тебя, меня, всех Зиждителей, Родителя… Ему, нашему милому малецыку, надо помочь взрасти, возродиться. Ступай вперед, драгоценность, не оглядывайся, не принимай к своему естеству чуждую тебе чувствительность. Набирайся знаний, мощи, без которой ты не сумеешь стать беспристрастным Творцом, не только созидающим, но и разрушающим. Творцом вечного… безбрежного движения Коло Жизни.

Полумрак, правящий в зале постепенно поблек. Тусклость мало-помалу сменилась на насыщенность света, а в своде сияющие звезды нежданно тронувшись со своих мест, медленно поползли навстречу друг другу, и вскоре коснувшись таких же точно вытянутых угловых вершин, вклинились в соседей, создав единое полотно. Также скоро они плотно скомковались… сплотились и мгновенно набухли, вроде переполнившись воды. Их общая поверхность нежданно и вовсе забурлила, запузырилась, как густая похлебка, образовывая из собственного месива желто-красные облака, исторгающие из себя свет схожий с сиянием кожи Богов, освещая не только саму залу, но и каждый угловой стык в ней.