Лан-Эа, властитель небес. Том первый

– Просто в центральном граде агисов Чьётане днесь находится сам верховный правитель людоящеров, большой друг его ясности Ларса-Уту, – все с той же поспешностью пояснил Чё-Линг, словно боялся, что я откажусь от его предложения. – Это мне также сообщил эйфор. А поелику, не важно, наложена на систему Филеи временная обсервация или сие токмо уловка богдыхая, нам, непременно, помогут. Стоит всего-навсе попасть на территорию, а именно влиг-поте верховного правителя людоящеров, и нам боле ничего не грозит. – Он снова прервался, легонечко пожал мое правое плечо своей широкой ладонью и, кажется, сразу шестью пальцами, а, после, упреждая мои возможные вопросы, дополнил, – в любом случае, коль действует временная обсервация на Филеи, за исполнением мероприятий предупреждающих распространение вирусных инфекций будут следить сотрудники Научного Ведомства тарховичей. И ежели мы попадем на Лакию я свяжусь с тарховичами и они нам также помогут. Днесь наша скорейшая встреча с его ясностью лежит на континенте агисов. А тяперича подымайтесь, саиб. Я вам помогу одеться, обуться и мы уходим, поколь есть время.

– А кушать? – беспокойно спросил я. И тотчас на себя обозлился, ибо авитару старался нас спасти, а я только и мог, что думать в такой момент о еде… Представляясь самому себе прожорливым человеческим подобием, все же вряд ли созданием.

Чё-Линг, впрочем, не обозлился, а едва усмехнувшись, и, выпустив мою спину из объятий, поднялся с ложа на ноги. Он самую толику кивнул мне, поощряя подняться и меня, а потом добавил:

– Да, я указал своим людям, дабы они собрали нам в дорогу корзину с едой. Понеже поколь будем ехать по кудлулу, вы сможете покушать мясо, тошу и итапи.

Я хотел у него попросить еще и взять с собой бич, но в комнате скрипнула и съехала в сторону створка двери, впустив того самого человека с коричнево-синеватой кожей и желтыми волосами, схваченными позади в хвост. Он вошел в помещение, неся в руках небольшой сверток одежды, сверху на котором стояла обувь, подобная той, которая наблюдалась у него на ногах, и тотчас склонив голову, торопливо направился к ложу, на ходу сказав:

– Зонке илунгиле, саиб, – положив принесенное, как раз передо мной.

– Фретс, – резко отозвался Чё-Линг и мотнул головой в сторону двери, точно указывая убраться из комнаты человеку, вроде он его раздражал всем своим видом. – Поднимайтесь, саиб, – уже много мягче и с почтением, обратился он ко мне, стоило только человеку, проскользнуть мимо него и пропасть за сомкнувшейся створкой двери. – Уже все готово, не будем тянуть… А то мне, кажется, сие никакая на Филеи не временная обсервация, а лишь уловка, оную замутил богдыхай, поколь сюда не прибыл канцлер-махари. Поелику нам надобно скорей убраться из сего града и, как итог с континента.

Меня, впрочем, второй раз не нужно было уговаривать подниматься, так как этого богдыхая я уже и сам боялся, а его непонятных действий, которые могли меня выдать, еще сильней. Посему я торопливо прополз по ложу, и, спустив с него ноги вниз, оперся подошвами стоп о пол, да поднялся. Чё-Линг, не мешкая, слегка склонился, и, ухватив рубаху на мне за подол слегка потянув ее вверх, снял через голову, да едва бросил на меня взгляд. А бросив его тотчас замер… Как замер и я…

Вновь ощутив себя неполноценным… уродом…

Ибо отсутствие детородных органов опять делало меня отличным от человеческого рода. И почему они только решили, что я мальчик, не девочка было мне не ясно. У меня и вообще не имелось какого-либо отдельного отверстия для выделения мочи, и в целом никогда не было мочи. А все выделения производились через клоаку.

Я резко опустил руки вниз и прикрыл ладонями собственный живот, почувствовав, как от огорчения на мои глаза вновь навернулись слезы.

– Это… я… это, – всего только и прошептал я, едва шевельнувшимися губами, а слезы выскочив из глаз двумя потоками, скользнули по моим щекам вниз, к линии подбородка, задержавшись на его краю.

Чё-Линг тотчас, точно пробудившись, кинул рубаху на пол и ровно не склоняясь, схватил с ложа широкие коричневые штаны, разворачивая их, да сунув их в мою сторону, сместив взгляд в сторону, сказал:

– Давайте, саиб, просовывайте ноги в штанины.

Меня все еще покачивало, поколь я надевал штаны, кои Чё-Линг закрепил мне на стане тонкой веревкой, а после и красную без рукавов, длинную рубаху. Впрочем, когда он опустился передо мной на колени и принялся обувать деревянные подошвы, обхватившие веревками лодыжки, молвил:

– Не лучшие сандалии, для вас, саиб. Обаче, так-таки вы не босоногий. А касаемо того, что я увидел. – Он теперь приподнял голову, глянул на меня так, что я громко хлюпнул носом, и добавил, – сие еще одно подтверждение, что вы создание, саиб. Абы потомство от вас будет обеспечиваться не путем полового характера размножения, а бесполого.

– Да… – тихо произнес я, переставая под легким кивком головы авитару лить слезы и успокаиваясь, абы, как оказалось с его слов, он не считал это уродством.

– Да, саиб, и не надобно больше плакать, – продолжил он, стягивая мне узлом на лодыжках ремешки от сандалий и поднимаясь. – Ибо я также не приметил рубца у вас на передней брюшной стенке, остающийся у всех человеческих видов и существ после удаления пуповины новорожденного. Сие может, значит лишь, что вы и впрямь удивительное создание, кое либо развивалось по особенному внутри чрева матери, либо обладаете днесь какими-то особыми способностями.

Чё-Линг меня совсем успокоил своими заумными толкованиями так, что я утер со щек остатки слез, вновь хмыкнул носом, подбирая в нем слизь, и, пожалуй, что улыбнулся. От всего только, что пережитого или оттого, что меня однозначно не стали сравнивать с уродом, у меня даже уменьшилась болезненность в теле, не только спине, руках, ногах, груди, но и голове, ушло жжение и покалыванием в плечах, ладонях и носе. Лишь осталась нылое давление в месте раны, точно указывающее, что рубец на передней брюшной стенке у меня когда-то так же плотно затянулся.

Глава двенадцатая

Уж и не знаю, сколько мы ехали по кудлулу в низкой повозке, где довольно-таки жесткое сидение в виде валика и не имело как таковой спинки, и кою тянул за оглобли человек. С коричнево-синеватой кожей и короткими, взъерошенными нежно-желтыми волосами. Одетый всего только в короткие черные штаны, без обуви, он был столь силен, что с легкостью тащил за собой повозку, да не просто шел, а, опять-таки, бежал.

Мы вошли в кудлулу, то есть подземную галерею, через помещение прохода здания, где ночевали, всего-навсего сдвинув настилы, прикрывающие стены сверху донизу только уже с иной его стороны. А войдя в туннель, увидели достаточно широкий рукотворный проход, стены и закругленный свод которого, весьма широкие и высокие в размахе, имели чешуйчато-слоистый вид, с чередующимися от темно-зеленого до черного цветами. Более ровным там казался пол (также чередующий цвета), хотя его ухабистость стала ощущаться сразу, стоило только нам залезть на повозку и проехать совсем чуточку. Так как три колеса мощно грохотали, отзываясь эхом от стен и потолка, да ровно улетая в оба конца, а мы с Чё-Лингом также яростно подскакивали на сидениях, вверх и словно падали сразу на пол (уж такими те повозки ощущались низкими).

