Разбитое сердце июля

Алена уныло кивает. Ее кивка Жанна увидеть, конечно, не может, но молчание, как всем известно, знак согласия. Молчание некоторым образом потрясенное: Жанна угадала в точности, в деталях, как если бы она незримо присутствовала (третья лишняя, ха-ха!) при том дурацком, ненужном, недопустимом выяснении отношений Алены с идолом ее сердца.

Вот уж правда – идол! Идолище, как сказано в русских народных сказках с прибавлением непременного эпитета «поганое»… Хотя в данном конкретном случае эпитет пока еще другой – «обожаемое», но ведь от любви до ненависти известно сколько шагов.

– Алло, Алена, вы где? – спрашивает между тем Жанна, обеспокоенная чрезмерно затянувшимся «знаком согласия».

– Да здесь я, здесь, куда мне деться? – подает голос страдающая влюбленная. – Я просто думаю, что вы и в самом деле хорошо знаете Игоря.

– Конечно, – горделиво заявляет Жанна. – Хорошо и давно – с одиннадцати лет. По сути, вся его взрослая жизнь прошла у меня на глазах, я его насквозь вижу, со всеми его достоинствами и недостатками. А вот вы… Вы от любви к нему совершенно ослепли. Игорь – воплощенное притворство! Это прирожденный лжец, актер до мозга костей! Он выйдет из комнаты, в которой спал с женщиной, а вам скажет: у меня с ней ничего не было, у меня вообще ни с кем и никогда ничего не было, я вообще еще невинен! И вы ему поверите.

Ого!

Вернее, ого-го…

Слов нет, из всех очков в мире Алена Дмитриева всегда предпочитала розовые. Но уж когда они падали с ее курносого носика, то разбивались исключительно вдребезги.

Вот так же, как разбились сейчас.

* * *

«Ласточка моя черноголовка, здравствуй и прощай! Это мое последнее письмо к тебе. Раз ты его получила, то уже знаешь, что я сделал. Невыносимо жаль мне тебя огорчать, да приходится. Деваться некуда, так складываются обстоятельства, что я вынужден это сделать. Если бы мог найти другой выход – нашел бы и никогда не совершил бы того, что совершить вынужден. Уж ты мне поверь, любимая моя, ни за что, ни за какие блага не бросил бы я тебя и ребят, если бы не одолели меня вконец мои проблемы, от которых вижу только один способ спастись: бежать туда, откуда мне уже не вернуться никогда.

Устал я, устал… мечтаю отдохнуть от всего, от всех, даже от жизни!

Но разве мог я в юности своей розовой подумать, что захочу отдохнуть не на югах каких-нибудь, а в той самой юдоли печали, о которой раньше только в книжках читал?

Ладно, что это я разнудился, как в той пословице: коли сам не виноват, так других виновать, родных и троюродных! Но я-то сам во всем виноват.

Прости, что не исполнил своего обещания, не сделал тебя счастливой, богатой, как мечталось. До тебя, сама знаешь, с женщинами мне не везло, ты всех заменила, все исправила. Очень я хотел разбогатеть, чтобы тебя отблагодарить, вот на этом и сломался. Не перестаю думать о тебе и всем сердцем клясть себя за то, что заигрался в такие игры. Чего только бы я для тебя и для детей не сделал, жизни бы не пожалел! Ты себя береги… ведь ты о моих делах ничего не знаешь, я тебе даже денег никаких не оставил, моим страхом заработанных. Ребятишкам тоже не оставил, хотя тоже очень хотел их обеспечить… Ладно, они уже люди вполне взрослые, понятливые, но главное, чтобы меня не забывали. Не будет им покоя, если забудут меня!

Ну, время торопит. Пора заканчивать мою прощальную писанину, хотя, если бы воля моя на то была, я бы и письма этого писать не стал и не сделал бы над собой то, что сделать собираюсь. Выпью сейчас побольше, чтоб голова затуманилась, да и…

Прощай, Ласточка моя черноголовая, любимая, ненаглядная, счастье мое. Не забывай меня, самое горькое сейчас – это подумать, что ты меня с другим забудешь… Ведь никто тебя так любить не будет, как я любил, и ты, верю, никого уже так не полюбишь, как меня любила. Ну, теперь уж совсем прощай! Мне пора уходить. Твой до гроба, как и обещал…»

