Преступное венчание

Татьяна тяжело вздохнула.

– До князя, может статься, и нету мне дела. Столько лет минуло, так что ни добра, ни зла я ему не желаю. А вот ты… до тебя, дочечка моя, мне дело есть. Поймешь немного погодя. Тебя еще потреплет, помучает жизнь, попытает еще, пока угадаешь, для чего судьба тебя ко мне забросила, для чего я тебе все рассказала. – Глаза Татьяны вспыхнули. – Узнаешь, как жизнь узоры плетет! Где с первого взгляда разобрать? Тянешь за нитку – вот же она, вот! Ан нет! Не та ниточка, и спроста клубка не распутать!..

Она умолкла, но отзвук ее странно возвысившегося, возбужденного, пророческого голоса все еще дрожал в воздухе.

– Кольцо, о котором ты говорила, – вдруг нерешительно молвил Леонтий, – это оно?

Лиза и Татьяна раз ахнули, глядя на перстенек с печаткой, который держал Леонтий.

– Оно! Где ж вы его сыскали? – в один голос воскликнули они.

– Да оно в каюте с вас упало, когда вас из воды вытащили да в чувство привести пытались, – пояснил Леонтий. – Я его подобрал, в карман положил, думал отдать, да забыл начисто. Простите ради бога! Из-за моей забывчивости вы чуть не погибли. А теперь кольцо надо поскорей Вайде отдать, чтобы отвязался от вас.

– Так, Лиза? – спросила Татьяна.

Девушка молчала, медленно надевая на палец перстенек.

Там, в зимнем лесу, в приваде для волков, она отдала бы кольцо без раздумий. Но сейчас…

– Нет!

– Я и забыл, – невесело усмехнулся Леонтий. – Вам с этим кольцом прямая дорога в Измайлово. К отцу-князю!

К отцу-князю? И к брату Алексею, с которым тайно обвенчана?

Эх, знал бы Леонтий, что говорит!

Хорошо, что не знает, иначе бежал бы от Лизы бегом, как от прокаженной.

– Не отдам кольцо Вайде, потому что князь – старик, хватит с него горя, – пояснила она неловко. – А я в Измайлово не вернусь. Почему знать никого из них не хочу – не спрашивайте. У меня другая дорога! Вы меня, Леонтий Петрович, до Василя проводите, сделайте милость.

– Почту за честь, – кивнул Леонтий, с лица которого сошло угрюмое, тоскливое выражение.

– Умница ты моя, – кивнула Татьяна. – Верно решила. Много испытаний Бог тебе приготовил, но ты все одолеешь и счастье найдешь. А сейчас спешить надобно. В версте, выше по течению, стружок на Волне стоит[16 - Стружок, струг – плоскодонное парусно-гребное судно, в XI–XVIII вв. служившее для перевозки людей и грузов.]. Хозяин – мой должник. Скажите, мол, Черная Татьяна вас послала – он и доставит куда надо, платы не возьмет. А теперь собирайтесь! Мешкать нельзя!

* * *

Собрались в два счета. Пожитками оказались небогаты: у Леонтия – торбочка с тетрадками, у Лизы – узелок с черным Лисонькиным платьицем.

Татьяна дала ей надеть свою рубаху да одну из старых юбок. Вынула из сундука пару лапотков: «Непривычна тебе такая обувка, а все же лучше, чем ничего». Отдельно завернула ломоть хлеба: «Это в дорогу. А толком поешьте сейчас».

Кусок не шел в горло, да и Татьяна, осунувшаяся от тревоги, от близости разлуки, торопила. И вновь Лизе подумалось, что цыганка видит и знает нечто большее, нежели остальные, словно прозревает наперед. От этой мысли так и сжалось сердце, но когда Татьяна в последний раз обняла ее и шепнула опять: «Ничего не бойся. Все одолеешь!» – страх утих. Осталась только печаль расставания.

– По берегу долго, так что идите сквозь лес, наискосок. Держите на старое татарское кладбище. Ты его знаешь, Леонтий Петрович, – напутствовала Татьяна. – Только болотины сторожитесь. Не сбейтесь с пути. Береги девку, Леонтий Петрович!

И, махнув лишь разок на прощанье, цыганка ушла в дом, а путники торопливо углубились в лес.

Сначала шли легко: стежка оказалась чиста. Рассеивая предутренний полумрак, вспыхивали кое-где полянки, сплошь желтые от золотой розги или розовые от иван-чая. Но чем дальше забирали в чащу, тем сильнее ольховый подлесок глушил частокол березок и осин.

Ночной мрак на небе наконец разошелся, и при мутном, белесом свете пасмурного утра видна сделалась полузаросшая поляна впереди, а на ней – толстые, сложенные из нетесаных камней стены ограды высотой в человеческий рост. Дикий хмель вился по кустам татарской жимолости, в изобилии росшей кругом. В разломе ограды видно было некое возвышение, поросшее травою и калиною, и Лизе показалось, что заметила она под деревцем темное отверстие, а значит, там, внизу, что-то вроде погреба.

– Это и есть татарское кладбище, – негромко проговорил Леонтий, чуть обернувшись к Лизе, но не глядя на нее, а настороженно косясь по сторонам. – Старое! Возможно, еще с Мамаева набега!

Лиза недоверчиво на него взглянула, пораженная чуть ли не четырехсотлетнею глубиною этой временной ямы, вдруг разверзшейся пред нею. Но тут шум, донесшийся откуда-то сверху, отвлек ее.

Леонтий, закинув голову, ахнул, хватая Лизу за руку, и они застыли, забыв о бегстве и обо всем на свете.

Прямо над ними, на высоченной березе, почти на ее вершине, прижался к стволу большой бурый медведь. Над ним был на веревке прикреплен к дереву чурбан, и медведь изо всех сил пытался оттолкнуть его подальше. Однако чурбан, качнувшись, возвращался на место, вынуждая медведя отшатываться, чтобы избежать удара. Береза угрожающе покачивалась, но медведь не сдавался, вновь досадливо отпихивал лапою преграду, но чурбан вновь ударял по стволу… Ворча и взревывая, медведь бил да бил лапою, и в злом его упорстве было нечто столь забавное, что Лиза невольно хихикнула. Рядом тихо усмехнулся Леонтий.

– Там борть, ну, дупло лесных пчел, понимаете, Лиза? – прошептал он, давясь смехом. – Бортник этим чурбаном свой мед защитил. Нипочем мишке не пробраться!

Между тем случилось наконец то, чего и следовало ожидать. Особенно сильно откачнув чурбан, медведь сделал попытку проскользнуть вверх, но получил вернувшейся деревяшкой такой удар, что кулем полетел вниз, ломая ветви березы. Он тяжело шмякнулся оземь и какое-то время лежал недвижимо. Лиза вытянула шею, пытаясь разглядеть его, испуганная, что зверь убился насмерть. Однако медведь медленно, кряхтя, сел, похлопал себя передними лапами по мохнатым бокам, словно проверяя, все ли кости целы, и, встав на четвереньки, тихонько потащился в чащу, то жалобно, по-бабьи повизгивая, то принимаясь громко и грубо ворчать.

Лиза с Леонтием так и зашлись смехом, но вдруг Леонтий изо всех сил стиснул руку девушке. Она замолчала и с испугом воззрилась на своего спутника.

Лицо его было бледным и встревоженным, а глаза устремились в чащу, откуда доносился негромкий хрипловатый хохоток.

Лиза на миг крепко зажмурилась. Ее охватил такой ужас, что захотелось спрятаться, скрыться, ну хотя бы не видеть ничего вокруг! Этот издевательский смех… Мало ли кто это мог быть, но она не в силах была думать ни о ком, кроме Вайды.

Повернулась – и слепо пустилась бежать, пока не уткнулась в холодную серую, поросшую сизым мхом стену кладбища.

Леонтий был уже рядом. Он подпрыгнул, уселся верхом на стене, подхватил Лизу под мышки и втянул наверх. Спрыгнул сам, принял ее, и они побежали по росистой траве под калину, к темному отверстию, ведущему куда-то под землю, думая сейчас только об одном: хотя бы на время скрыться, затаиться, оглядеться. И лишь когда, пригнувшись, они поочередно скользнули в яму, до Лизы дошло, что они ищут убежища… в могиле!

Она вцепилась в руку Леонтия, готовая закричать, но когда он чуть слышно шепнул: «Ничего. Тише. Может быть, не заметили?» – нашла в себе силы сдержать не только рвущийся наружу крик, но и запаленное дыхание.

Они постояли, и постепенно глаза привыкали к сумраку. Лиза смогла разглядеть, что стены этого погреба, как и ограда кладбища, сложены из дикого, нетесаного камня, и это не самая могила, а некие своды, под которыми находятся могильные холмы, также выложенные камнем. Было их восемь, и у каждого в головах поставлено на четвероугольном подножии плоское надгробие сажени две вышиной. Вернее сказать, надгробий оставалось только два, а прочие лежали разломанными. Можно было различить, что западная, оборотная сторона тех надгробий, что остались целыми, изузорена цветками или звездочками наподобие решетки, а на другой четко высечена непонятная надпись, тоже более напоминающая причудливый узор.

Воздух здесь, против ожидания, не был зловонен и застоен, так что Лиза постепенно отдышалась и смогла слушать что-то еще, кроме неистовых ударов собственного сердца.

Но кругом царила мертвая тишина.

Она оглянулась на Леонтия. Тот пожал плечами и чуть слышно шепнул:

– Побудь здесь. Я погляжу.

Он расцепил ледяные Лизины пальцы на своем рукаве и, бесшумно поднявшись по ступенькам, выглянул, а потом вышел наружу.

Лиза смотрела ему вслед, когда какое-то движение в углу погреба заставило ее резко повернуться.

Глаза ее вполне привыкли к царившей в подземелье полумгле, и она рассмотрела то, чего не заметила прежде: деревянные помосты, на которые укладывали покойников, не погребая их в землю. Но теперь там лежали лишь черепа, кости и лоскутья желтой, зеленой, полосатой материи. И Лиза вдруг увидела, холодея, как над помостом медленно поднялся желтый череп, за которым тянулись длинные и густые черные волосы. Словно озираясь, череп обвел подземелье черными провалами глаз.

У Лизы остановилось сердце, когда пустые глазницы обратились на нее и череп замер. Она остолбенела, не в силах оторвать взор от черной тьмы в глазницах. С помоста взлетела костлявая рука и потянулась к Лизе, не то указуя на нее перстами, не то маня. Девушка испустила страшный крик и, не чуя под собою ног, вылетела из подземелья.

Она едва не сшибла Леонтия, который попытался ее задержать, и кинулась вперед, к разлому стены, ничего не слыша, кроме вкрадчивого, ехидного смешка, который раздался там, в подземелье, и сейчас летел за нею, будто призрак.

* * *

Бог весть сколько летела без оглядки Лиза, пока не рухнула почти без чувств на сырой мох, вся исцарапанная и облепленная паутиною, потерявшая где-то свой узел. Рядом повалился Леонтий. И девушка наконец-то смогла расслышать его надорванный голос: