Шут. Книга I

– Если вам без них удобнее, – парировал лекарь с усмешкой.

– Ну… коли вы пропишете мне немного любви! – глупости подобного рода давно рождались у Шута сами собой, без малейших усилий. Он лукаво прищурился. Темные пятна рассеялись, и обычное дурашливое настроение понемногу возвращалось.

– Полагаю, для этого вам не обязателен мой рецепт, – молвил старик таким тоном, что Шуту стало стыдно за свой распущенный язык.

Лекарь выбрал из кульков три лишь ему приметных и оставил их на столике при кровати.

– Из каждого – по одной пилюле раз в день. Эти – с утра, как проснетесь, эти – после обеда, эти – перед сном. Да постарайтесь, чтобы всегда в одно время.

– Где же видано, чтобы такие, как я, ели и спали по часам? – Шута и впрямь позабавили слова лекаря. Но старик веселья не поддержал.

– А это, уважаемый, уже ваша забота. Да только я вам вот что скажу: болезнь сия имеет корни глубже, чем может показаться на первый взгляд. Ваше тело ослаблено, но хуже того – душа истощена. Без должного лечения вы, конечно, оправитесь от этой простуды, да только вскоре заболеете вновь. И уже серьезней. Так что поступайте, как знаете. Можете выкинуть эти горошины в окно и идти развлекать почетное собрание, где королева очень желала бы вас видеть.

Лекарь говорил спокойно, однако Шут хорошо уловил суровые нотки в его голосе. И чутье подсказало ему, что лучше не перечить. Поэтому он вздохнул, выразительно пожал плечами и весело продекламировал:

Ну, в одно – так в одно.

Погляжу заодно,

Как работают чудо-пилюли,

Если только меня не надули!

– Да, – вздохнул целитель, – стишки у вас хорошо получаются… Талантами боги не обидели. Еще бы благоразумия вложили… Не спутайте, какое лекарство когда принимать, – с этими словами придворный врачеватель встал и хотел уже откланяться, но вдруг добавил: – И вот еще что, господин шут. Велите слугам впредь убирать в вашей комнате почаще. От грязи здоровья не прибавится. Мы с вами все-таки не в Шерми живем.

Шут не стал ломать голову над вопросом, откуда, несмотря на чистоту после недавней уборки, лекарю стало известно про его обычный беспорядок. Следовать совету старика он тоже не собирался, потому что терпеть не мог, когда в его покоях появлялись посторонние.

Впрочем, после болезни к нему пару раз ненавязчиво заглядывала лично матушка Нелла. Как и обещала, она проверила все ли в порядке с чудаковатым господином, и ему это было приятно… Шут безропотно разрешил ей вымыть окна в спальне и отдать пропыленный балдахин прачкам. В благодарность за заботу он потихоньку подложил доброй матушке пару серебряных «всадников». Засунуть монеты в карман ее передника было делом несложным для человека, который в свое время выживал тем, что воровал худо лежащее с прилавков и зарабатывал фокусами. А нынче жалование Шут получал золотом, поэтому вполне мог позволить себе такую щедрость.

Личных горничных у Шута не имелось. Во-первых, он не особенно любил отдавать распоряжения, да и не испытывал большой нужды в чьей-либо помощи. Сам мог сходить на кухню за едой или отдать грязные рубашки прачкам, беспорядок же ему не мешал. А во-вторых, хоть и именуемый «господином», на ступенях дворцовой иерархии Шут и сам был ненамного выше прислуги. Нет, разумеется, ему стоило лишь заикнуться – и в тот же день любимчику короля назначили бы личного лакея. Но он понимал, как нелепо это будет смотреться со стороны.

Прежнее здоровье к Шуту вернулось быстро, и пилюли он перестал пить сразу, как почувствовал, что может снова пройтись колесом и покинуть свои покои через окно. Совесть мучила его недолго: в конце концов, этих горьких шариков с резким запахом трав стало на треть меньше.

«Шут я или девица? – смеялся он над собой. – Не хватало еще, и правда, зависеть от каких-то пилюлек!»

Довольно и того, что он почти неделю пытался следовать строгому распорядку дня. Это оказалось слишком утомительно.

4

Первое, на что решился Шут, выбравшись, наконец, из постели и из простуды, был поход к дворцовой портнихе.

Чопорная, длинная и худая как палка, эта особа наводила трепет на всех своих клиентов. Но меньше их от этого не становилось. Мадам Сирень, за глаза называемая просто Госпожой Иголкой, умела создавать шедевры. Ее наряды стройнили толстых, подтягивали низкорослых, оттеняли лучшее в каждом заказчике. Подобно Шуту, Госпожа Иголка была незнатного рода, но во дворце к ней относились с большим уважением: как-никак этой женщине было доверено одевать самого короля. Разумеется, все придворные дамы выстраивались в очередь к ней на пошив. И, несмотря на целую грядку учениц и помощниц, мадам Сирень всегда была занята на много недель вперед.

Но Шут обслуживался вне очереди. Как особа, причисленная к королевскому кругу.

Он тоже побаивался Госпожи Иголки, ибо прозвище свое она получила не столько за пропорции тела, сколько за вздорный нрав и острый язык. Каждый раз их встречи превращались в опасный словесный поединок, в котором Шуту не всегда удавалось остаться победителем. Направляясь к ее мастерской, он перебирал в голове их прежние стычки и гадал, на чем может проколоться в этот раз. Но мадам Сирень встретила его почти ласково. Едва только Шут заглянул в швейную мастерскую, она приветливо кивнула ему и поманила длинным костлявым пальцем.

– Заходите, заходите, господин шут. Чего изволите? – портниха улыбнулась ему, но выглядела она усталой, а в голосе ее не было даже намека на привычное ехидство.

– Да ведь вы знаете не хуже меня, – Шут сделал умоляющее лицо, выразительное, как у голодной собаки, и распахнул края дублета. – Через три дня – осень…

Вообще-то у него был целый шкаф нарядов, но придворному паяцу положено выглядеть не красавчиком в кружевах, а забавным дураком. Так что дорогие платья, раз уж им положено иметься у приличного господина, висели себе за дубовыми дверцами, а Шут, как правило, щеголял в живописно-ярких костюмах с бубенцами. Не лишенных, впрочем, изящества и красоты. Очередной наряд Госпожа Иголка шила ему почти к каждому новому сезону. Таков был их негласный уговор.

Мадам Сирень взяла его за локти и довольно бесцеремонно подвинула ближе к окну.

– Ты похудел, дружок.

– Немного, – улыбнулся он. – Скоро наверстаю, так что шейте, как обычно.

Шут был невысокого роста, из тех, про кого говорят «тонкая кость». Он часто ловил на себе пренебрежительные взгляды других мужчин и оттого казался себе малопривлекательным. Но зато его тело – стройное, ловкое и гибкое – позволило ему стать отличным акробатом. К тому же, несмотря на внешнюю хрупкость, он был намного сильнее, чем обычно думалось окружающим: летая над перекладиной и разгуливая на руках, трудно не обрести в мышцах железную крепость. Однако сила эта не бросалась в глаза, в отличие от невысокого роста…

Портниха пристально смотрела на Шута, будто хотела постичь что-то невидимое глазу. Так было всегда, когда он приходил на примерку. По дворцу гуляли слухи, будто Госпожа Иголка – колдунья. Вранье наверняка. Но странная она была – не поспоришь. Эта женщина всегда требовала личного присутствия клиента при заказе, даже если знала его мерки наизусть.

Наконец она сделала для себя какие-то выводы и позвала:

– Арна! Будь добра, принеси мне ткань господина Бужо и тот красный отрез, – портниха задумалась на миг, – и еще немного золотого шелка… да… на вставки… там как раз остался нужный кусочек. Впрочем… сама найду.

