Шут. Книга I

– Ошибаетесь, Ваше Величество. Готовлюсь к празднику, – он улыбнулся ей тепло и искренне, но выражение лица королевы оставалось непроницаемым. Что-то было не так с ней, однако Шут не мог понять, что именно. Ему показалось, Элея бледна, но он не взялся бы сказать наверняка –возможно, виной тому была лишь игра света, искаженного разноцветными стеклами витража.

– Мне известно, как ты готовишься. Отвлекаешь портних от важных заказов. Знаешь ли ты, что весь курятник мадам Сирень сегодня занимается только твоим нарядом?

– Я польщен! – Шут радостно сверкнул глазами.

Вместо ответа королева поджала губы и неожиданно выхватила у него из рук книгу, что Шут держал, когда она вошла.

– «Острословия Марта Коротышки»… – Элея открыла страницу наугад, и глаза ее скользнули по строкам. Шут довольно глядел, как на губах королевы заиграла улыбка, а на щеках – румянец. Наконец она расхохоталась и бросила «Острословия…» обратно. – Патрик, эти шутки ужасны… Если их услышит леди Бусс, ее хватит удар.

Он осторожно отложил в сторону удачно пойманную книгу. Это был один из немногих экземпляров, иллюстрированных в технике живых чернил.

– О, не волнуйтесь, Ваша Светлость. Она их не услышит. Подобные шутки предназначены для других ушей. Да и не думаете же вы, что я украду чужие слова? Это всего лишь один из моих источников вдохновения! – Он лукаво посмотрел на нее, склонив голову набок. На самом деле Шуту вполне хватало собственных мыслей и остроумия, ни в каких дополнительных источниках он не нуждался. Просто уже привык выставлять себя большим дураком, нежели был на самом деле.

– Знаю я, где твое вдохновение… У фрейлин под юбками! – неожиданно резко бросила ему Элея.

Шут опешил. Никогда раньше королеву не трогали его интрижки с придворными девицами. И никогда она не позволяла себе подобных слов. Упрек из ее уст прозвучал как-то особенно обидно и непонятным образом задел за живое. Ответить, однако, Шут не успел: Ее Величество королева Элея покинула библиотеку, громко ударяя пол острыми каблуками. Последний взгляд, который она бросила на Шута, оцарапал его хуже любого кинжала.

Некоторое время он сидел в глубокой задумчивости, пытаясь понять причину столь несправедливого гнева. Ревность отпадала сразу, Шут знал, что королева скорее уйдет в монахини, чем позволит ему взглянуть на нее как на женщину. Может, он обидел кого? Ее близкую подружку? Одну из фрейлин? Да нет… не было такого. Или одна из девиц округлилась животом, и отцовство опять приписали господину Патрику? Но он бы первым узнал. Шут перебрал в уме еще несколько домыслов, и все они показались ему лишенными оснований.

Устав от пустых раздумий, он решил, что лучше будет снова взяться за чтение. Разумеется, не сочинений развратника Марта. Ими он увлекался в том возрасте, когда растительность на лице еще только намечается, а вот прыщей на нем уже хоть отбавляй. Хотя, конечно, в юморе старику не откажешь. Но на данный момент «Острословия…» были лишь ширмой для совсем другого чтения.

Шут извлек из-за спины маленький, но увесистый томик.

«Ловкость рук – все-таки ценное приобретение, надо отдать должное Виртуозу и его урокам».

Он и сам не взялся бы объяснить, отчего спрятал книгу при виде королевы. Просто ему претила мысль, что кто-то увидит его за чтением философских измышлений. Дуракам не положено знать подобные вещи, дураки при дворе должны кривляться и сыпать пошлостями.

Увлекшись особенно интересным замечанием в книге, он запустил пятерню в свои густые волосы, окончательно разлохматив и без того не слишком аккуратную шевелюру. Без шапки, как и без звона бубенцов, было непривычно. Но что поделаешь: новый костюм ему принесут только через пару дней, а прежний пропал безвозвратно.

И шапка вместе с ним…

5

…Летний его наряд был разноцветным, легким и таким удобным, что очень быстро стал как вторая кожа. Сшитый из зеленых, красных и оранжевых лоскутов, из длинных свободно свисающих ленточек, он – вопреки обычному – больше походил на карнавальный костюм, нежели на повседневное платье. Каждый раз, отдавая его прачкам, Шут требовал вернуть одежду в тот же день, во что бы то ни стало. Ничего другого не надевал и в часы стирки щеголял по дворцу, завернувшись в простыню. Дамы хихикали, королева сердито отворачивалась, а Руальд щурил смешливые глаза и говорил, что его любимец «накопил довольно блох, чтобы расстаться со своими колокольчиками на полденька».

