Такая-сякая

Такая-сякая
Елена Аркадьевна Шалкова

В книге занимательно описаны происшествия, ситуации, взаимоотношения людей. Автор с юмором смотрит на свои промахи и недостатки. Тем не менее в каждом рассказе есть и серьезная подоплека. Кому-то она поможет почувствовать глубину и истинную радость жизни.Содержит нецензурную брань.

Такая-сякая

«… Для Вас так важно собрать вместе клочки Вашей жизни, или Ваши смутные воспоминания, или лица людей, которых Вы так и не научились любить…»

Ф. Феллини. Фильм «8 ?»

Разрешите представиться

Про дуб и Андрея Болонского

Накрапывает унылый осенний дождик. Тревожное серое небо, серая вода в пруду, серые утки (как же их много!), – все совпало: погода, природа, одинокая старость с больными ногами и палкой. Настроение – швах. Радоваться такому тусклому дню может разве что отпущенный на волю заключенный.

Неожиданно утки, по неведомым людям законам стаи, в едином порыве попытались оторваться от воды и взлететь.

Проходивший мимо и захваченный необычным зрелищем молодой человек все оглядывался на уток и улыбался. Значит, и вам, молодым, вовсе не чуждо поэтическое восприятие мира? Вот тебе и общество потребления! Брюзжим, что потеряно целое поколение, что забыты корни, что профукали Россию, что мир неотвратимо движется к своему концу. Но вот куда-то полетела душа этого паренька, осветив улыбкой лицо?

Внутри пошло знакомое и почти забытое движение, предвестник удивления. Взгляд невольно проделал путь снизу вверх, от луж к небу. Кончики губ тоже поменяли направление, морщинки над носом расправились. Боже, какое небо! Живое, отзывчивое, дивно серое, в кружевах обливающихся слезами по опавшим листьям черных голых ветвей деревьев. А вода в пруду! Она трепещет под порывами ветра, словно веер в волшебных руках японского актера. Природа, творенье Божие, не дает однообразной жизни убить стремление к дальним берегам. Вот для чего утки разорвали на части октябрьскую дождливую тишину. И пусть взлететь не удалось, – главное – порыв. Устремленность ввысь – самое важное, что в нас есть и что после нас останется. Ее не захоронить.

Благими намерениями…

В дверь непрерывно стучит чеховский молоточек. То это Чулпан Хаматова, то доктор Лиза, то Лиза Боярская, то жена Эдварда Радзинского, то зов о помощи на православных сайтах Интернета и в притворе приходского храма.… А еще есть зеркало, которое знает про тебя все и на которое «неча пенять». Это родной брат. Каждый телефонный разговор с ним – пытка, она преуготовляет к посмертным мытарствам, когда даже забытая порочная мысль будет кричать и позорить. Пока не поздно, надо разобраться, почему ты для брата враг и почему он не может тебя простить – ведь ты же его прощаешь? Легче всего объяснить это торчащими ежиком щепками в глазах брата: его болезнью, эгоизмом, авантюризмом, пессимизмом и прочими дружными ребятами. Но все чаще ты чувствуешь, что в обидах брата есть правда о тебе, то огромное бревно в собственном глазу, которое ты упорно не замечаешь, потому что не желаешь лишиться самодовольного ощущения несения Креста, а попросту – душевного комфорта.

Прячется эта правда среди того, о чем не хочется вспоминать. Вспоминать не хочется о многом, особенно о том весеннем дне, когда на твоих глазах брата насильно увезли в психиатрическую больницу, почти на таком же «воронке», как в тридцать седьмом. Можно было этому помешать, но ты не помешал, потому что решил, что для брата так будет лучше. Знал бы ты тогда, что брат авантюрно разыграл болезнь. Как он потом говорил, – с целью вызвать к себе внимание родственников. Где правда, где ложь, – все темно и сложно в случае с братом. Но и тебе трудно быть честным с психически больным озлобленным человеком, постоянно извиваться и чувствовать себя двуликим Янусом. А где же твоя так часто декларируемая «все покрывающая» любовь? Ее иногда приходится неимоверным усилием вытягивать из глубин своего сердца, словно тяжелое ведро из колодца. Тогда-то и понимаешь, как много тебя связывает с братом: общее детство и молодость, семья, давно ушедшие мама с бабушкой, которые и передали тебе эстафету заботы о нем. Только ты забыл, что в заботе нельзя переходить границы дозволенного и решать за человека, что и как для него будет лучше. Никакое лечение не покроет ужаса пребывания в психиатрической больнице, где личного пространства нет ни в душной двадцатиместной палате, ни в грубом, унижающем человеческое достоинство, круглосуточном пригляде, ни даже в туалете, безжалостно открытом на всеобщее обозрение. Благие намерения привели к страданию и ожесточению, которые присовокупились к постоянному болезненному страху перед враждебным миром, стали обрастать всякой дрянью и, в конце концов, накрыли комом взаимных обид отношения с братом. Надо из-под него выбираться. Помоги, Господи!

