Матильда танцует для N…

Не потому ли так часто и с таким явным удовольствием вспоминал Ники выпускной концерт в Императорском Театральном училище и другие глаза – вовсе ничем не напоминавшие те, что глядели на него с коричневатого фото в дневнике. Эти быстрые лукавые глаза, ощутимо тревожившие в последнее время его воображение, принадлежали хорошенькой маленькой танцовщице с польской фамилией, с несколько громоздким именем – скорее французским, нежели польским. Все странно перепуталось. Если взгляд Гессенской принцессы был светел и прохладен, то глаза танцовщицы Кшесинской едва ли не с первой минуты знакомства светились горячим страстным обожанием.

– «Или я обманываюсь?» – спрашивал себя Николай Александрович; но, вспоминая все мимолетные встречи, с самоуверенной и довольной улыбкой говорил себе, что нет, не обманывается, не ошибается. Впрочем, он и всегда был избалован женским вниманием – приглашающие женские взоры не были ему не в новинку. Привыкнув к этим заинтересованным, ждущим взглядам, он отмечал их всего лишь с лестным для себя удовлетворением. Приятно, – но и в то же время нелегко быть желанным для множества женщин…

Возможно, что со временем Ники навсегда забыл бы и тот мартовский вечер в Театральном училище и болтовню свою с балетной выпускницей, если бы не попадалась она ему на глаза так необъяснимо часто. Казалось, что между ним и маленькой Кшесинской установилась странная связь – незаметная, невидимая для других, она была вполне очевидна для них двоих.

– «Если и так, то вовсе не я тому причина», – говорил себе Николай Александрович.

Их знакомство не длилось и двух часов, – но едва ли не с первых минут маленькая танцовщица смотрела на него как на будущее любовное приключение. И он точно знал, что барышня Кшесинская в него влюбилась.

Она словно предоставляла ему carte blanche[15 - полная свобода действий (франц.)] (так было при каждой следующей встрече) и наблюдала, выжидая, что же он станет предпринимать. И хотя такого рода настойчивость всегда настораживала (а в известной мере и расхолаживала) Николая Александровича, он в общем-то не прочь был завести маленький роман с танцовщицей. Мимолетный и ни к чему не обязывающий… даже не роман, а так – беглый легкий романчик.

И слишком уж соблазнительными, недоступно желанными были тайные приключения, о которых вполголоса, как бы невзначай, проговаривались наиболее искушенные полковые приятели. Рассказы о любовных связях с танцовщицами он выслушивал с видимым равнодушием, неопределенно улыбаясь, – хотя в глубине души завидовал приятелям, которые более чем он преуспели в этом заманчивом тайном деле.

Балет Ники любил. И не только потому что со всех сторон это было приятное для мужского глаза зрелище, но и потому еще что сам он, будучи превосходным танцором, любил и понимал это искусство. С детства обучаясь танцам, Николай Александрович не только вполне чувствовал прелесть танцевания, но умел ценить мастерство тех, кто преуспел в хореографии профессионально. Талант маленькой Кшесинской был очевиден, при этом танцевала она как бы небрежно, вовсе не стараясь. Так художник, пишущий с точки зрения дилетанта слишком крупными слишком неаккуратными даже неряшливыми мазками, удивляет потом несравненным конечным результатом. И Николай Александрович способен был оценить смелость мастера, умеющего видеть главное – то, чего никогда не дано старательному дилетанту.

Именно эту привлекательную уверенность профессионала (как и несомненный дар кокетливой выпускницы) отметил он, не слишком внимательно наблюдая за танцем Кшесинской. Одаренность вообще обладает большим очарованием для тех, кто способен ее распознать.

– «Да, обаяние таланта – вот это точно есть в ней».

Он и не подозревал, что миленькая скромница, не раздумывая, не мучась сомнениями, с того первого дня когда так мирно обсуждали они неказистый вид казенных фаянсовых кружек, самым решительным образом взялась за осуществление стратегически продуманной операции по его, Николая Александровича, завоеванию. Он не знал, что не только разработан, но и принят уже к исполнению захватнический план под самонадеянным девизом «Он будет мой».

Спустя несколько дней после выпускного экзамена, проезжая по Дворцовой площади, он почти физически ощутил на себе энергию упорного неотрывного взгляда. Всмотревшись, Николай Александрович узнал в одной из двух под руку идущих барышень балетную выпускницу Кшесинскую и приветственно ей кивнул. С тех пор они частенько встречались – то на Невском, то возле Михайловского Манежа, то на Караванной. Он заметил, что неожиданные столкновения учащаются и повторяются с систематическим постоянством, и это заставляло задуматься. Николай Александрович все же полагал встречи случайными… хотя… так ли уж настойчив бывает случай? – хм…

Как-то в середине апреля Ники с двумя сестрами и братом Мишей вышли прогуляться по Аничковому саду. Ники и Ксения, переговариваясь вполголоса, держали за руки младшую Олечку. В какой-то момент, переглянувшись, они разом приподняли девочку вверх и та, хохоча, подогнув ноги, требовала качать ее как на качелях. – «Выше! выше! еще выше!..» – кричала она и радостно взвизгивала.

Миша гонялся по саду за странно ранней, странно большой оранжево-черной бабочкой. Бабочка то застывала в воздухе – то порхала в такой заманчивой близости, что можно было подробно разглядеть дразнящую красоту бахромчатых крылышек с лоснящимися бархатными пятнами и черные кольца дрожащих усиков. Словно бы утомившись, бабочка присаживалась на прошлогоднюю сухую былинку, соединяла вместе два пульсирующих, вздрагивающих крыла и потом медленно раскрывала и закрывала их точно маленькую яркую книжечку. Плотоядно приоткрыв рот, Миша подкрадывался к бабочке, но ровно в тот миг, когда он собирался накрыть бабочку ковшиком сложенных ладоней, та неспешно и лениво взлетала – и потом прекрасная, насмешливая, мнимо доступная, трепетала в синем весеннем воздухе, то взмывая над голыми деревьями, то резко падая вниз. Порой она подпускала к себе так близко, что казалось можно взять ее двумя пальцами прямо с воздуха; но уже спустя секунду бабочка неспешно виляла в сторону, издевательски медленными рывками уходя вверх.

– «Не так, не так, подожди! Не пугай! Дай я!» – пронзительно вскрикнула Олечка; она выдернула пальчики из рук брата и сестры, сорвала с головы берет, и мелькая клетчатым пальтишком между кустов, помчалась к Мише.

– «Почему бабочка – и так рано? Всего лишь апрель…» – Ксения вздохнула и щуря мохнатые глаза, взглянула в синее небо.

– «Скоро лето», – рассеянно и несколько невпопад отвечал Николай Александрович.

– «Да, да! – улыбаясь, словно бы изнутри засветившись мечтательной девической радостью, подтвердила сестра. – Господи, как же мне надоела зима, как жду я этого лета!.. если бы ты только знал, Ники!..»

Он понимающе кивнул, улыбнулся.

Солнце сквозь пальто приятно грело спину и плечи. Воздух полнился запахами влажной земли, прошлогодних прелых листьев, так и оставшихся лежать на газоне с прошлой осени – с той поры, когда завалил их неожиданно выпавший глубокий снег. Теперь эти слежавшиеся за зиму кучи обнажились и мокро чернели на прошлогодней жухлой траве; над ними с жужжанием проносились первые сонные зелено-золотые мухи.

Все вместе пьянило и будоражило, обещая впереди что-то манящее, прелестное, несбыточное – то, о чем мечтается лишь в молодости и лишь весной…

Брат и сестра рассеянно разглядывали прохожих сквозь садовую решетку, и Николай Александрович вдруг кожей щеки почувствовал настойчивый пристальный взгляд: так порой ощущаешь на лице невесомую щекотку солнечного зайчика еще до того как ослепит он своей нестерпимой яркостью.