И все было хорошо, пока принц Тодрик, младший брат короля, не пожелал взять придворного дурака с собой на охоту. Шут наследника не любил, а травлю и подавно. Но его мнения никто не спрашивал, ибо чувства у них с Тодриком были взаимные… Будь Руальд во дворце, принц не посмел бы командовать дружком короля, но Его Величество уже пару месяцев как отбыл в путешествие по Диким Землям, и Тодрик решил, что может позволить себе такую вольность.

Чистым звонким утром три десятка рыцарей во главе с наследником престола покинули дворец, направляясь к богатым лесным угодьям, которые находились невдалеке от города. Рыцарей сопровождали оруженосцы и дамы, охочие до страстей, а также мрачный Шут. Оскорбленный вольностью принца, он даже не пытался сделать вид, будто ему приятна компания и происходящее. Рыцари пели, пили, хвастались и красовались перед дамами. Тодрик потрясал длинным копьем и бился об заклад, что сразится даже с медведем, коли тот встретится на пути. Один на один, разумеется.

«Ну-ну, – думал Шут, – то-то я гляжу, тебе каждый раз оленей выставляют да молодых хрюшек. Да и сам ты – лощеный хряк…»

На самом деле принц вовсе не был ни толстым, ни розовым и вовсе не отличался любовью к грязи. Напротив, Шут ни разу не замечал его два дня подряд в одном наряде, а от служанок знал, что апартаменты Тодрика можно было бы взять за эталон чистоты во дворце. Но все это не имело значения, ибо Шут видел скрытое за внешним лоском: будучи первым наследником правящего монарха, принц Тодрик тяжко страдал неудовлетворенными амбициями. Осознание, что лишь одна жизнь отделяет тебя от трона – тяжкое бремя. Ведь прямого наследника-то нет… Нет его, да и будет ли? Ах, Тодрик, как хочется тебе примерить корону! Так хочется, что хоть волком вой, хоть криком кричи… Шут знал: принц легко подставил бы ножку брату, выпади ему такой шанс. Но шанс не падал, а кишки Тодрика были слишком тонкими, чтобы он осмелился на нечто большее, чем стенания в кругу верных рыцарей о несправедливом выборе судьбы.

Рыцари эти, на Шутов погляд, были слишком преданы Его Высочеству. Прикормил их Тодрик, приучил к сладкой жизни. Куда бы он ни ехал – в соседние королевства за турнирными победами, на охоту или просто в дорогую винницу, – бравые парни, увешанные железом, неизменно сопровождали его, разделяя с принцем все удовольствия. Ну или почти все.

В лагере на лесной лужайке было шумно и весело, слуги подготовили цветные шатры для гостей, накрыли столы, развесили флаги с гербами рыцарей. Дамы сразу занялись любимыми делами – плетением венков и сплетен. Рыцари нетерпеливо гарцевали на своих холеных рысаках, ожидая, когда затрубит рог и можно будет ринуться за сворой по следам несчастного оленя. Лаяли собаки. Главный ловчий что-то терпеливо объяснял принцу, более всех жаждущему с головой окунутся в бешеную скачку. Шут понял, что выбора у него нет, и принялся развлекать дам забавными историями и фокусами. Было скучно, но не более, чем обычно. И лучше б так и оставалось…

– А сыночек тот, да будет вам известно, пропил все папино наследство в три года и решил… Угадайте что? Ну конечно – податься в рыцари! Куда ж еще идти родовитому бездельнику… – Шут как бы невзначай покосился в сторону парочки особенно задиристых парней из свиты принца. – А тут, вот беда-то, у графеныша этого опять неувязка случилась: кобыла его понесла! – Он встал, скрючив ноги так, точно между ними были бока беременной лошади, и всем видом своим изобразил придурковатое недоумение. Однако продолжить байку Шуту не дали. Он вздрогнул от неожиданности, когда тяжелая рука в грубой кожаной перчатке хлопнула его со всей дури по плечу:

– Эй, ты! Тебя принц зовет, оглох, что ли? – рыцарь Барх, беззубый громила с физиономией в рубцах от давних чирьев, никогда не отличался деликатностью… Потирая отбитое плечо, Шут так и заявил ему, ядовито напомнив, что приласкать дурака считается среди дам хорошей приметой, но вот на счет рыцарей он не уверен! Упомянутые дамы, не обманув его ожиданий, дружно засмеялись, заставив рыцаря побагроветь от гнева. Но влепить Шуту затрещину ему не удалось – конечно, куда этому Барху состязаться в ловкости с учеником Виртуоза… Увернувшись от лапищ рыцаря, Шут ретировался по направлению к палатке принца. И в этот момент прозвучал сигнал к началу травли. Крик и лай, трубный глас охотничьих рогов, топот и пылища – Шут сам не заметил, как оказался в самом центре этого хаоса.