И каждый раз притом, приземляясь, я громко, болезненно охал. Это, несмотря на то, что авитару крепко прижимал меня к груди, оберегая вроде какую ценность, да вельми часто кричал на человека свое любимое «чокашь», приправленное каким-то, видимо, местным и не менее обидным «фреак». За время нашей поездки я успел поесть и даже опять поспать. Я, было, хотел попросить выпить бич, ибо видел, что в стоящей у нас в ногах корзине, есть бутыль, но почему-то не решился, а Чё-Линг мне не предложил. В туннеле стоял жаркий и сперто-кислый воздух, посему порой, когда человек прибавлял в быстроте, сия неприятность словно обжигала крылья моих ноздрей, неизменно, в таком случае, прерывая дыхание, посему я начинал дышать ртом.

Днесь после пробуждения, прижимаясь спиной и головой к груди Чё-Линга, насколько хватало обзора, я оглядывал стены, потолок и пол столь неизменной по виду чешуйчато-слоистой кудлулу, будто частью снятой заостренным инструментом, а потому и оставившим на поверхности, неровные пластинки порой расположенные взакрой. Я также поглядывал на впряженного в оглобли повозки человека, не снижающего собственный бег и вельми вымокшего так, что пот катил не только по его спине, но и смочил материю штанов. В туннеле явственно было темно, ибо не наблюдалось какого-либо освещения, того, который имелся в граде, али помещениях, что естественно не уменьшало лично для меня видимость.

– А, что этот человек видит в темноте? – наконец не выдержав правящей в подземной галерее относительной тишины, нарушаемой всего-навсе топотом ног человека и грохотом повозки, поинтересовался я. Ведь люди на планете Земля в темноте были слепы, и я не понимал, как ориентируется тут он.

– Да, он относится к сословию умкхубе, каковым искусственно видоизменяют строение глаз, и они неплохо видят в темноте, – отозвался Чё-Линг, и слегка склонившись, ровно постарался заглянуть мне в лицо. – Хотите сказать, саиб, вы тоже хорошо видите в темноте? – спросил он, а я не ответил, лишь усмехнулся, затылком ощущая легкое покалывание принятое им, кажется, от прерывистого дыхания авитару. – Вы неподражаемы, саиб… Коли о ваших способностях и строение узнал бы главный дхисадж тарховичей, не пришлось нам ноне тутова волочиться в повозке. Ужель-ка планета Риньяка была наполнена сотрудниками Научного Ведомства тарховичей, абы и так ясно, вы нечто уникальное и каким образом появились в Солнечной системе не понятно. Может вас кто-то украл и спрятал там, кто знает.

– Нет, меня родила моя мать, человек, – негромко ответил я, и отрицательно качнул головой, – это мне точно ведомо. Иначе бы меня люди не приняли. Они меня изгнали от себя, стоило тока родителям умереть.

– Знаете, саиб, сие не ясно, – вновь процедил он, теперь вскидывая голову и устремляя взгляд вперед. – Может это токмо вашей матери внушили, что она вас родила. Может вас выкрали и, таким побытом, спрятали до поры до времени. Обаче это тока мои предположения не больше…

Чё-Линг внезапно осекся, словно сказал мне, что-то лишнее или это лишнее подумал. А под его ногами неожиданно подпрыгнув, чуть не перевернулась большущая, овальная корзина, благо он успел ее поддержать правой лодыжкой. А я вновь подумал, что от такой трясучки может разлиться из бутыля бич, залив своей приторной сладостью большущий кусок мяса, не доеденные остатки тоши и итапи.

– И я все время хочу есть, – дополнил я собственные воспоминание о еде и вечном изнывающем голоде, преследующем меня даже при даятеситя, когда я являлся сознанием.

