Проклятый подарок Авроры

Проклятый подарок Авроры
Елена Арсеньева

Артефакт & Детектив
Говорят, бывают люди – самые обычные люди, – которые притягивают к себе беды. Говорят, бывают люди – хорошие, добрые, – которые против воли своей причиняют беды другим. Такой была блистательная красавица своего времени – Аврора Шернваль-Демидова-Карамзина, которая получила «титул» смертоносной красавицы. Казалось, над ней тяготеет некое проклятие. Все, что она кому-нибудь дарила, было источником беды. Так случилось, что ее медальон погубил множество людей. Одной из них стала русская девушка – партизанка Лиза Ховрина-Петропавловская. История ее трагической и героической судьбы странным образом сплелась с судьбой писательницы Алёны Дмитриевой…

Елена Арсеньева

Проклятый подарок Авроры

Прости, забудь меня; мы вместе шли доныне;
Путь новый избрал я, путь новый избери,
Печаль бесплодную рассудком усмири,
Как я, безропотно покорствуя судьбине.
Не властны мы в самих себе…

    Е. Боратынский

Все, что было не со мной, помню.

    Р. Рождественский

Далекое прошлое

Он возвращался счастливым и гнал коня во весь опор. Бабушка, конечно, не могла приехать в Гельсингфорс[1 - Это русское произношение шведского названия финского города Хельсинки (Helsingfors (швед.), Helsinki (финск.)), которое в то время, когда Финляндия входила в состав Российской империи, имело место в быту, в официальных документах и в картографии. (Здесь и далее прим. автора.)]из своего отдаленного имения, чтобы побывать на свадьбе внука, вот он и решил ее порадовать, навестить – а заодно получить благословение от единственного родного человека. Порадовал, получил, теперь надо спешить. День венчания уже назначен. Совсем скоро Карл Маннергейм, богатый и знатный швед, отпрыск знатного рода, станет мужем прекрасной, прекраснейшей Авроры Шернваль, дочери покойного выборгского ландсгевдинга, то есть губернатора, Карла Юхана Шернваля, падчерицы видного выборгского сенатора и юриста Карла Йохана фон Валлена. А впрочем, Карл знал, что искал бы руки и сердца Авроры, будь она даже простой крестьянкой и живи не в роскошном доме в Гельсингфорсе, а какой-нибудь невзрачной деревушке – вроде тех, которые он миновал в своем стремительном пути по мерзкой, расквашенной от дождей, заваленной сучьями и коряжинами дороге. Он отдал бы жизнь за нее, за ее любовь!

Переняв поводья одной рукой, он стиснул другой в кармане чудесную резную табакерку – подарок невесты с миниатюрой на крышечке: ее портретом и инициалами – АШ.

Конь вдруг оскользнулся, Карл уронил поводья, не удержался в седле и тяжело ударился оземь.

Через несколько часов на него набрели два крестьянина, которые услышали в лесу тоскливое ржание коня.

– Куда ж это он так гнал, страдалец? – простонал один, глядя на мертвого всадника.

– Ой, жалостливый, гляньте на него… – фыркнул его спутник.

– А чего ж его не пожалеть, Федот? Молодой, красивый, жить бы да жить, кабы не эта коряжина. Вот так несся сломя голову – и принесся. А там, может, матушка ждет, а то и девица-красавица в окошко глядит: где ты, мой суженый? А суженый – вот он, с проломленной головой на дороге лежит.

– У всякого судьба своя, хватит тебе причитать, Климка, – оборвал его Федот. – Ты вот что… коня расседлай да в табор сведем его. Мол, по дороге мчал, знать, от какого-то табуна отбился. Цыгане, конечно, народ воровской, настоящую цену не дадут, да ладно, хоть какие-то деньги. К себе ж на двор привести его мы не сможем, верно? Пойдут расспросы: чей да откуда… Привяжутся, глядишь, донесут, понаедет полиция – не отмоешься вовеки. Еще и скажут, что мы этого бедолагу уходили. Поди докажи, что сам он упал!