Рядом с Тодриком.

У наследника были невыразительные бледно-голубые глаза, и, хотя лицом он удался, эти водянистые гляделки все портили. Сводили на нет аристократическую красоту прямого носа, черных бровей, алых губ и густых темных волос, каскадом спадающих на плечи. Женщины, безусловно, считали принца красавчиком, но Шут видел лишь эти холодные глаза с вечной обидой, затаившейся на дне.

И сейчас, когда они смотрели прямо на него, Шут понял, что его ждут неприятности. Очень серьезные неприятности.

– А отчего это вы, господин паяц, не изволите развлекать моих рыцарей? – Тодрик кривил губы в злобной усмешке. – Все с дамами да с дамами, а как же мы? – Он обвел рукой своих товарищей, которые все как один скалили рожи в гнусных улыбках, предвкушая… что? Охоту? Или совсем другую забаву? – А извольте-ка вы нас сопровождать! Трас, подай скакуна его дурачеству!

Из-за спин рыцарей протиснулся хилый подросток в цветах дома Этраков, он вел в поводу осла. Старого, облезлого и запаршивевшего. Шут с удивлением понял, что забава была спланирована заранее.

«Это кому же я так насолил? Графу Майре? Принцу? Ну да, у них обоих достанет подлости на такие фокусы… В одиночку Тодрик не решился бы шутить подобным образом. Он пока еще боится брата…»

Но Его Величество Руальд оставался далеко. А рыцари не желали больше ждать ни секунды.

– Садись, дурак! – Барх грубо толкнул Шута в спину, и тот, чтобы не упасть, был вынужден вцепиться в холку осла. – Садись! Да держись крепче: мы быстро поскачем и ты не должен от нас отстать! – Смех оглушил его, и, пока Шут пытался устоять на ногах, кто-то набросил ему на плечи веревку, стянув ее так сильно, что он вскрикнул от боли. – Вперед! – Рыцари хлестанули осла и сами, пришпорив коней, рванули в погоню за оленем. Шут с ужасом понял, что второй конец веревки, намертво врезавшейся в его плечи, держит один из всадников, несущихся впереди него, а другой привязал осла к седлу своей кобылы…

«Они убьют меня! О Боги, они хотят меня убить…»

Упав на осла, он стиснул коленями несчастную скотину и закрыл глаза, чтобы не видеть, как мелькают по сторонам ветви деревьев. Одна из них сорвала с него шапку с бубенцами, другая больно хлестнула по лицу… Но это длилось недолго. Захрипев, осел упал, не продержавшись и нескольких минут, а Шут вылетел вперед и еще какое-то время собирал ухабы на лесной тропе, пока его мучитель – он так и не разглядел, кто именно, – не выпустил из рук веревку.

Время замедлилось…

Он смотрел на мокрую черную землю у себя перед носом… на мелкие камешки, обломок ветки с парой листков и большого муравья, который полз по ней… на собственные грязные пальцы… Отрешенно думал, что, должно быть, ночью здесь прошел дождь. Всюду лужи, они еще не высохли, несмотря на яркое солнце… Оно все такое же яркое, и муравей спешит по своим делам… Жизнь продолжается, а значит, надо как-то вставать, идти назад в лагерь.

В конце концов он отполз в кусты и там сидел, пытаясь прийти в себя и унять дрожь, пока рог не возвестил о скором и успешном возвращении охотников. Отползать надо было подальше, но Шут понял это слишком поздно… Они не преминули отыскать его и убедиться, что дурак жив, разве только немного ушиблен и очень грязен. Неподобающе грязен для общества принца. По велению Тодрика рыцари подтащили Шута к озеру и долго смеялись, глядя, как Барх многократно окунал его, держа за шиворот: поднимал и снова, раз за разом, совал головой в холодную воду.

Шут не сопротивлялся. Он был не здесь. Он снова ехал в фургоне, снова видел, как рожает Дала, Виртуоз бил его по лицу и приговаривал, что настоящий мужчина должен терпеть боль молча, если уж он не смог ее избежать. И кричала публика, а он шел по канату над пропастью, чтобы опять – в тысячный раз – сорваться в бездонную темноту…

Шут смутно помнил, как его приволокли в лагерь, как один из лакеев лил ему в рот вино, как где-то на краю сознания дамы восхищенно славили принца, сразившего оленя своей рукой. Хвала богам, Шута они не видели… нет, не видели. Принц велел засунуть его в один из хозяйственных шатров, где тот, пьяный и мокрый, оказался забыт среди суматошно снующих слуг.

С охоты Шут вернулся только к утру, когда слуги разобрали шатры и повезли их обратно во дворец на телегах. Повезли вместе с ним, заботливо уложенным между мешком с овощами и свернутым в тюк тентом для походной кухни. Шут плохо помнил дорогу, а минувшая ночь и вовсе выпала из его памяти, но одно он понял точно: никто не знал, что с ним случилось. Слуги полагали, будто он неудачно упал с коня во время травли, а дамы не видели его после забавной сцены с Бархом. За это Шут был благодарен принцу, если такое понятие вообще уместно. Конечно, Тодрик не по доброте душевной утаил правду о происшествии в лесу: он просто опасался навлечь на себя гнев старшего брата. Верно рассчитал, змей подколодный, что Шут, скорее, сделает вид, будто ничего не было, чем позволит другим узнать о своем унижении.

Кое-как выбравшись из телеги на хозяйственном дворе, он несколько минут просто стоял, прислонясь к столбу какого-то навеса. Мимо сновали работники и слуги, кудахтали куры, в двух шагах от Шута тявкал щенок, пытаясь вырвать тряпку из рук веселой чумазой девочки лет пяти. Жизнь здесь была совсем иная, чем обычно видел господин Патрик в богато убранных дворцовых покоях. Какая-то женщина прошла совсем рядом с ним, неся кадушку, полную парного молока. От его запаха у Шута еще больше закружилась голова: он понял, что ужасно голоден.

Поймав за рукав первого же мальчика-слугу, Шут велел хоть зарыться, но сию секунду устроить ему горячую ванну. Мальчишка попался дерзкий, однако смышленый, он хмыкнул и весело поинтересовался:

– А вы, господин Патрик, где ж так извозились? – темные глаза лукаво сверкнули из-под давно не стриженной челки. Волосы у парня были черные как сажа, а кожа смуглая – явно выходец из южан.

– Пастушек по лесу гонял, одну тебе хотел привести.

– Должно быть, прыткие попались! – парнишка весело рассмеялся. Шут взлохматил его шевелюру и, прихрамывая, поплелся к себе. По дороге он гадал, что за вожжа попала под хвост принцу и его дружкам.

Поднять руку на шута всегда считалось дурным тоном – так же, как на калеку, ребенка или монаха. Узнай о выходке Тодрика другие обитатели дворца, скандал вышел бы нешуточный. Конечно, принц и прежде пытался подпортить жизнь любимчику своего брата, но у него это получалось не слишком удачно: всякий раз Шуту хватало везения выкрутиться из неприятных ситуаций. И когда на него пытались «повесить» беременность одной из придворных дам, и когда обвинили в краже драгоценного перстня у посла из Герны, и даже когда служанка нашла Шутовы золотые бубенцы под королевской кроватью… Почерк принца был легко узнаваем во всех случаях – фантазия у него не отличалась оригинальностью.

Еще проснувшись в телеге, Шут понял, что купание в холодном озере не прошло даром: голова стала тяжелая, свет ранил глаза и больше всего хотелось залезть в постель. А перед этим принять теплую ванну. Оказавшись в своей комнате, он с отвращением сорвал с себя лохмотья, в которые превратился костюм, и встретил служанок, притащивших большую лохань, в чем мать родила… грязный, расстроенный и дрожащий от холода. Бросая на господина насмешливо-жалостливые взгляды, женщины споро налили в деревянную ванну горячей воды, забрали то, что было его любимым нарядом, и быстро исчезли. Едва только они покинуть комнату, Шут со стоном залез в лохань и, закрыв глаза, растворился в блаженном тепле. Небесная Мать, неужели он дома, неужели этот кошмар закончился…

Не спеша оглядев себя, он понял, что все могло бы быть и хуже: хотя тело болело так, будто его долго и усердно пинали, синяков и ссадин оказалось на удивление мало, а лицо и вовсе не пострадало. Лишь царапина от ветки… Публике, конечно, стало б только веселей, превратись Шут в урода, но сам он вовсе не желал себе такой участи: его работа требовала виртуозного владения лицом.