– Сие потому как вы толком не ели, – заметил авитару, и мне показалось он пытается уйти от разговора и далее не хочет распространяться о том, кто я, может потому, что уже догадался. Я даже открыл рот, дабы продолжить прерванный разговор, но он неожиданно сказал, – сей туннель пробили ктоны, их тоже относят к существам. Они проживают в горных районах, управляют волотами, и сотрудничают с дорийцами в делах добычи важры, самоцветного и очень дорогого камня, тяперича наравне с самородными пластинчатыми платиновыми полосами используемого, как контрибуционная плата, то есть, как эквивалент стоимости товара и средства платежа в Веж-Аруджане. Поелику агисов и вывели в высокоразвитые расы, по причине того, что их система обобщенно наполнена важрой.

Чё-Линг смолк и наблюдаемо для меня качнулись на коротких прядках его усов, огибающих полные, коричневые губа и спускающихся к подбородку, мельчайшие желто-прозрачные камушки. Впрочем, озвученным он и впрямь отвлек меня от разговоров о моем рождении. И так как любознательность была моей натурой, я, немедля решив уточнить, спросил:

– А почему на Земле живут только человеческие виды, а тут на Риньяке, и люди, и существа, и создания?

– Агисы, это те же дорийцы, по внешним данным, всего-навсе разнятся цветом шерсти, отсутствием хвоста, – отозвался Чё-Линг, и, бархатность его голоса увеличилась, точно он, смягчившись, обрадовался, что я сменил тему разговора. – Поелику нельзя сказать, что они создания, абы по сути, как были существами, так и остались. Люди на Риньяке не жили, как и волоты, их сюда в свой срок завезли. А кнотам Риньяка родная планета, абы они тута развивались весь срок. Чаще обычного жизнь в системе подсаживают высокоразвитые расы, тем али иным способом, и по обыкновению тем занимаются тарховичи. Занимались и днесь занимаются.

Он говорил неторопливо, а я, внимательно слушая его, неотрывно смотрел вперед, где внезапно показался закругленный конец туннеля. Так точно тот, кто его делал, так-таки, не смог пробить грунт, потому лишь сбил почву складчатыми пластами, создав нечто напоминающее ступени лестницы. В потолке этого прохода стал также наблюдаться круглый просвет, не только впускающий внутрь слабые с розоватым отсветом лучи Кизика, но и дающий возможность покинуть саму кудлулу.

– Понеже токмо они решают, кого поселить на той или иной планете, в системе, каким побытом предоставить развитие человеческим видам, существам, – продолжал Чё-Линг меж тем неторопливую свою молвь, и каждый раз ровно вздыхая, покачивал мою голову на собственной выпуклой груди. – Путем обыденного естественного отбора, когда выживание того али другого вида происходит вследствие изменения генома. Или посредством вмешательства в сие развитие иль тот самый геном выбранного вида.

Авитару как-то разом смолк, точно не столько завершил свой рассказ, сколько чем-то заинтересовался. Посему я слегка приподнял голову, уперся затылком в грудь и сквозь выемку в центре его подбородка попытался рассмотреть, что привлекло внимание Чё-Линга.

– Там в потолке выход, – протянул я, подумав, что именно сей просвет заинтересовал Чё-Линга.

Тот немедля дернул вниз свою голову, въехав округлым подбородком себе ровно в короткую шею, его желтые глаза пересеклись с моими взглядами и я увидел как там, прямо-таки, запульсировали сизые полосы. И тотчас заодно вздрогнули, сверкнув желтым сиянием, камушки в коротких прядках его усов и точно в собранных подобных прядках густых бровях.

– Обаче, – произнес нескрываемо озадаченно авитару и полные коричневые его губы растянули в широкой улыбке. – Вы еще саиб и вельми далеко видите, абы даже я еще не узрел сей выход.

