Полуночный лихач

– До встречи.

Николай покосился в облупленное зеркало, висевшее около двери. Ну и видок… Когда он появлялся на работе вот такой угрюмый, с чернотой под глазами, фельдшерицы, он знал это, шушукались за его спиной. А напрасно, между прочим. Он жил один, и ночи его были одиноки. Если не считать общения с какой-нибудь «Сердечно-легочной реанимацией», «Терапевтическим справочником Вашингтонского университета» или «Клинической кардиологией», которые он читал ночами в надежде нагнать сон, однако вчитывался так, что засыпал уже под утро перед самым звонком будильника. А кто виноват, кроме него, что делать нечего ночами, только книжки читать? Женись, если уж так тяготит собственное общество!

Жениться – не проблема. Только вот на ком?

– Коля, ты пришел? – налетела на него фельдшерица Люба. Она не ходила, а именно летала по коридорам, то и дело норовя сшибить кого-нибудь с ног, такая в ней била неуемная энергия, особенно по утрам. – У нас уже вызов.

– Дай хоть дежурство принять, – вздохнул Николай. – Иди в машину, я сейчас, только распишусь. А куда едем? Надо надеяться, не на Горького, 208?

– Коля, тебе бы деньги гаданьем зарабатывать, – хихикнула Люба. – Такое наше дурацкое счастье!

Николай скрипнул зубами. Вот уж правда что счастье… До чего же хреново, когда дежурство начинается с визита на Горького, 208! Обычно его утренняя хандра расходилась после первого же вызова, после первого же взгляда на страдающего человека, испуг в глазах которого скоро сменялся доверием и покоем. И это делал Николай! Чем больше было за день вызовов, тем лучше он себя чувствовал к вечеру. Нет, усталость и все такое – это само собой. Но до чего легко и свободно становилось на душе! «Может, я какой-нибудь энергетический вампир? – думал он иногда чуть ли не с опаской. – Подпитываюсь человеческими страданиями?»

Да какой там вампиризм! Работа иной раз так выматывала его, что приходил домой сам не свой от усталости. А силы придавало, извините за банальность, осознание своей нужности и незаменимости для этих людей. Ну что поделаешь, если эти чертовы банальности так верны! Но все шло насмарку, если день начинался с такого вот вызова на Горького, 208.

– Карма у тебя такая, – шутил Круглов, который по этому адресу не был ни разу. – Расплачиваешься за грехи, совершенные в прошлой жизни!

Вот разве что…

Шофер Витек отчаянно зевал в кабине и громко захлопнул рот при виде Николая. Поручкались, как водится. Витек ничего не спрашивал – уже знал, куда ехать. Этот адрес был буквально в трех минутах. Зарулили в длинный узкий двор, образованный двумя девятиэтажками, которые тянулись аж до площади Свободы, остановились в «кармане». Николай и Люба сразу пошли к беседке, которая притулилась под оградой детского сада. Еще с улицы увидели поджатые ноги в огромных, разношенных башмаках с давно отлетевшими каблуками и подметками, просившими каши.

Николай обреченно кивнул. Кто это выдумал, дескать, люди наши бездушны и неотзывчивы? Глупость! Только врачи «Скорой помощи» знают, сколько раз на день им приходится выезжать по случайным звонкам. Переполошенный вопль: «Человеку стало плохо на улице! Человек без сознания!» Машина летит, завывая сиреной… Иногда, конечно, не завывая: это уж в зависимости от опытности врача. Поработавшие хотя бы годик отлично знают, что увидят в девяти случаях из десяти: субъекта с попорченной физиономией (о таких в народе говорят: «Не справился с автопилотом, потерся об асфальт!»), который именно в ту минуту, когда подъезжает «Скорая», конфузливо поднимается с травы или выбирается из сугроба, а рядом причитает какая-нибудь сердобольная пенсионерка, которой делать нечего, вот она и устроила всю эту бучу, не в силах усмирить застарелое человеколюбие…

Голубцов был именно одним из таких объектов неразборчивого человеколюбия. Бомж (или, как говорят на Дальнем Востоке, бичмэн) с солидным стажем, он от первых мартовских серьезных оттепелей до ноябрьских заморозков обитал в этой беседке, превратив ее в свою вотчину и начисто отшибив у остальных представителей рода человеческого охоту заходить туда. Вот только детей притягивало в беседку как магнитом: их иногда необъяснимо манят к себе непристойные слова, тайны человеческих отправлений, любая патология и вообще всякая гадость.

Голубцов был существом безвредным, хотя и отвратительным. На голени у него зияла чудовищная трофическая язва, настолько запущенная, что в ней уже водились опарыши, попросту черви, и вообще, дело дошло до гангрены. Когда рана была еще невелика, Голубцова честно пытались лечить. Всякий врач, вызванный соседями, которые вдруг замечали, что местная достопримечательность уже несколько часов лежит недвижима («Человеку стало плохо во дворе! Человек без сознания!»), приведший Голубцова в чувство (налицо было, как правило, крепчайшее алкогольное опьянение) и увидевший эту жуть на его нижней правой конечности, считал своим долгом отвезти страдальца в больницу. Очухавшись и обнаружив, что его заточили в пахнущее лекарствами узилище, вымыв и переодев против его воли, Голубцов устраивал страшнейшие скандалы и при первой возможности покидал лечебное учреждение, после чего вновь водворялся на обжитом месте в беседке. В конце концов он прославился во всем городе как человек, нипочем не желающий лечиться, и медицина завязала со своим альтруизмом. Однако Голубцов именно в это время решил, что он заслуживает всяческого внимания с ее стороны. Он топтался то возле одной больницы, то возле другой, настаивая, чтобы его непременно «положили». У него не было ни паспорта, ни страховки (уж конечно!), ни даже подобия адреса. Напрашиваясь на лечение, он становился жутко грубым и хамил направо и налево. Результат нетрудно было предсказать. Наиболее чувствительные совали ему в руки перевязочный пакет и какой-нибудь стрептоцид, а врачи с нервами покрепче просто вышвыривали бомжа за порог больницы. Ходили слухи, что Голубцов пытался добиться справедливости через милицию и суд, но везде ему давали от ворот поворот. Он продолжал существовать в «своей» беседке, охотно демонстрируя глупеньким деткам свою достопримечательную язву и периодически становясь объектом заведомо напрасного вызова «Скорой помощи». Вот как в данном случае.

– Проснись, Голубцов, – тоскливым голосом окликнул Николай. – Это мы. Твои знакомые.

– Это ми, дельфины, – хихикнула Люба, которая обожала проявить чувство юмора когда надо и не надо.

Николай предостерегающе вскинул руку.

В позе Голубцова вроде бы не было ничего особенного, лежал да и лежал, свернувшись клубком, но Николай уже увидел его странно вывернутую руку с растопыренными пальцами. А скорее, просто почуял … нет, не запах разлагающейся плоти на голени Голубцова, а это неопределимое, неописуемое никакими словами дуновение, словно душа несчастного бомжа (ведь была у него хоть какая-то душа!) до сих пор прощально реяла над своим прежним жалким обиталищем.

– Батюшки, – прошептала Люба. – Да он уже…

Сообразив, что привычная схема общения с Голубцовым нарушена, подошел Витек.

– Ну что, пошел к верхним людям? – спросил он со скучающим видом. – Давно пора! Э, да он грибочков покушал, – наклонившись, Витек вытащил из-под лавочки, на которой окоченел Голубцов, пол-литровую банку с консервированными грибами. Банка была почти пуста, лишь на самом донышке еще осталось несколько лилово-черных кусочков.

– Это что же, помойники? – с отвращением завзятого грибника, оскорбленного в лучших чувствах, пробормотал Витек. – Или сортирники? Закусил, называется! И чекушка не помогла (рядом с грибами под лавкой валялась бутылочка «Тройного» одеколона).

– Голубец, Голубец! – послышался рядом заносчивый детский голосок. – Покажи своих червяков – на пиво дам!

Бригада «Скорой» обернулась как по команде. У входа в беседку топтался мальчик лет десяти с капризной нижней губой и явными признаками преждевременного ожирения. Мальчик был одет в хорошенький джинсовый костюмчик, который, с одного взгляда видно, покупался не на рубли. В руке он небрежно мял червонец. Рядом с любопытством тянул шею другой мальчишка, одетый примерно так же, только тощий.

– А ну, пошли! – шикнул на них Витек.

Мальцы послушались безропотно, все с тем же равнодушно-пресыщенным видом, но, отойдя на пять шагов, тощий воинственно сказал:

– Ты, козел, гони деньгу. Проспорил, значит, гони.

– Сам ты козел, – обиделся толстый. – Кто же знал, что Голубец сдохнет? Вчера вечером он был как молодой, квасил тут с каким-то… Ладно, подавись своими деньгами.

Он вытащил из кармана курточки пятидесятирублевку и швырнул на землю.

Тощий плюнул на бумажку и не стал подбирать – видимо, обиделся, пошел прочь, гордо вскинув голову. Толстяк тоже проигнорировал проигранные деньги и удалился в противоположном направлении.

