Клад вечных странников

– Честное слово. – Оксана захихикала: тогда ей было только смешно. – Это наши семейные призраки: прабабкины военные воспоминания. Я тебе никогда не рассказывала? Она в войну работала на швейной фабрике в каком-то городишке, а там стоял госпиталь. Ну, фабричные девчонки туда ходили письма за раненых писать, ухаживали за ними. В войну же скукотища была смертная, где еще мужика найдешь, кроме как в госпитале? И вот однажды старуха наша случайно услышала разговор двух раненых земляков. Они тоже были здешние, из Нижнего, в смысле, из Горького, как тогда город назывался. Говорили они про какую-то чепуху, а бабке черт знает что почудилось. Знаешь ведь, как в войну жили? Бедность была страшная! Ну и возомнила она, будто речь идет о каком-то кладе. А где, у кого, по какому адресу – неизвестно. Однако адрес этот должна была знать одна женщина. Ну, бабка Клава быстренько отписала своей мамане, как следует поступить: найти эту женщину и выспросить, куда она носила письмо мужа из госпиталя.

Катерина посмотрела на нее непонимающе и зевнула. Конечно, следовало прекратить эту досужую болтовню. Но Оксану словно подталкивало что-то! Все равно им с Катькой тогда было совершенно нечего делать. Та пришла по старой дружбе поставить бабке капельницу. Она, хоть и не была профессиональным медиком, все же изрядно поднаторела в этом деле, ухаживая за своими родителями, на которых зимой, как нанятые, обрушивались всяческие хвори. И никогда не отказывала в помощи ни соседям, ни бывшей однокласснице Оксане Мальцевой.

Вот и сейчас – физраствор в соседней комнате капал себе и капал, время щло, а Оксане хотелось почесать языком. Но о чем говорить? Про мужиков? Но Катерина не любила разговоров про мужиков, что вполне понятно при ее внешности. Вот Оксана и продолжала трепаться про бабку. И правильно делала, как выяснилось вскоре!

– И тут начались сплошные глюки, – продолжала она. – Во-первых, письмо не дошло. То есть дошло, но не скоро, чуть ли не через полгода. Знаешь ведь, как в войну ходила почта! А к тому времени Клава наша умудрилась потерять память.

– Да ладно! – отмахнулась Катерина.

– Клянусь тебе! Ты что, думаешь, только в «Санта-Барбаре» герои память теряют? От сотрясения мозга такое бывает запросто! – воскликнула Оксана. – Тут что произошло? В письме Клавдия не могла сообщить ничего подробно. И решила вырваться с работы буквально на день, на два домой. Думала, быстренько обернется, все шито-крыто будет. Наверное, подмазала там какое-нибудь начальство. Не знаю, словом! Села на поезд и через сутки должна была приехать в Горький. А тут самолеты немецкие прорвались и дорогу разбомбили. И Клавдин эшелон попал под эту бомбежку. Народу погибло – море, а она была ранена в голову и осталась лежать под обломками вагона. Узелок с вещами не то пропал, не то сгорел, ее подобрали без всяких документов и отвезли в обычную гражданскую больницу. А когда Клавдия очнулась, выяснилось, что она ни черта о себе не помнит.

Катерина недоверчиво вскинула брови.

Видя интерес к своему рассказу, Оксана совсем разошлась:

– И тут за нее взялся Смерш. Потому что она, гражданская, оказалась в воинском эшелоне. Они же не знали, что Клавдия работала на фабрике военного обмундирования и какие-то знакомства среди военных у нее были. А может, через военных медиков на поезд устроилась, этого она до сих пор толком вспомнить не может.

– Смерш – это что, «Смерть шпионам»? – спросила Катерина.

– Ну да, ее приняли за шпионку и начали мотать по тюрьмам и лагерям. А в это время на фабрике сообщили куда следует, что военнообязанная Кособродова дезертировала.

– Как ты сказала? Кособродова?

– Ну да, это бабкина девичья фамилия. Жуть, правда? – стыдливо хмыкнула Оксана.

У Катерины глаза так и полезли на лоб. Конечно, у нее-то фамилия довольно звучная – Старостина! Впрочем, Оксана тут же вспомнила, что у Катерины только и есть достоинств, что фамилия, и успокоилась.

– Ничего не жуть, – сказала Катерина. – Просто я эту фамилию – Кособродова – уже где-то слышала.

– Ну, наверное, есть и еще страдальцы-однофамильцы, – фыркнула она. – Короче, прошло чуть не пять лет, пока к старухе нашей не вернулась память. Да и то не полностью. Она вспомнила, кто такая и как ее зовут, откуда родом, вспомнила, как разбомбило эшелон, даже фабрику свою вспомнила, а больше – ничего. И когда ее в 49-м году наконец-то отпустили за полнейшей безвредностью, она вернулась домой, совершенно ничего не помня о разговоре тех двух земляков, о своем письме и о кладе. Мать ее к тому времени умерла, а брат служил в армии. Потом вернулся, начал ее про письмо спрашивать, а у нее в памяти абсолютный нуль. Ну, а жизнь тем временем шла, шла… Прабабка моя, несмотря на то, что пережила бог знает сколько, была еще очень даже ничего. Между прочим, судя по фотографиям, я – вылитая Клавдия в те годы. Так что посмотри на меня – и увидишь, какой она была.

Оксана потянулась так, что все ее стройное тело заманчиво напряглось. Точеное смуглое лицо, великолепные брови, яркие губы, голубые глаза, смоляные гладкие волосы, убранные в строгий узел на затылке…

– Ну, словом, она быстренько нашла мужа – постарше себя и одноногого, но все остальное у него было на месте, как я понимаю. Жизнь шла… Уже я родилась. Потом, десять лет назад, мои родители и дед с бабушкой погибли в аварии. И на похоронах, это же надо, к прабабке вдруг вернулась память! Про госпиталь, про письмо, про клад. Не представляешь, что было! Натурально после поминок она рысью побежала по тому адресу, где жила та женщина. Это где-то на Черном пруду, возле кинотеатра «Рекорд». Но… поезд уже ушел. Те дома давным-давно снесли, никого и в помине не осталось из старых жильцов. Сколько лет после войны прошло! Потыкалась в адресный стол – тоже облом, никаких Дворецких никто не знает.

– Ну почему, – сказала Катерина. – Я знаю. Например, мой двоюродный дед Владимир Васильевич, тот, что в Питере живет, – он Дворецкий, и все его дети, разумеется. Забавно, правда, что у нас в роду такие «услужательские» фамилии? Дворецкие, Старостины…

– Ага, – рассеянно сказала Оксана, которой было, конечно, наплевать на Катерину и весь ее род. – Бабка тоже нашла каких-то Дворецких, но не тех, которых нужно. А главное, что проку было искать? Поезд, говорю, ушел!

– И что потом?

– Ну, что потом? У бабки снова крыша поехала. Так-то она тихая, но как поглядит в зеркало – видит там не себя, такую развалину, как сейчас, а ту Клавку Кособродову, какой была в 42-м. И начинает себя, в смысле ее, материть почем зря. Это ты слышала еще очень приличные выражения. Не забывай, она ведь лагеря прошла. Иной раз такое завернет – мужики падают. Я так словарь свой пополнила благодаря ей…

– За что ж она себя ругает? Она ж не виновата, что попала под ту бомбежку?

– Да нет, бабка никак не может успокоиться, что по-другому не написала в письме. Более вразумительно. Брат Минька этот, он давно уже помер, он что рассказывал? Дескать, Клавдия просила узнать у Дворецкой адрес тех людей, к которым она ходила с сообщением от мужа. А надо было как написать? Чтобы они выспросили адрес прежней соседки Дворецких, какой-то Анны Ивановны, у которой сына репрессировали!

– А клад был где? – рассеянно спросила Катерина.

– В какой-то черной деревяшке, которую невозможно открыть, не зная секрета. Она была в виде гробика, а хранилась под порогом. Представляешь, гроб под порогом?! Триллер!

Катерина нахмурилась:

– Странно… У тебя не бывает такого ощущения, что с тобой уже когда-то происходило то, что происходит в данный момент? Мне кажется, я все это уже слышала от кого-то. И про гроб под порогом, и про Анну Ивановну, у которой репрессировали сына, и про Клаву, которая писала письмо раненому под его диктовку… Это даже как-то называется, – она пощелкала пальцами, вспоминая, – это ощущение как-то очень красиво называется… Дежавю?

– Привет! – Оксане до смерти надоело сидеть тихо, она вскочила и танцующей походкой прошлась по комнате. – Скажешь тоже! «Дежавю» – это такая туалетная вода. Или парфюм? Хотя нет, что я говорю! Это стиль моды. Знаешь, как говорят: от-кутюр, дежавю…

– Сука, уродина! – простонала за стеной бабка, а потом послышался звук пощечины и горькие старческие рыдания.

Оксана усмехнулась. Да, было время, когда и она так на себя злилась, что тоже готова была сесть перед зеркалом и хлестать себя по щекам! Но, по счастью, та самая судьба, которая лишила в 42-м году Клаву Кособродову шанса на главную удачу в жизни, решила возместить убыток ее правнучке, Оксане Мальцевой.

Не пойти ли к бабкину комнату, не успокоить ли старуху? Нет, еще рано. Вот вернется Стас…

В дверь позвонили.

Он! Наконец-то!

* * *

Ирина едва успела что-то возмущенно выдохнуть в жадно приоткрывшиеся мужские губы, как они отпрянули от ее губ. Разжались руки, и возмущенный голос выкрикнул:

– Опять ты?! Да что же это за напасть?!

Ирину так и передернуло:

– Опять я?! Опять ты!

– Зачем ты за мной пошла?

– Я-а?! За тобой пошла? Да ты же сам ко мне на каждом шагу лезешь! Маришка на меня ведро помоев вылила, но ты-то знаешь, что я тебя не завлекала, не звала!

Темнота фыркнула сердито, потопталась, шурша сеном, потом призналась упавшим голосом:

– Знаю.

– Зачем же лез?

– Зачем, зачем! – Петр тяжело пыхтел, словно не зная ответа. – А ты чего сюда пришла? Я спать хочу.

– Ты знаешь, я тоже! – зло призналась Ирина. – Но по твоей милости мне спать негде! Маришка меня взашей выгнала. Не по деревне же ночью шастать, ночлега искать. Вот я и решила тут переждать. И надо же… Опять ты!

– Маришка выгнала? – переспросил он. – Вот здорово!

Похоже, у Петра вдруг коренным образом улучшилось настроение.

Вот же наглый котяра! Он что, рассчитывает продолжить прерванное Маришкой занятие? Прямо здесь, на сеновале?!

– Знаешь что? – сказала Ирина решительно. – Давай сразу расставим все точки над i. Тебе со мной ловить совершенно нечего. Если вздумаешь приставать, я плюну на свою репутацию и подниму такой крик…