О двойном стандарте и милосердном самарянине

Нигде от них проходу нет! И больницы они наши заполонили, и школы, и магазины, и рынки (это из-за них продукты порченные – какую-то гадость они накачивают для веса), и даже фитнес-клубы, где они моются в тех же душевых (бр-р-р-р!). В аптеках противно после них сдачу брать, потому что они покупают лекарства от чесотки. Дачники ставят глухие заборы, чтобы не слышать с утра до вечера назойливое «Ха-а-зя-ин, работа есть?». Плодятся они – не то, что наши. На улицах гуляют, как у себя дома, – уже с детскими колясками. Язык наш и культуру изучать не хотят. И такие всегда наглые! А теперь вот и резать нас начали. Выдворить бы всех до одного на родину, дать русским свободно дышать. Не хотим жить в Душанбе!

***

В советские времена улицы прибалтийских городов наводняли туристы из союзных республик. Они ехали из замусоренных городков, от магазинов с пустыми прилавками, от вечного дифицита в страну Эльдорадо, где можно увидеть райскую жизнь, отовариться, поесть взбитых сливок, подержать с достоинством нож в правой руке, а вилку в левой, и если повезет – прикупить местного бальзама или ликера. Для жителей Прибалтики, где тихо говорят, и уж конечно, не сквернословят, где ни одной бумажки под ногами не увидишь, где каждая бабушка до сих пор долго выговаривает внуку за брошенный на дорогу фантик, шумное присутствие иноплеменников воспринималось как божья кара. Постоянно проживавшие в Прибалтике русские тоже не пришлись ко двору, прежде всего своим высокомерным нежеланием изучать культуру и язык народа, назначенного в Кремле вассальным.

Больше всего досталось Таллину, который временами напоминал испанский город Памплону с опасной июльской фиестой, начинающейся забегом быков, энсьерро. Каждое утро двери центрального универмага «Kaubamaja» впускали разъяренную толпу туристов, которые, давя друг друга, мчались, как испанские быки, к отделам, чтобы первыми смести дефицит с прилавков. Долго будет помнить эстонская девушка-продавец, попытавшаяся навести порядок, кровь на своей руке.

***

Группа русских туристов, сплавлявшихся по горным рекам Таджикистана, готовилась причалить для очередной ночевки. Машина сопровождения, предназначенная для погрузки катамаранов, ждала около моста через реку. Но тут стали происходить события, смысл которых высветился позже. Сначала порвался один из катамаранов, на его починку ушло время. У моста машины не оказалось, поэтому пришлось плыть дальше. Еще два катамарана перевернулись в незапланированном «шестерочном» пороге. Восемь часов пребывания в воде побили все рекорды.

Наконец причалили, по косогору поднялись наверх, встретили в аиле мужчину, спросили, не видел ли он их машину. Мужчина, оказавшийся местным начальником, пригласил изможденных туристов заночевать на привычном для таджиков полу его мини-гостиницы, предоставив все необходимое для ночлега и сытно накормив, а утром его КАМАЗ отыскал пропавшую машину. Два дня гостеприимный хозяин радушно принимал ребят, кормил особо приготовленным мясом, с гордостью рассказывал о красивейшем озере Искандер-Куле и вытекавшей из него Искандер-Дарье. Поведал и о том, что часть дороги Душанбе-Ленинабад (теперь Худжанд), когда-то проходившую по братскому Узбекистану, пришлось вслед за установленной границей между новоиспеченными государствами пробивать через горы. Ремонтируют же новую, теперь международную, трассу китайцы, на льготных кредитах, чтобы обеспечить грузоперевозки из Китая в Россию и Европу. А самый длинный в СНГ Анзобский тоннель, сокративший время пути на три часа, построили иранцы. Про трудоустройство же собственного, таджикского, народа наверху не подумали.

При прощании хозяин категорически отказался взять деньги, даже обиделся. Но гости не могли не отблагодарить его за приют и незаметно оставили всегда нужные в хозяйстве инструменты.

Уже в Москве мать одного из ребят спросила сына, что же больше всего поразило его в этом походе. Он, не задумываясь, ответил: «Люди».

Такая-сякая и такой-сякой

Моя жена – чокнутая. Она периодически роется в пакете с мусором в поисках серебряных ложек, которые лихо попадают туда, когда ею овладевает маниакальный бзик «сгрести все и выкинуть, – лишь бы было чисто и красиво». Я думаю, недаром в прошлой жизни ее первый муж развешивал на дверях умные изречения, в том числе и «квартира – не музей».

Любительница логических построений, по поводу своего бзика она рассуждает так:

– Психологи утверждают, что труднее всего в быту жить людям, воспринимающим мир глазами. Для полного счастья они должны видеть перед собой красивую картинку. Я, понимая, что это – моя проблема, молча за тобой убираю, но при этом так же молча страдаю и поминаю тебя недобрым словом. На весы положены моя жизнь и твоя склонность к беспорядку. Кто дольше живет – человек, не замечающий грязи, или человек, остро реагирующий на беспорядок и грязь? Ты хочешь, чтобы самый близкий тебе человек страдал и меньше жил? Если психологи для тебя не авторитет, то вспомни о правилах человеческого общежития, выработанных на протяжении многих веков? На чьей они стороне?

А как жить с человеком, который задолбал умными речами, а сам режет себе пальцы минимум раз в неделю? Что об этом правила общежития говорят?

– Помой за собой посуду – я опять палец порезала.

Один раз пришлось в травмопункт ее везти. Голову надо лечить, а не пальцы.

***

Муж.… Как много в этом звуке для сердца женского слилось, как много в нем отозвалось!

– И это? – И это. – И это? – И это. – А то? – И то.

– В общем, такой-сякой?

– Именно. И никогда прощения не просит.

– Как же так?

– А вот так.

Раньше ссорились часто. Сестра, бывало, спросит: «Ну что, помирились»? А как узнать? Ты ему готовишь – он молча ест. Теперь все по-другому, – кожа, что ли, у него тоньше стала? Купит чего-нибудь вкусненького и с улыбкой предложит на выбор, а ты умиляешься до слез – как трогательно извинился.

И сразу выстраиваются в ряд воспоминания, связанные с тем, что он положил в твое сердце на длительное хранение.

Фрейд, объясни!

Мне часто снится море. Но я никак не могу в нем искупаться: все время что-то мешает. Уже через день домой, а я еще до моря не дошла. Объяснить такие сны просто. По ряду причин удовольствие поплавать в море мне недоступно. Поэтому вечные антагонисты «желание» и «невозможность его осуществить» запели свою песню в подсознании.

А еще там поселились фантастические города. Раз-другой зашли случайно, произвели впечатление, да и остались навсегда, конкурируя с морем за право попасть в очередное сновидение. Со своими прототипами они не имеют ничего общего.

Совершенно безлюдная малоэтажная в одну площадь Керчь стоит под палящим солнцем на горе, но это не реальная гора Митридат. Очень хочется спуститься к морю и искупаться. Но длинный пологий спуск ведет не к морю, а к мелкой речушке. Почему-то приходится долго идти по правому тенистому травяному берегу или прямо по воде, чтобы найти место для купания. Но в каждом сне речка приводит к высоченным лысым рыжим горам на левом берегу, напоминающим термитные постройки. Они внушают ужас и желание скорее из них выбраться. Один только раз Морфей сжалился надо мной и приоткрыл другой маршрут – не вниз направо, к реке, а налево и вверх, где царила прохлада и мрак густого соснового леса, неожиданно оказавшегося окраиной такого же фантастического, как и Керчь, Кенигсберга. От конечной остановки в туманную глубину сна отъезжал трамвай, но я на него не успела.

В свой нереальный Таллин я мчусь каждый сон разными путями и транспортами, как вылупившиеся черепашки к океану. Позади – безликая неясная захолустная часть города, впереди – невиданной красоты дворцы и соборы всевозможных архитектурных стилей. Это мертвый город, без деревьев и людей. Каждое его здание-исполин как бы застыло в вечности. Хочется показать кому-то весь город, но кому, – рядом никого нет. Именно в этом сне я все время спешу назад, потому что боюсь опоздать на поезд.

Ленинград всегда имеет две части – верхнюю и нижнюю. Они разделены рекой. Ты можешь попасть в нижнюю часть или по движущемуся хрустальному мосту, похожему на колесо обозрения, или по стеклянному тоннелю с льющимися потоками воды и фонтанами брызг. В любом случае надо преодолеть страх. В нижней части тебя ждет великолепный сказочный дворец, но описать его ты не можешь, потому что это не дворец, а его образ. Обратно ты летишь в один мах на гигантских качелях, с тоской по оставленной красоте.

Да, без Фрейда не разобраться…

Смех да и только (мой фитнес)

Внизу стоит мама. Кажется, она зовет меня куда-то, потому что каждая клеточка моего существа ощущает ее настойчивое призывное ожидание. Если я на нее посмотрю, – непременно сорвусь: узкий ржавый карниз гнется под ногами. До поворота осталось сантиметров пятьдесят. Только бы ухватиться за угол дома, а там уже спасительное открытое окно моей комнаты. В неясном низу – смерть, в открытом окне – жизнь, с развевающимися шторками и громким звонком, который из комнаты перемещается в мою голову, настигает врасплох не успевший спуститься в нижнюю фазу сон и сразу обнаруживает его абсурдность.

– Ух.…Слава Богу – приснилось…. Спустить с кровати ноги…. Перекреститься. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь.