Разбитое сердце июля

А кстати о милиции! Что, если именно дознаватели из милиции и просили пока не сдавать тот номер, в котором предстояло поселиться Алене и который еще недавно принадлежал покойному? Вот такой простой ответ может быть на вопрос, который сначала показался нашей писательнице очень сложным.

Нет, едва ли. Во-первых, милиции Михаил Андреевич Колобок, пардон, Юматов, вряд ли ослушался бы столь демонстративно. Во-вторых, наверняка все вещи несчастного любителя парной бани были осмотрены и изъяты из номера сразу после его кончины. Кто бы из дознавателей стал ждать три дня? К тому же этот бедолага умер не в номере. Или все-таки в нем? А Колобок нарочно наврал, чтобы не смущать Алену?

Впрочем, интереснее другое: что и кому понадобилось искать в номере человека, умершего вполне естественной смертью? Предположим, он привез с собой и запрятал под половицей, под подоконником, за обоями или в другом неведомом тайнике неведомо что. Ну, условно говоря, крупную сумму денег, какие-то секретные документы… что там еще обычно ищут в детективных романах самой Алены Дмитриевой и ее многочисленных подружек по оружию? Интересно, конечно, за каким чертом покойнику понадобилось тащить все это в пансионат «Юбилейный», а главное, почему искать спрятанное пришлось столь долго? За три дня можно номер наизнанку вывернуть, все в нем ободрать до основания, а затем заново ремонт сделать, тем паче что директор пансионата в курсе дела…

В этот момент колесо зацепилось за очередной стык. Алена повернулась, чертыхнулась, рванула сумку посильнее и обнаружила, что розовая горка для катания малышни, один из ориентиров на пути к ее новому жилищу, уже осталась позади. Теперь всего несколько метров отделяли ее от хорошенького, хотя и несколько пряничного бревенчатого домика с высоким крылечком и островерхой крышей – надо думать, того самого коттеджа, где она намеревалась прожить неделю, чтобы излечить разбитое сердце и выполнить свой долг перед издательством «Глобус».

Долг оставался долгом, а вот насчет разбитого сердца… Поразительно, однако за последние полчаса Алена ни разу не вспомнила ни об изменщике Игоре, ни о коварной Жанне. То мысли об этой парочке терзали ее неотступно, словно стая разъяренных ос, то вдруг их словно ветром сдуло.

Может быть, процесс исцеления уж начался? Или правду говорят, будто все на свете относительно?

Из дневника убийцы

«Страшная вещь – одиночество человека, который знал, что такое полное счастье вдвоем. Не помогает ничто: ни мои возвышенные размышления о науке, ни планы черной мести. Причем я прекрасно понимаю, что подобного утраченному мне никогда не найти. Я и не ищу эквивалента! Мне нужно всего лишь утешение. Нет – утишение. Утишение тем волнениям, которые терзают не столь душу мою, сколько плоть.

Я никому не могу признаться в этом, я стыжусь. Я даже себя стыжусь. Что делать, если инстинкт смерти не хочет сменить инстинкта жизни? Ну что делать?! Вся мировая литература, как говорят, вышла из полового инстинкта. Голод и пол – вот ось, на которой вращается мир. Я не голодаю. Но моя любовь умерла. Что мне делать? Как жить дальше? Где искать утоления моей неутолимой жажды?

…Давным-давно жил такой поэт во Франции – Абеляр. Он творил только до тридцати восьми лет. Поток его поэтического вдохновения иссяк в 1117 году, когда на одной из пустынных площадей Парижа ночью его оскопили враги. Больше, до самой своей смерти в 1142 году, он не подарил миру ни одной стихотворной строчки, только сочинения по богословию.

Связь творчества с полом установлена и наукой. Мечников прямо указал на предстательную железу у мужчины, как на этакий подземный родник, куда уходят корни всех высоких иллюзий, одухотворяющих мысль. Предстательную железу стимулируют семенные железы. Любое современное исследование подтверждает это. В них, маленьких и тесноватых, заложена, как в ящике Пандоры, вся история человеческого гения. И когда мы говорим, например, что художник исписался или годы утомили его перо, – это значит только, что предстательная железа или семенники подошли к старческому истощению.

То же можно сказать и о женском теле, женских органах, о женском желании.

Я не творческий человек. Я не пишу картин, музыки, стихов. Я просто нахожусь в заключении в клетке, имя которой – мои желания.

Да, органы дряхлеют, но желание неутомимо. И не вдвойне ли трагично положение отнюдь не старого, а вполне молодого существа, которое не имеет возможности эти желания утолить? Нерасторжимые путы налагает на меня верность умершему!

Или я все же могу сорвать эти путы? Что, если средством для утоления моей жажды станет… моя месть за него?»