– Так ведь ежели тело мертвое отыщут, все равно станут искать виновных. А цыгане возьмут да и скажут, мол, крестьяне из Ивановки им коня приводили. И скрутят нас, и в каторгу!.. Нет, пошли лучше подобру-поздорову! – засуетился Клим.

– Глупый ты, брат, глупый да трусливый. Сними седло, сними уздечку – да в воду. Коня цыганам сведем. А этого… раба Божьего… и его в воду, на глубину на самую. Поди набери камней, насуем ему в карманы, чтоб не всплыл. Погоди, дай-ка я в карманах для начала пошарю. Ох ты… а это чего?

– Коробушка с табаком, а камни-то, камни какие… – восхитился Клим. – И личина на крышечке… И впрямь девица! И впрямь красота несказанная! Положи на место, Федот. Ладно, конь, но коробушка заветная… с любовью даренная. Положи. Грех это!

– Не мели ерунды, – сурово буркнул Федот. – Ему уж теперь все равно, а нам с тобой деньги позарез жизни нужны. Тебя от рекрутчины откупим, а я… а я женюсь теперь! Ему-то, страдальцу, теперь уже все равно! Ну, чего стал?! Расседлывай коня, чего на личину уставился? Не про тебя честь! И не горюй о ней: одного похоронила – другой сыщется. На такую красоту господа небось летят как мухи на мед! Поплачет – да и успокоится.

Нижний Новгород, наши дни

Иногда главное – не оглядываться. Так советует народная мудрость! Возьмите какую хотите сказку – непременно герой должен идти вперед, а назад посмотреть – ни-ни! Или вспомним Орфея. Его же предупреждали: когда поведешь Эвридику из Аида, ни в коем случае не оборачивайся! Однако он обернулся – ну и вот вам результат: лишился навеки Эвридики, а потом и сам погиб, растерзанный менадами. А ведь кто знает, как бы сложилась его судьба, если бы он не оглянулся тогда, уходя из Аида?! Главное, предупреждали ведь! Нет, как об стенку горох…

А вот Алёну Дмитриеву никто не предупреждал. Поэтому ее некоторым образом можно извинить за то, что она обернулась. Померещилось знакомое лицо, ну и обернулась, чтобы посмотреть на двух девушек, которые как раз садились в серый «Ниссан». Та, на которую оглянулась Алёна, тоже бросила на нее любопытствующий взгляд и даже вроде бы улыбнулась, но наша героиня уже решила, что ошиблась, что никогда раньше эту барышню не видела и явно приняла ее за кого-то другого. А может, и видела, но не помнила. Что и говорить, память у нашей героини была короткая, короче некуда, из-за чего она не единожды попадала в неловкое положение. С другой стороны, писателю как бы положено быть рассеянным. Алёна же Дмитриева была именно что писательница – не слишком, конечно, известная, но за славой она не гналась.

Ведь что слава? Жалкая заплата, как известно, а главное, слава, прежде всего мирская, проходит, как… ну, как-то так она проходит, как-то siс. Ну всю жизнь мечтала Алёна уточнить, что же это за siс такое особенное, какой смысл вкладывали премудрые латиняне в это понятие? Сказали: siс transit Gloria mundi, но не позаботились пояснить, каким же особенным siс’ом эта сама mundi берет да и transit… А впрочем, ключевое слово здесь именно transit, проходит, проходит слава, хоть тресни…

Размышляя об этом, Алёна пошла себе дальше, начисто забыв про двух девушек, которые садились в серый «Ниссан», а черноглазый, улыбчивый, донельзя любезный молодой человек захлопнул за ними дверцу и сел рядом с водителем.

– Что за тетка? – спросил настороженно. – Знакомая или как?

Девушки переглянулись. Черноглазый обаятельный и любезный красавчик мгновенно перестал быть обаятельным и любезным. И даже как бы красоты в нем поубавилось.

И тут черт потянул за язык одну из девушек… а может быть, черт тут был совершенно ни при чем, просто она инстинктивно почувствовала беду, которой почему-то не предчувствовала раньше, и попыталась ее отвести, хоть как-то себя обезопасив.

– Да, знакомая, – сказала она. – Это писательница здешняя, очень известная, Алёна Дмитриева. Знаете такую?