Она ушла вслед за помощницей, оставив Шута наедине со своим выводком скромных трудолюбивых девиц. Портнихи слаженно работали, не обращая внимания на гостя. Шут заскучал. Его взгляд скользил по комнате… По широким окнам, подоконники которых были завалены тканями, и рабочим столам рукодельниц, пестрым от лоскутков и катушек с нитками… По деревянным моделям, чьи суставы можно было сгибать, как у живого человека, и полкам с готовыми заказами…

Шут вздрогнул, когда в ноги ему ткнулся пушистый широколобый кот. Дымчато-серый, с умными зелеными глазами – он был одним из множества кошек, привечаемых в Чертоге и призванных сокращать поголовье грызунов. Впрочем, этот откормленный баловень портних едва ли гонялся за крысами, которых во дворце всегда водилось в достатке. Шут наклонился и, улыбнувшись коту, ласково почесал его возле уха. Тот заурчал и еще настойчивей принялся ластиться к Шутовым ногам, щедро осыпая свою длинную шерсть на темные штаны гостя.

– Попрошайничаешь, Бархат? – Шут быстро распрямился, когда мадам Сирень возникла рядом. А портниха подняла кота под брюхо и бесцеремонно выставила на карниз за окно. – Поди лучше погуляй, бесстыжая морда.

Ткань неизвестного господина Бужо оказалась темно-песочного цвета с теплым золотым отливом на свету. Достаточно плотной для осени, немнущейся и крепкой.

Дорогая ткань. С тех пор, как Шут попал во дворец, ему никогда не шили дешевых нарядов.

– Ну вот… Такой костюм оттенит твою кожу и подчеркнет цвет волос. – Госпожа Иголка довольно улыбалась, обернув его куском материи. – Чудо как хорошо! Ты везунчик… Ткань редкая, из Заморья.

Кожа у Шута была светлая, как и у большинства жителей королевства, а непослушные лохматые волосы – того редчайшего оттенка, который в народе называют «солнечное серебро». Они походили на выгоревший к осени ковыль, подсвеченный утренними лучами, и будто испускали едва уловимое сияние, неизменно привлекая внимание зевак. Во всем городе такими волосами больше никто не мог похвалиться, да и в других краях – поди сыщи. Заезжие гости короля всегда дивились, увидев Шута впервые.

Он с волнением посмотрел на портниху:

– А успеете? До конца лета уж рукой подать. – Шуту очень хотелось появиться на балу Первой Осенней Ночи в новом наряде.

Госпожа Иголка фыркнула:

– Ты бы еще позже пришел! – Но, когда Шут трогательно сложил ладошки на груди и сделал свой собачий взгляд еще красноречивей, лишь рукой махнула. – Да не волнуйся. Успеем.

Остаток дня Шут провел в библиотеке.

Он любил это место. Ряды книг, уходящие до самого потолка, цветные витражи, пылинки, парящие в звонкой прохладной тишине. Под высокими сводами любой звук растворялся, подобно капле, упавшей в бескрайнее озеро: шорох страниц, тихие голоса, шаги редких посетителей… Мудрость, накопленная стенами библиотеки, казалась Шуту терпким вином, с годами приобретшим особый изысканный вкус. Обитатели дворца не особенно чтили ее своим вниманием, и это было хорошо. Каждый раз, закрывая за собой дверь в этот чертог знаний, Шут чувствовал, что оставляет за порогом все дрязги, интриги, сальные шутки, жеманные улыбки, всю эту ложь и суету. Он с ногами забирался в большое кресло у высокого стрельчатого окна, откуда была видна входная дверь, и мог сидеть в нем часами, листая пожелтевшие страницы бесценных фолиантов.

Там его и застала королева. Вошла неожиданно, без стука, ведь это была не личная Шутова комната.

– Прохлаждаешься, Пат, – будто ледяные осколки звонко ударились о хрустальное дно тишины.

Патриком его назвали, чтобы звать хоть как-нибудь. Настоящего своего имени Шут никому не сообщал, а прозвище его никто не воспринял всерьез, ибо в Солнечном Чертоге оно обернулось настоящей должностью.