Мимо дворцовой ограды проходии две невысокие тоненькие барышни, и обе они, свернув головы, неотрывно глядели на Николая Александровича. Одну он узнал сразу: балетная выпускница Кшесинская, запомнившаяся ему как смесь из спиральных кудрей, цветочных духов, ярких карминовых губ и сияющих глаз, глядевших на него с нескрываемым восхищением в течение всего вечера.

Наследник российского престола и надежда русского балета, одинаково улыбаясь, забыв про разделявшую их садовую решетку, двинулись было навстречу друг другу – но уже в следующий момент, отметив удивленный взгляд сестры, Ники отступил и ограничился лишь узнающим легким поклоном. В ответ хорошенькая маленькая танцовщица присела в коротком быстром реверансе-книксене (у них в училище это называлось макнуть) и расцвела очаровательной розовой улыбкой. Барышня состроила наследнику глазки и словно бы невзначай, приветственно взмахнула маленькой рукой в красной лайковой лаковой, ярко вспыхнувшей на солнце, перчатке…

(Так уж случилось, что после занятий Малечка Кшесинская, конечно же, совершенно случайно проходила мимо Аничковского парка под руку со своей смешливой подругой Оляшей Преображенской).

И вроде бы ничего не было удивительного в этой встрече – Театральное училище располагается менее чем в десяти минутах неспешного хода от Аничкова Дворца, – но Николаю Александровичу показалось странно, что так подозрительно часто и в самых разных местах встречает он в последнее время эту грациозную девушку. И всегда она улыбалась ему одинаково: призывно, кокетливо и радостно.

– «Знаешь кто эта барышня, что поздоровалась сейчас со мною? Кшесинская молодая, младшая из балетной династии; сколько я себя помню, они всегда танцевали на императорской сцене».

Наследник посмотрел вслед девушкам. Те в очередной раз оглянулись и одновременно рассмеялись.

Ксения отметила, что та же самая улыбка, какою одарила ее брата балетная танцовщица почти зеркально отразилась теперь на его лице.

– «Которая же из них твоя Кшесинская?» – Ксения выглянула из-за ограды.

– «Моя? – он засмеялся. – Та, что с пелериной и пониже ростом… как раз сейчас машет нам рукою. Но почему моя? Боюсь, ты желаемое выдаешь за действительное, – вслед за сестрой он выглянул сквозь решетку. – С моей стороны как раз ничего и не было, – по крайней мере, специального внимания я ей не уделял. Ну, если и было, то так, мимоходом. После выпускного концерта мы сидели рядом за столом, поскольку маленькая Кшесинская особенно приглянулась папа. Ему понравилось как она танцевала, и он усадил ее рядом с собою. Меня он даже не спрашивал – велел сесть рядом и приказал не флиртовать, словно только это и было у меня на уме. Постой!.. Кшесинская, Кшесинская… а зовут ее… такое громоздкое имя. Да, Матильда. Матильда Феликсовна. Дочь Феликса Кшесинского, того, что обучает мазурке. В общем, главного по мазурке».

– «Она понравилась только папа? точно?.. А тебе нет? – Ксения лукаво взглянула на брата, – однако громкое имечко. И не польское. Я бы сказала, французское. Впрочем, у артистов приняты громкие имена, – Ксения усмехнулась, – родители явно думали о сценической карьере для дочери. Её отец поляк?

– «Ну да, Кшесинский. Кстати, по-моему, она хорошенькая, как тебе?» – Ники рассеянно поглядел в небо, синевшее сквозь голые кроны деревьев. Ксения с хитроватой улыбкой взглянула на брата.

– Мне показалось, что эта хорошенькая с тобой заигрывала. Может быть ты и не собирался ее в себя влюблять, да только уж она без твоего ведома взяла и влюбилась».

Николай Александрович, одновременно подняв плечи и брови, шумно выдохнул.

– «Слушай, вот отчего они все в меня влюбляются? Не знаю… не давал ни малейшего повода – напротив, был холоден и угрюм. И неприступен… как Печорин».

Сестра засмеялась.

– «Опять на себя наговариваешь. Только учти, что от этой твоей холодности они еще больше в тебя влюбляются. Помнишь – чем меньше женщину мы любим…»

– «Может быть ты и права… – Николай Александрович усмехнулся, – вообще, там было так много полураздетых барышень… то есть полуодетых… у меня прямо глаза разбежались. И знаешь, по-моему, все они были не прочь посидеть со мной рядом. А с этой Матильдой, поскольку уж рядом нас посадил папа, просто мило поболтали… так, ни о чем, о разных пустяках».

На глаза ему попалась гора черных прошлогодних листьев, и он вдруг оживился.

– «А что, Ксеничка, хочешь немного поработаем? С удовольствием бы я размялся. И лопаты как будто специально для нас приготовлены».

(Невдалеке ткнулась в землю до половины груженная тачка с косо воткнутой в нее лопатой, а к стволу толстой липы прислонена была еще одна лопата и грабли с надетыми на самый верх черенка рукавицами; оттопыренный и поднятый к небу большой палец словно бы с похвалой отзывался обо всем сразу, – о ярком солнечном дне, о предложении поработать и о весне, наступавшей уже самым решительным образом…) Рядом валялась беспризорная метла – и казалось, что хозяина всех этих садовых инструментов спешно вызвали для исполнения какого-то важного поручения, которое тот, второпях все побросав, убежал исполнять.

Ксения покладисто кивнув, засучила рукава и взялась за грабли. Улыбаясь своим потаенным мыслям, она сгребала прошлогодние листья. Небрезгливый Ники натянул те самые рукавицы (они оказались ожидаемо просторными для его небольших рук) и принялся доверху догружать тачку. Он отвозил мусор на задворки, где свалены были разные древесные отходы – обрезанные ветки, груды черных листьев, старые распиленные стволы, на которых коричневая кора отставала от белой как кость древесины.

Тут же примчались Олечка с Мишей и, встав рядом, завистливо наблюдали за спорой и оттого особенно заманчивой работой старших. Уже через минуту, не отводя глаз от растущей кучи листьев, они прыгали и в два голоса кричали, что, пожалуйста, ну пожалуйста, дети ведь также хотят поработать!..

– «Ольга Александровна! И в особенности это касается вас, Михаил Александрович! – грозная Ксения подбоченилась и сдвинула брови. – Всегда весело смотреть со стороны, как трудятся другие. Только учтите: чтобы уже через пять минут не говорить, что надоело! Работа не игра. Ты меня понял, Floppy?»

Выпросив грабли и лопату (пожалуйста, Ники, ну пожалуйста!) младшие неумело и старательно орудовали слишком большими для них инструментами, мешая старшим.

Вчетвером они сгребали, грузили и отвозили на виляющей тачке садовый мусор и вскоре выполнили всю работу за дворника Степана, который позже, будучи слегка навеселе, вернулся к исполнению своих обязанностей и, почесывая затылок, в долгом бессмысленном изумлении глядел на чисто убранный участок, где бросил он невыполненным свой урок.

Впрочем, если бы ему сказали, что работу за него сделали царские дети, он не особенно бы удивился. У русского царя в обычае было приучать своих мальчиков (впрочем, и девочек) к простому домашнему труду. Император любил вместе с детьми сгребать снег на садовых дорожках, убирать сухие листья, сажать молодые деревца. Прилаживаясь друг к другу, царские дети, подолгу и с удовольствием пилили двуручной пилой. Мальчики обожали рубить дрова. Вообще, выполнять простые здоровые работы считалось в царской семье обычным делом.