* * *

Откуда Жанна знает, с каким видом Игорь выходит из комнаты, в которой он «спал с женщиной»? Что значили эти слова? Просто фигуральное выражение, художественный образ или роковым образом вылетевшая обмолвка? Отчего так разболелось Аленино сердце, словно в него ткнули острой и длинной иглой? Неужели все подозрения Алены насчет отношений Игоря с его, с позволения сказать, наставницей, все эти подозрения, которые Алену всегда исподволь мучили, не давая полностью раскрыться перед Жанной, вполне ей довериться, – неужели они истинны? И ровно год тому назад, когда начался бурный роман Алены и Игоря, Жанна просто на время посторонилась, чтобы дать своему юному любовнику потешиться на свободе (умная женщина понимает, что мужчине время от времени надобно гульнуть налево, и уж лучше она сама ослабит шелковый поводок, чем он натянет его до предела, рискуя сорваться, а то и срываясь с привязи), а теперь, то ли соскучившись по его жаркому телу, то ли приревновав к затянувшемуся роману с обезумевшей писательницей, вернулась к нему – точнее сказать, вернула его себе?

А может быть, Жанна и Игорь вовсе и не расставались? Может быть, все это время он ловко, энергично и умело (Господи, в его-то юные годы на всех сил хватит!) обслуживал обеих прекрасных дам постбальзаковского возраста? Но если от Алены Игорь все держал в секрете («Я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь! Я ничего не буду объяснять!»), то с Жанной, быть может, обсуждал, какова та, другая, глупышка романтическая, доверчивая, ошалевшая от любви…

Ох, нет, даже думать об этом невыносимо!

Жара, пыль, июль, разбитое сердце. Жить неохота, но надо, потому что надо работать.

Надо срочно сдавать книжку. Новый детектив. Надо. Этого требует план издательства «Глобус», а главное – ненасытный, вечно голодный кошелек Алены Дмитриевой. В городе, в своей квартире, где постель, чудится, хранит запахи двух страстно слившихся тел, где бокалы тонко, хрустально звенят: «За тебя, мой любимый!» – «Нет, за нас!», где изо всех углов звучит эхо обожаемого голоса, из всех зеркал смотрят бесподобные черные глаза этого Нарцисса, где в шкафу валяется его футболка, в ванной стоит флакон с его любимым, но нелюбимым Аленой «Фаренгейтом», а в ящичке туалетного столика валяются пачки с его презервативами (в начале их романа Игорь осторожничал, а потом, узнав, насколько нравится его подруге то, что называется лукавым словечком «феллация», начал лениться надевать эти дурацкие штучки, беречься перестал, тем паче что понял: Деве с ее поистине кошачьей чистоплотностью вполне можно доверять даже в наше опасное и чреватое всякими неприятными неожиданностями время), в этой, стало быть, квартире, где морозилка холодильника забита креветками, ящик для овощей – авокадо, а бар – джином «Сапфир» (любимые лакомства любимого!), в этой квартире, где все – Игорь, Игорь, Игорь… о Господи, Игорь!.. – Алена не может пока ни жить, ни тем более писать. Поэтому она и сидит сейчас, мрачная, несчастная, забившаяся в угол сиденья, с ненавистью глядит в окно на всякие там березки-сосенки, мимо которых пролетает автобус сообщением Нижний – Работки, и высматривает придорожный указатель, на котором должно быть написано: «Река Шава». Как только указатель мелькнет, ей надо попросить водителя остановить автобус, подхватить вещички и выйти на обочину, пройти по ней метров тридцать, свернуть направо и еще через сотню метров оказаться в пансионате «Юбилейный», куда она отправила сама себя не дурить, не сходить с ума, не умирать от боли и ревности, а лечить разбитое сердце и работать.

«Арбайтен», как любит говорить Жанна.

Черт бы ее подрал!

Откуда Жанне знать, с каким выражением Игорь выходит из комнаты, в которой он… Ах, ну опять про то же… Кто про что, а курица про просо… От верблюда, от верблюда ей знать! То есть вопрос вполне достоин глупого верблюда, вернее, верблюдицы, которой и является писательница Алена Дмитриева!

Она тихо взвыла от душевной боли, прижала руки к сердцу, рванулась, пытаясь скрыть нахлынувшие слезы, но они вдруг полились, как пишут в дамских романах, потоком, и Алена так резко отвернулась к окну, что стукнулась лбом в стекло. Боль несколько прояснила сознание, Алена уставилась в окно, с ненавистью обозревая окрестности, которые почему-то перестали проноситься мимо, а замедлили ход и даже вовсе остановились.

А, понятно. Это не окрестности остановились, это автобус притормозил на остановке под названием «Сады Кудьмы». Какие-то тетки-дядьки с ведрами и кошелками начали медлительно выгружаться. Пора, между прочим, и Алене шевелиться. Вроде бы совсем скоро за этими садами Кудьмы (Кудьма – это река такая) должен появиться мост через другую реку – по имени Шава.

И тут взгляд ее словно прилип к стеклу. На обочине стоял… О Господи, показалось, что Игорь! Да нет, никакой это не Игорь и даже не призрак его, созданный Алениным буйным, измученным воображением, а просто парень, не слишком-то даже на него похожий: повыше, похудее, не такой красавец, светловолосый к тому же, так что единственное сходство между ними – футболка, серая футболка с большими разноцветными буквами Paris и изображением Эйфелевой башни на груди. Точно такую же футболку Алена еще в прошлом году привезла Игорю из Парижа – в числе других многочисленных модненьких «кофточек», в которые она обожала наряжать своего возлюбленного, как девочка – любимого пупсика. Строго говоря, кем еще Игорь и был, как не пупсиком, с которым Алена играла, играла, а потом выяснилось, что это он с ней играет, а не она с ним. Поиграл – да и… Поматросил и бросил.

А интересно, парень, который торчит сейчас на обочине, сам купил свою футболку в Париже или ему привезла ее такая же влюбленная дурочка, как Алена? Нет, наверняка не такая же – другой такой не сыщешь. Наверняка его девушка поумней, порасчетливей, похолодней, поосторожней, поразумней и… помоложе. Кстати, не она ли идет к парню по обочине, внимательно глядя себе под ноги и изредка наклоняясь? Наверное, что-то потеряли или случайно выбросили из окна вон той довольно побитой, боевой, заслуженной «копейки», которая небрежно, боком пристроена на обочине.

Ладно, Алене-то что до них? Они свое потерянное, очень может быть, найдут, вернут себе, а вот она… У нее мало шансов, практически нет совсем, найти любовь Игоря – вернуть его, оторвать от Жанны так же реально, как заглянуть во вчерашний день и умудриться кое-что в нем исправить.

И мысли о прошлом, которое объединяло Жанну и Игоря – а может быть, и до сих пор их объединяет, – снова и снова принялись мучить и терзать до головной боли, словно были не мыслями, а клубком ядовитых змей, которые каким-то образом попали в Аленину голову и расплодились там.

Окрестности сдвинулись с места, автобус снова тронулся, и Алена, прикусывая губу, чтобы удержать слезы (какой, между прочим, дурак это выдумал, что, прикусив губу, можно удержаться от слез… наоборот, больно же до ужаса, еще сильнее плакать хочется от жалости к себе, мазохистке несчастной), потащила к двери свою сумку на колесиках, придерживая висящий через плечо футляр с ноутбуком. Пора и ей готовиться, как принято выражаться, на выход…

А вот и указатель «Река Шава», вот мост с символической полоской воды под ним (хотя, говорят, эта самая Шава очень коварна, в половодье чудом опоры не сносит… совсем как чувства ревнивой женщины!), вот и обочина, на которую неуклюже вываливается Алена вместе со всем своим барахлишком, вот и небольшой взгорок, вот и другой указатель: «Пансионат „Юбилейный“». И наконец сам пансионат: несколько миленьких маленьких коттеджиков, затерявшихся в березово-сосновых рощицах, скромненькое здание администрации, холл со стойкой «Ресепшн», а за ней администратор-регистратор – пышная дама в свекольном румянце и с безумным начесом, при виде которого немедленно вспоминаются советские гостиницы с их непременным «Мест нет!». Но уж нетушки, дудки, теперь-то с местами проблем не может быть, особенно в таких дороженных пансионатах, как «Юбилейный», принадлежащий богатому концерну «Зюйд-вест-нефтепродукт»: одноместный люкс заказан через солидную турфирму, полностью оплачен, никто и ничто не помешает Алене полностью сосредоточиться на работе, написать новый детектив, в котором она и выплачется, и выместит все свои обиды на неверную подругу и неверного любовника, и, очень может быть, сконструирует нового героя романа, пусть и не столь сногсшибательно-обворожительного, как Игорь, но зато куда более подходящего для героини, а главное – влюбленного в нее с тем же ошалелым самозабвением, с каким она сама еще недавно была влюблена в некоего обладателя черных глаз – черных солнц и черных туманов, захлебывающиеся описания которых, наверное, уже несколько поприелись читателям-почитателям романов Алены Дмитриевой. Респектабельно-унылая атмосфера «Юбилейного» и люкса, уединенного в коттедже, очень даже подходит для работы и одновременного врачевания разбитого сердца…

Что? Что такое лепечет дама с начесом, сидящая за столом администратора? И почему у нее такой виноватый вид, что даже свекольный румянец несколько поблек?

– Вы уж нас извините, госпожа Ярушкина… Это только на пару деньков, не больше! Такая неприятная накладка… Мы прекрасно понимаем, что вам будет неудобно, что вы уже заплатили вперед, но мы произведем перерасчет, деньги будут вам возвращены… А та женщина, с которой вас поселят во втором корпусе, в шестой комнате, она очень милая, интеллигентная, вы с ней прекрасно уживетесь, она тоже через ту же турфирму поселилась, что и вы, через «Экскурс»…

Какая еще милая, интеллигентная женщина?! С кем и почему госпожа Ярушкина (ибо такова настоящая фамилия нашей героини, и зовут ее, вообще говоря, Елена, а Алена Дмитриева – всего лишь псевдоним) должна уживаться в своем одноместном люксе?!

Не без усилий писательница пытается вникнуть в суть проблемы.

Ах, вот оно что… Неприятная накладка – а что, накладки разве бывают приятные?! – заключается в том, что одноместный люкс, куда так стремилась Алена Дмитриева, занят. Должен был освободиться, однако почему-то не освободился. Кто-то что-то перепутал, срок проживания одного отдыхающего «наехал» на срок другого. Поэтому Алене Дмитриевой придется перекантоваться – «пару деньков, пару деньков, не больше!» – в двухместном номере вместе с какой-то там интеллигентной дамой.

Очень может быть, что дама просто суперинтеллигентная. Да хоть бы она была синявка с Московского вокзала, велика ли разница?! Елена Ярушкина, миролюбивая, покладистая особа, ужилась бы с кем угодно, это факт, однако ее alter ego Алена Дмитриева – категорически нет! Невозможно работать, не разгибая спины, писать с утра до вечера, путая день с ночью, ведя сомнамбулическо-мизантропический образ жизни (а именно так и пишет свои романчики Алена Дмитриева) и обитая при этом в компании какой-то дамы, будучи вынужденной непрестанно общаться с ней, делать вежливые улыбки, слушать тот бред, который умеют нести только женщины (за что и нелюбимы они нашей писательницей… а впрочем, мужчины тоже хороши, надо сказать!), прорываться к компьютеру лишь украдкой, в свободную минутку, когда сожительницы (пардон, конечно!) нет в номере… Черт, эти пару деньков можно считать вычеркнутыми из жизни, из работы! Ни строки не напишет Алена, это точно, она вообще въезжает в роман очень долго и трудно, выжимая первые строки по словам, по буквам, можно сказать. Потом, конечно, уже не ведает удержу, но сначала-то… Получается, эти «пару деньков» в двухместном номере уйдут у нее псу под хвост, а потом, когда ее все же переселят в вожделенный люкс, еще какое-то время уйдет на новую раскачку… А времени-то у нее совершенно нет! И сил быть вежливой, соблюдать «правила человеческого общежития» тоже нет. Ну просто ни одной силиночки! К тому же «пара деньков» – слишком растяжимое понятие. Слишком уж неопределенное. Можно ведь было сказать конкретно – через два дня, такого-то июля, вы переедете в свой законный люкс. Но нет… Может быть, конечно, у дамы с начесом такая уклончивая манера выражаться. Однако, вероятнее всего, пара деньков растянутся до беспредельных размеров. Ведь в люксе (три с половиной тысячи в сутки) кто попало не поселится. Наверняка там живет какой-нибудь начальник из той нефтеторговой фирмы, которой принадлежит «Юбилейный», из «Зюйд-вест-нефтепродукта». Наверное, решил восстановиться после чересчур напряженной распродажи природных ресурсов нашей необъятной Родины. Почему он для этого восстановления не поехал в более солнечные и отдаленные места, вопрос второй. Алена Дмитриева тоже ведь не поехала ни в Турцию (там по отелям гастролирует танцевальное шоу Жанны с Игорем-солистом, еще не хватало снова вонзить этот отравленный клинок в свое израненное сердце!), ни в какие-то другие курортные местечки, потому что ей нужно работать – арбайтен, арбайтен и арбайтен! – а не отдыхать. Ну, и этот начальник тоже, наверное, «арбайтен» день и ночь, размышляя, куда, кому и почем продать еще, еще и еще русского «черного золота», которое как бы принадлежит всему русскому народу….

