Мужчина в пробирке

Мужчина в пробирке
Елена Арсеньева

Врачебные секреты
С некоторых пор врач «Скорой помощи» Артем Васильев чувствует нечто странное. Или он сам сошел с ума, или практически все его недавние пациенты одновременно спятили! То здоровый мужчина вдруг начинает уверять врачей, что он – женщина, и рыдает, как истеричная институтка. То нежная, милая, очаровательная девушка, открыв изящный ротик, выражается хуже любого пьяного грузчика и утверждает: она – это ОН! То есть мужчина! Эпидемия в городе, что ли?! И у всех «заболевших» есть один общий признак: на предплечье у этих пациентов Артем обнаруживает явный след – то ли укуса, то ли… укола. Пожалуй, придется ему разбираться во всей этой истории. К тому же одна из пациенток, девушка с нежным именем Лиза, считающая себя мужчиной, вызывает в душе Артема именно те чувства, которые настоящий мужчина испытывает только по отношению к настоящей женщине!

Елена Арсеньева

Мужчина в пробирке

Вечен ли вечный двигатель? (Интересный вопрос)

Вернулись – как чужие. Вика демонстративно сняла пальто сама, хотя обычно столь же демонстративно ждала, пока ей поможет Артем, скинула сапоги, сразу прошла в кухню и закрыла за собой дверь. Он услышал, как зашумел чайник, но закрытая дверь явно подразумевала, что ему чаю не дадут. А чаю хотелось ужасно – в горле пересохло, и аж сердце закололо: всю дорогу ему приходилось убеждать Вику, что она ревнует его к березе, к осине, к афишной тумбе – в смысле, к объекту, который никак не может быть объектом для ревности.

Нет, наверное, субъектом. Объектом ревности был он, Артем. А та девушка с веснушками (Вика называла ее конопатой) – кем, если его к ней приревновали? Субъектом, что ли? Да хоть как назови – ревновать не следовало! Девушка была хорошенькая, слов нет, даже очень хорошенькая, – ну и что? Хорошеньких вон сколько, в любую нижегородскую маршрутку войди – и можешь проводить кастинг для конкурса красоты. Хорошеньких и даже красивых много, а Вика – одна. Артем ее любит, но это же не значит, что он должен быть надутым невежей и тухлым дураком во время общения с другими женщинами! Один раз он видел такого – еще пацаном был – в электричке, когда они с дачи возвращались. Они с мамой вошли в Линде: все места, конечно, были заняты, в Тарасихе народ набивался хоть и не до всеобщих стонов и охов, но все же приличная была давка, никто и не думал уступать место. Хотя один мужик все же сделал некое странное движение, словно бы собрался встать… но сидевшая напротив него толстая тетка так и пригвоздила его тяжелым взглядом к сиденью. Лицо его мигом стало виноватым до крайности, а через минуту он словно бы маску натянул – маску тупости и сонливости, – и аж глаза прикрыл, чтобы не видеть худенькой женщины с двумя тяжелыми сумками и пацана с огромной кошелкой: они с мамой волокли на себе урожай. Мамина рука, прижатая к плечу Артема, вдруг начала вздрагивать. Он испуганно покосился на нее: вдруг она плачет, ведь, обидевшись на кого-либо, она всегда все принимала так близко к сердцу! А мама, оказывается, тряслась от смеха – с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться. К счастью, в Киселихе кто-то вышел, место освободилось, они сразу сели, и мама, ставя сумки на пол и тихонько хихикая, сказала:

– Бедный дяденька, как же он перепугался… Тёма, никогда не позволяй ревнивой дуре сесть тебе на шею и «погонять»: отупеешь и тряпкой станешь, сам себя уважать не будешь. Потом спохватишься, да поздно: был мужчина – и весь вышел.

Сколько Артему тогда сравнялось – лет двенадцать, не больше, – а запомнил он эту фразу на всю жизнь. Мама, желавшая сыну мирной семейной жизни и мечтавшая о внуках, даже не подозревала, скольких невест она от него уже отогнала. Стоило какой-либо девушке начать предъявлять на Артема хоть какие-то «безусловные» права, вести себя так, словно он – некое подчиненное недалекое существо, которое ничего в жизни не разумеет, любой нажим со стороны жены стерпит с удовольствием и счастлив будет идти у нее на поводке, – как тотчас же в его воображении немедленно возникало тупое, сонное лицо того мужика в электричке, и мамина рука словно бы начинала дрожать на его плече, и… И вкоре у Артема появлялась новая девушка. Он иногда думал: видимо, есть в нем что-то такое, позволяющее женщинам чувствовать себя его хозяйками, госпожами и, так сказать, владычицами морскими… но как же они, бедные, изумлялись, обнаружив, что он вовсе не так покорен и безропотен, как известный старик из известной сказки… может, потому что он – вовсе не старик? Но время шло и шло, а он все никак не мог найти ту, с кем захотел бы прожить рядышком тридцать лет и три года… да что там, и на три года ни одна не тянула! Неужели и Вика – такая же?..