– Вижу даже пятую планету Солнечной системы, будто разлинованную темными и светлыми полосами, оные на самом деле облака, – торопливо пояснил я, разворачивая голову и смещая взгляд с лица Чё-Линга. – Еще я видел кольцо, возле сей планеты, хотя оно в сравнение с кольцами с шестой планеты Солнечной системы вельми тонкое. И яснее ясного спутники пятой планеты, там их очень много, – дополнил я, бахвалясь тем, чем обладал, и что не считал уродством, а всегда преимуществом, даже будучи на Земле, – токмо я вижу не постоянно так хорошо, лишь эпизодически.

– О, саиб, вы просто неподражаемы, – отозвался авитару, и я уловил в его бархатистом голосе нежность, видно, он и впрямь мной восхищался, как нечто ценным и на радость попавшим в его руки, которое он никогда бы не выпустил.

Человек внезапно с небыстрого бега перешел на, прямо-таки, скорый, сделав сие таким резким рывком, что я вновь подпрыгнул на сидение повозки, а внутри меня в спине жгуче дернулся наконечник, точно пытаясь пробить дыру и покинуть мое тело. От той неожиданности и боли, я громко вскрикнул, и, дернув голову назад, врубился затылком в грудь авитару. Тот торопливо прижал меня правой рукой к собственной груди, зафиксировав меня на себе и не менее громко, да слышимо фыркая, крикнул:

– Карефул, чокашь!

Посему уже в следующий миг человек снизил быстроту бега, а мое подпрыгивание на сидение и вовсе прекратилось. Лишь осталась тягучая боль внутри спины, растекающаяся во все стороны по ее поверхности.

– Очень больно, саиб? – беспокойно переспросил меня Чё-Линг, я, впрочем, не ответил, всего лишь кивнув. Абы говорить после испытанного не захотелось.

Я еще толком не избавился от боли, когда человек степенно снижая быстроту бега, перешел на шаг, а после остановился вблизи от широких ступеней лестницы, завершающих кудлулу, и ведущих наверх к широкому лазу. Здесь слегка понизился уровень потолка, а сам он, как и стены, наблюдались и вовсе неровными пластинчатыми слоями грунта, хоть и вельми твердого, все же просматривающегося едва снятыми или не доделанными. Цвета тут, пусть даже, и, чередовались от темно-зеленого до черного, но в отсвете розовых лучей (вплывающих сюда от звезды Кизик) придавали им более яркие и насыщенные тона, создавая в этом участке туннеля точно переливающиеся отдельные чешуйчатые слои. А из самого лаза, и впрямь вроде вырубленного снаружи, а посему смотрящегося угловато-неровным, на меня дыхнул прохладно-свежий воздух. Посему я задышал через нос и более глубоко. Ворвавшийся в туннель воздух принес на себе, опять же, аромат чего-то цветущего и словно сладковатого, отчего я опять вспомнил о еде.

Чё-Линг слегка отстранив меня от себя, развернувшись, спустил ноги на пол, да с легкостью поднялся. К моему удивлению, въехав пролегающим по голове узким вертикально стоящим гребнем волос в потолок. Он немедля протянул ко мне руки, подхватив подмышки, и ровно ребенка сняв с повозки, поставил рядом. Лишь после этого слегка качнул своим широкими плечами, на которых зримо шевельнулись выпирающие мышцы. Я в отличие от авитару не рискнул чем-либо шевелить, тем паче плечами, боясь, что боль в спине вновь повторится, или опять же заболит нос. Ибо там, как и в целом на лице, теле, кожа представлялась мне источником какой-то одной большой боли.

Чё-Линг между тем наклонившись, достал из повозки корзину с остатками еды, и широкий валик, весь тот срок служивший нам сидением. Только после этого шагнув вправо, обошел меня и уложил валик около стены, создав и там небольшое сидение, токмо теперь с невысокой спинкой, возле которого поставил корзину. Да весьма глухо, с каким-то рокотанием, а может всего только недовольством авитару обратился к человеку, замершему на месте, склонившему голову, да так и не выпустившему из рук оглобли повозки:

– Умва.