– Мама дорогая, – потрясенно сказал двадцатилетний Витек. – Ну, молодежь пошла! И такие отпрыски благородных семейств лезли в приятели к Голубцу?! Вот уж правда что – захотелось барыньке вонючей говядинки!

– Слышали, что мальчишка сказал? – перебила Люба. – С Голубцовым вчера кто-то пил, а значит, и закусывал. Вот на что хотите спорю: ночью был вызов токсикологии по поводу отравления грибами!

Спорить никто не решился. Грибов этой осенью уродилось – хоть косой коси. Их и косили все подряд, съедобные с разной ядовитой поганью, так что вызов токсикологии превратился в обыденную мелочь, и Люба вела себя некорректно, заранее зная, что выиграет.

* * *

К своему изумлению, еще со двора Нина увидела свет в кухонном окне. Беспомощно оглянулась, однако «Лада» Инны, помигав красными фонариками, уже выехала со двора.

Лапка, которая спала на ходу, с усилием приоткрыла слипающиеся глаза:

– Ну что ты, ма-а?!

– Посмотри, – шепнула Нина, – у нас на кухне свет горит. А ведь нас дома нету!

– Нету, – согласилась Лапка. – Потому что мы во дворе стоим… Да ты что, мама, это, наверное, папочка приехал!

Самое простое объяснение, однако Антон только вчера утром звонил и распинался, что никак, ни под каким видом не сможет вернуться на выходные. Так что это вряд ли имеет место быть Лапкин «папочка». Выбор других вариантов невелик: или Нина сама забыла погасить свет на кухне, или… или не сработал «ревун». И теперь из ее нового сервиза пьют чай непрошеные гости. Или потягивают из толстостенных стаканов заветный французский коньячок, к которому Антон позволял себе прикасаться только при больших стрессах…

А может, и не пьют они ничего и не потягивают. Может быть, сосредоточенно укладывают в коробки аппаратуру и увязывают в узлы Антонову дубленку, Нинину норковую (из кусочков, правда, но это детали!) греческую шубку, выбрасывают на пол книги в поисках тайника, опрокидывают в свои бездонные карманы шкатулку с драгоценностями, стоящую на туалетном столике…

Нина обернулась. Вон там, около первого подъезда, телефон-автомат, но еще не факт, что он работает. И все равно надо попытаться позвонить, не из автомата, так от кого-то из соседей. Вызвать милицию! Пусть дома никого нет, пусть она сама забыла про свет, пусть ее поднимут на смех и даже обматерят – учитывая вчерашний звонок киллера, нельзя пренебрегать никакими правилами предосторожности!

Она уже дернулась было к телефону, как вдруг дверь их подъезда распахнулась, оттуда вырвалась темная кудлатая тень и, громко фырча, ринулась прямиком к Нине, волоча за собой тщедушную женскую фигурку.

– Тэффи, привет! – зевнула Лапка.

– Добрый вечер, Виктория Павловна, – поздоровалась Нина.

Собака по имени Тэффи – поразительно глупый и добродушный шнауцер – прыгала вокруг них, норовя лизнуть Лапку в лицо и положить передние лапы на Нинины плечи. Виктория Павловна моталась за ней, как консервная банка, привязанная к хвосту, но справиться с собачьим дружелюбием, как всегда, не могла.

Эта парочка была во дворе притчей во языцех. По утрам, часиков этак в шесть, самое позднее – в половине седьмого, Тэффи вытаскивала на прогулку свою едва одетую хозяйку, которая в ярости рычала, забыв о том, что ее слышно во всех окрестных домах:

– Ты все равно будешь меня слушаться! Я тебя одолею, потому что я человек. Я личность, а ты собака! Я сильнее тебя!

– Р-рав! – задорно огрызалась Тэффи и исчезала в соседнем дворе, а в кильватере у нее влеклась несчастная «личность» Виктории Павловны.

– Ой, Ниночка! – обрадовалась соседка минутной передышке: нетерпеливая Тэффи уже задрала ногу возле ближайшего дерева. – Будьте осторожны на площадке. Не вздумайте позвонить в дверь: какой-то негодяй у нас на площадке снял кнопки со всех звонков, вы можете себе представить? И лампочку выкрутил! Приехал Антон Антонович, вот буквально полчаса назад, и как его не убило током, я просто ума не приложу! Это же чудо, что мой Феля как раз решил пойти проверить почту и открыл дверь, а то еще одна минута – и… – Она схватилась за сердце одной левой – правая рука мертвой хваткой держала Тэффи. – Феля так переволновался, что у него чуть приступ не начался. Вы представляете, что было бы, если бы он не открыл дверь?!