Нет, нет, только не Вика! Так все хорошо началось, так прекрасно шло, такой у них был замечательный секс, они только начали понимать, как им хорошо вдвоем, и вдруг…

Было ужасно тоскливо на душе, но Артем никак не мог понять: оттого ли, что Вика так нелепо себя повела, или ему просто чаю выпить охота? Женщины обожают следующее утверждение: мужики – существа ужасно примитивные, у них все на уровне первобытных инстинктов… так вот, у него сейчас и происходило все на этом самом уровне: как будто разбилась драгоценная, прекрасная хрустальная ваза… с чаем!

Вот именно.

А из-за чего все это?! Ну не глупость ли? Всегда он, скажем, терпеть не мог женские шляпки – пережиток какой-то дурацкий! Ему очень нравились красивые платки или шарфы, на самый худой конец – шапочки, но Вике вдруг приспичило: все носят шляпки, это очень модно, надо и ей заиметь шляпку. Недавно она купила сине-белое клетчатое пальто, на взгляд Артема – жуть, но ей оно нравилось. «Ты ничего не понимаешь!» – это был первейший довод. Ладно, может, и в самом деле – не понимает. Но ясно же, что шляпа для этого пальто должна быть или синей, или белой, причем только – и точно! – таких оттенков синего и белого, как клетки на пальто. Вике же понравилась какая-то кремовая… она ее примеряла, вертелась перед зеркалом, явно наслаждалась видом в зеркале: она – в шляпке! Артем-то как раз не наслаждался, очень даже наоборот, но изо всех сил уверял себя: это потому, что он ничего не понимает, а дурацкий цвет и нелепая для такой ерундовины цена не имеют никакого отношения к его унылому настроению.

Чтобы не завестись и не вступить с любимой женщиной в спор, от которого не будет никакого толка, лишь испорченное у обоих настроение, он таращился по сторонам и просто диву давался: какими смешными выглядят даже самые красивые женщины, примеряющие шляпки! Какие-то дикие гримасы корчат: щеки втягивают, губы выпячивают, поднимают брови и, смотря на себя в зеркало этак снисходительно и в то же время высокомерно… наверное, воображают, что перед ними стоит какой-нибудь недостойный такой неземной красоты олух, которого тем не менее надо сразить наповал – хотя бы для того, чтобы он заплатил за шляпку. Артем водил глазами по сторонам, сдерживая смех, как вдруг наткнулся на совершенно другое выражение лица. Стоявшая рядом с ним девушка в черном пальто и черной шляпке, глубоко надвинутой на лоб, смотрела на свое отражение весьма скептически. Вообще, ее шляпка напоминала формой бледную поганку Волоконницу Патуйяра (Артем когда-то писал курсовик по ядовитым грибам и не все еще успел забыть) – в тот период, когда шляпка гриба еще не вполне раскрылась и похожа на колокольчик. Строго говоря, можно было бы сразу сказать, что шляпка похожа на колокольчик… если бы эти цветы бывали черными и бархатистыми. С другой стороны, никто не видел и черных бархатистых Волоконниц Патуйяра, так что оба сравнения имели право на существование.

Несмотря на нелепую форму, шляпка девушке ужасно шла. А может, она – шляпка, надо сразу уточнить! – понравилась Артему потому, что у них с мамой хранилась старая, еще двадцатых годов прошлого века, фотография его прабабушки Анны Тимофеевны точно в такой же шляпке. Анна Тимофеевна, в темном платье и в такой же шляпенции, сидела на стуле, а позади стоял ее муж, Артемий Васильевич Васильев, в честь коего и был, как нетрудно догадаться, назван Артем.

В общем, Артем имел как минимум две причины смотреть на черную шляпку с удовольствием. Он и смотрел.

Вдруг девушка заметила, что он на нее таращится, но ничуть не смутилась и не изобразила это дурацкое высокомерно-равнодушное выражение лица, какое принимают женщины, замечая, что их с интересом разглядывает мужчина. Совсем наоборот – она улыбнулась Артему и словно бы спросила его взглядом: «Ну как, идет мне?»

Артем одобрительно кивнул, и в эту минуту какой-то длинноволосый парень в черной замшевой куртке, небрежно зашитой на спине, протиснулся между зеркалами к стеллажу с мужскими шляпами и толкнул девушку так сильно, что она упала бы, если бы Артем не поддержал. А парень даже не оглянулся и исчез за стеллажом.

– Извините, – сказала девушка, отстраняясь от Артема.

– Да вы что, это он должен был извиняться. Нет, пошел себе, как ни в чем не бывало!

– Ничего себе манеры у людей… – слабо улыбнулась девушка, потирая левую руку.

– Вы что-то побледнели, – сказал Артем, разглядывая ее чуть курносое хорошенькое личико с неяркими веснушками. – Больно толкнул?

– Да просто вдруг кольнуло, – сказала она и улыбнулась. – Уже все прошло. Ничего страшного. Спасибо вам.

– Не за что, – улыбнулся и он. – А шляпку обязательно купите. Она вам просто клинически идет!

– Клинически! – прыснула девушка. – Вы доктор?

– Артем! – раздался в это мгновение возмущенный голос Вики. Артем отвернулся и… и увидел на лице подруги такое негодование, что и не удивился, увидев – девушка исчезла за стеллажами. Видимо, она сочла, что так будет безопаснее. А у них с Викой началась совершенно тупая «выясняловка» отношений, длившаяся до самого их возвращения домой.

А какого, собственно, черта, вдруг с раздражением подумал Артем, он называет эту съемную квартиру, заполненную чужой мебелью, чужими книгами и чужими вещами, запертыми в чужих шкафах, домом?! Мысль эта впервые – только сейчас – пришла ему в голову за те три месяца, что они с Викой решили попробовать пожить вдвоем.

«Хорошо, что-то еще просто попробовали, – мрачно вздохнул он. – Сойтись и расстаться – это куда легче, чем пожениться, да еще и обвенчаться – и потом развестись…»

И тут же он испугался своих мыслей. О чем это он?! Куда забрел? Расстаться с Викой?

Чепуха! Было бы из-за чего! Из-за какой-то незнакомой веснушчатой, вернее, конопатой девицы в шляпке а-ля черная Волоконница Патуйяра?!

Надо все это немедленно прекратить. Сейчас он войдет в кухню, обнимет заплаканную, бледную, несчастную Вику (а она явно плачет и переживает, это факт, к гадалке не ходи – он ее не знает, что ли?!) – и они никогда в жизни не будут больше говорить об этом самом незначительном эпизоде в истории их любви.

– Вик… – стукнул Артем ладонью в кухонную дверь, и та немедленно распахнулась.

Вика, раскрасневшаяся от чая (полупустая кружка была зажата в ее руке, как метательный снаряд), стояла на пороге и смотрела на него воинственным, непрощающим взглядом.

– Нет, ты мне скажи! – воскликнула она голосом такой высоты, что он взрезал слух Артема подобно ультразвуку. – Ты с ней раньше встречался, да? До меня? А теперь решил снова с ней начать? И ты назначил ей свиданку в магазине, чтобы надо мной поиздеваться?! Нет, ты мне честно скажи!

И Артем вновь отчетливо ощутил, как возле его руки задрожал мамин локоть…

* * *

– Привет, Ама. Трое.

– Привет, Чико. И у меня трое. Всех проводила, всех отметила. А ты?

– Ну… почти.

– Что значит почти?

– Ну… я за одной девчонкой не успел. Она в маршрутку села, а у меня машина не завелась.

– Что?!

– Ну что ты кричишь, ну, бывает, знаешь, на каком старье я езжу, у самой-то «Субару» новенькая, а у меня – раздолбанный отцовский «Москвич», он старше меня, ему место на помойке, а я на нем…

– Прекрати! Ты ее упустил? Но это уже второй случай подряд! Вчера было то же самое! Ты соображаешь, что делаешь?! И вчера твой «Москвич» не завелся, и сегодня?! Да надо было бросить его и бежать за той маршруткой, такси хватать, голосовать кому попало!

– Ага! Бросить! А у него противоугонной системы нет, ладно там на полчаса тачку оставить, а тут маршрутка в верхнюю часть города шла, когда бы я вернулся, его бы уже угнали!

– Кому он нужен, слушай, твой «Москвич», ты же сам говорил, ему на помойке место.

– Ага, скажи это моему папаше!

– С твоим папашей мне говорить неинтересно. Я лучше тебе скажу: ты понимаешь, сколько денег мы теряем в каждом случае? Ты способен это понять, Чико?!

– Ну, бабки… да, конечно…