Да Бог с ними со всеми, с начальником, народом и «черным золотом», – но что Алене-то делать? Алене делать-то что? Домой, в родные пенаты? Ох, нет, нет, нет…

– Погодите! – вдруг осеняет Алену. – Я видела в «Экскурсе» проспект вашего пансионата. И отлично помню, как описывался коттедж с люксами. Ну, конечно! Там ведь два люкса! Два одноместных люкса! Неужели второй тоже занят?

Неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба писательницы, если бы свекольная дама, не моргнув глазом, сказала – да, занят! Она могла бы даже промолчать, просто кивнуть – и тогда многое, очень многое в жизни Алены Дмитриевой и в жизнях других людей произошло бы по-другому, совершенно иначе. Однако в том-то и дело, что административная особа глазом своим, густо подкрашенным, моргнула. Вернее, заморгала обоими глазами с такой явной растерянностью, что не заметить этого не могла даже величайшая раззява на свете по имени Алена Дмитриева, которая, в принципе, дальше своего носа ничего не видит. Но вот так случилось, что на сей раз ее зрение было обострено, и замешательство дамы она приметила, и почуяла неладное, и прицепилась к растерявшейся администраторше, как репей к дворняжке, и в конце концов вытянула из нее стыдливое признание: да, в самом деле, люксов в коттедже два, один из них занят, а другой…

– А другой?! – грозно вопросила Алена. – Другой свободен? Правильно? Тогда почему нельзя меня в него поселить? Он что, для кого-то зарезервирован? Что молчите? Имейте в виду, я не собираюсь жить с вашей интеллигентной дамой в двухместном номере. Или вы немедленно вручаете мне ключи от одноместного люкса в уединенном коттедже, или я возвращаюсь в Нижний и через своего адвоката требую расторжения договора и возврата денег.

У дамы с начесом возникло в глазах легко читаемое выражение ненависти и чего-то еще, читаемого уже с затруднением. Она мгновение смотрела на Алену в упор, потом опустила глаза, пожала плечами и сказала:

– Ну, как хотите, госпожа Ярушкина. Я для вас же старалась, честное слово. Я-то думала, вы не захотите жить в номере, в котором только что умер человек.

Из дневника убийцы

Мне повезло. Я до безумия люблю то дело, которым занимаюсь в жизни. Они меня возвышают над другими, эти проблемы, разрешить которые я пытаюсь. Человек, даже труп, – частица природы. А что может быть выше попытки овладеть тайнами природы? Ведь на самом деле мир не стоил бы ничего, если бы не давал средств для своего изучения. Средство это – наука. Не только потому, что она подсказывает пути для того, как исправить ошибки природы. Да, и она, великая наша природа-матушка, совершает ошибки. Не ошибается только тот, кто ничего не делает, а она – великая творительница… Но в самом деле существование, борьба, смерть людей совершенно непонятны, если их брать так, как они есть, если принимать, не пытаясь осмыслить. Это все полнейший хаос и непоследовательность! Зачем борьба, волнения, страх, если все сами по себе они ничем не связаны и вдобавок кончаются могилой? Разве стремления не такая же нелепость, как неподвижность? Но взгляните на них как на воплощение биологических законов, и все тотчас становится осмысленным и прекрасным. Вот возьмите хотя бы улицу. Что это такое? Это артерия. Она разветвляется, давая в стороны переулки – эти веточки, копирующие сосудистую сеть. По ним бегут люди. Прохожие жмутся вдоль стен – это белые кровяные шарики; вот один вошел в дверь; но ведь это он пронзил артерию и юркнул в самую паренхиму органа. А посредине улицы несется главная масса: это ведь поток красных кровяных телец. Смотрите, на углу крики, шум: кто-то нападает на мирно идущего человека и хочет его избить. Сейчас же собирается толпа, со всех сторон подбегают милиционеры. Разве это не фагоциты спешат обезвредить опасный микроб? Родильные дома, детские сады, школы – разве это не участки костного мозга, где образуются и развиваются молодые клеточные особи?

Да, кругом столько материала для созерцания! И не просто для созерцания, но и для исправления. Тогда понимаешь, что ты – только клеточка мироздания, но имеющая свое особое значение и место в космосе. Уяснять это все – всегда высокое наслаждение. И даже житейские невзгоды, даже недуги, даже потери не могут омрачить этих духовных радостей.

Нет, потери бывают разные… Но даже в час самой горькой моей утраты мой дух поддерживают эти размышления!