– Нет, – покачал головой молодой человек и покаянно улыбнулся. У него была очаровательная улыбка, добрая и открытая, имеющая, впрочем, такое же отношение к доброте и открытости, как слезы крокодила – к жалости. Не более чем сокращение лицевых мускулов и демонстрация великолепных зубов… это мы об улыбке, понятное дело. – Пелевина знаю, а Дмитриеву какую-то… Нет.

– А вот я Пелевина не люблю! – задиристо сказала девушка и прошлась насчет его сине-зеленой кислотности, а молодой человек возразил, причем стало ясно, что он читал Пелевина побольше, чем эта девушка, и ей стало неловко, она разгорячилась, немедленно начала ввязываться в спор ради спора, ничего уже вокруг не видела, не обращала никакого внимания ни на что, в том числе на то, куда их вез молчаливый, лишь изредка ухмыляющийся водитель, – и продолжалось это до тех пор, пока ее подруга – которая участия в споре не принимала, потому что вообще никого не читала, ни Пелевина, ни Дмитриевой, ни графа Л. Н. Толстого (бывают, бывают такие люди, и их даже больше, чем вам кажется!), – не ткнула ее в бок и не спросила встревоженно:

– Слушай, а где это мы?

Честно говоря, еще и раньше подруга удивлялась, что едут они вроде бы не совсем туда, куда хотели добраться, – в центр Сормова, а по каким-то извилистым, окольным путям, она даже спросила почему, но водитель буркнул: объезд, мол, дорога ремонтируется, что, она знаков не видела? Она не видела знаков, но промолчала, потому что на всю жизнь усвоила правило, которое в пору ее детства было запечатлено в каждом средстве общественного транспорта: «Во время движения не отвлекайте водителя разговорами!» Вот она и не отвлекала. К тому же она привыкла к тому, что «мужчина лучше знает!». Но вот теперь подспудное беспокойство вырвалось наружу.

Тогда и первая девушка наконец-то глянула в окошко – и изумилась. Они находились на какой-то окраине… несколько невзрачных домиков, вызывающих в памяти невразумительное словосочетание «народная стройка», торчали среди заброшенных, заросших сорняками садовых участков с полусгнившими деревьями и уродливыми пнями, словно и сами были такими же пнями.

– Слушайте, слушайте, – забормотала девушка, мигом испугавшись и забыв и про Пелевина, и про Алёну Дмитриеву, и вообще про все на свете. – Где это мы, зачем, почему, как, нам же в центр Сормова надо было! А это что? Вы куда нас привезли? Зачем?

– Ничего, девушки, – успокоительно сказал обаятельный любитель Пелевина и улыбнулся чарующе. – Вы давайте выходите. Там разберемся.

А поскольку они не тронулись с места, вцепившись в кожаную обивку сидений, он выключил улыбку, как выключают свет, и рявкнул:

– Выходите, живо, ну!

Девушки дружно зажмурились от страха и не двинулись с места, но через мгновение знакомая Алёны Дмитриевой услышала пронзительный визг подруги – и открыла глаза, понимая, что сейчас увидит нечто ужасное.

Да, в самом деле – она увидела, что любезный молодой человек держит пистолет и черное дуло упирается в лоб ее подруги.

Мезенск, 1942 год

– Откуда она тут взялась? Нет, объясните, откуда она тут взялась?!

– Mein Gott[2 - Бог мой (нем.).], угомонитесь, фон Шубенбах, не кричите так. Ясно же, что она тут взялась из воды.

– Изволите шутить, обер-лейтенант? А между тем мне не до шуток. Откуда вдруг посреди реки взялась эта женщина?!

– Возможны следующие варианты, фон Шубенбах: а, бэ, цэ. Вариант а: эта фрейлейн – сирена, русалка, жительница подводных глубин, морских и речных, и она выглянула на поверхность, чтобы спеть нам свою чарующую песнь и увлечь на дно, где она обитает в роскошном дворце. Не приходилось читать в детстве сказки некоего Ганса Христиана Андерсена? Конечно нет, я почему-то сразу так и подумал, что нет.

– Андерсен? Подозрительная фамилия. Он, этот ваш Андерсен, наверное…