* * *

Алена не без усилий втащила чемодан на довольно высокое крыльцо коттеджа и потянула на себя дверь. Потом толкнула ее. Как то, так и другое действие успеха не принесли. Дверь оказалась закрыта. Тогда Алена достала из кармана бриджей выданный ей в администрации брелок с двумя ключами. Брелок был симпатичный – плоский, деревянный, с затейливо выжженными буквой Л и цифрой 2. Буква, как пояснил Алене любезный Колобок Юматов, означала люкс (суперлюкс, стоивший шесть тысяч в сутки, обозначался буквами С-Л), ну а цифра 2 – то, что номер у госпожи Ярушкиной второй. А был бы, надо полагать, первый, кабы не задержался в нем какой-то начальник расхищения природных народных богатств…

«Да ладно, хватит заводить себя попусту», – одернула себя Алена и вставила в скважину ключ. Повернула его туда-сюда – бесполезно. Дверь не шелохнулась. Может быть, кто-то снова что-то напутал? Ей дали не тот ключ, и стоит вернуться в административный корпус, попросить помощи. Но опять тащиться с цивилизованным чемоданом по нецивилизованным дорожкам совершенно не хотелось. Алена вынула ключ и принялась рассматривать.

Всего на брелке висело два ключа: плоский и длинный, о котором было ясно сказано, что он от двери в сам коттедж, и узкий, толстый, бороздчатый – от двери самого номера. Скважина по всем признакам соответствовала первому, плоскому ключу, поэтому Алена вставила его снова и принялась вертеть направо-налево, все больше злясь: дверь не открывалась.

Хм, а ведь ключ свободно входил в скважину, без помех поворачивался в ней, издавая при этом характерное щелканье… Все это означало, что замок работает, ключ к нему вполне подходит, ну а если дверь все же не открывается, то по одной лишь причине: она закрыта изнутри на защелку-предохранитель. Видимо, сосед Алены прилег отдохнуть перед обедом, запершись, чтобы его не беспокоили, да и заснул.

Придется его разбудить. Не спи, не спи, начальник, не предавайся сну…

С некоторым злорадством Алена принялась стучать – сначала тихо, потом погромче. Безуспешно. Тогда она приложила ухо к двери и несколько мгновений напряженно вслушивалась в тишину, которую очень вдруг хотелось назвать гробовой. Не получив от сего занятия никакой пользы, Алена спустилась с крыльца и обошла коттедж, а поскольку она не знала, которые из шести окон принадлежат номеру второму, которые – первому, а которые – кухне-столовой (судя по рекламному проспекту, в люкс-коттедже имелось и такое помещение, оснащенное по последнему слову кухонной техники, – на тот случай, если вдруг постояльцы пожелают питаться самостоятельно или принимать гостей), то останавливалась под каждым окошком, приподнималась на цыпочки (окна были расположены довольно высоко, Колобок Юматов, к примеру, ни за что не достал бы!), деликатно постукивала согнутым пальцем в стекло и ожидала, не высунется ли заспанная физиономия с сакраментальным вопросом: «Чего надо?»

Ничего она так и не дождалась. Никто не высунулся. Вообще никакого движения не наблюдалось за окнами, которые изнутри все были одинаково завешены плотными кремовыми шторами.

Крепко же спит Аленин сосед! Надо надеяться, не мертвым сном? Тьфу, тьфу, конечно, постучим по деревянной стенке коттеджа, но вдруг и в самом деле все постояльцы этого милого домика обречены преждевременно расставаться с жизнью, словно персонажи романов Анны Радклиф и ее многочисленных эпигонов? Тогда Алене стоит сразу поворачивать назад и либо соглашаться на соседку-бухгалтершу, либо отбывать, потому что никаких триллеров она, во-первых, терпеть не может, ни литературных, ни кинематографических, ни житейских, а во-вторых, вовсе не намерена расставаться с жизнью. Не то чтобы Алена так уж дорожила своим довольно-таки унылым (особенно с некоторых, и понятно с каких, пор) существованием. Но она не считала, что срок ее жизни уже истек, тем паче что симпатичный хиромант, который зарабатывал свой нелегкий эзотерический хлеб напротив Госбанка на Большой Покровке, предсказал ей жить до восьмидесяти пяти лет. К тому же наша героиня терпеть не могла неисполненных обязательств и неотданных долгов. Между тем долг перед издательством «Глобус» висел над ней, подобно общеизвестному мечу некоего Дамокла, которого бывший муж Михаил Ярушкин упорно называл почему-то Мандоклом. Такое уж у него, у бывшего мужа, было чувство юмора…

Алена вернулась к крыльцу, поднялась на него и с ненавистью уставилась на дверь, в замочной скважине которой все еще торчал ключ.

Надо заметить, что персонажи романов нашей писательницы так и норовили вляпаться в какую-нибудь криминальную историю и частенько появлялись на месте только что совершенного убийства. Однако сама Алена Дмитриева вовсе не жаждала первой обнаружить труп очередного постояльца пансионата «Юбилейный». Пару раз в своей жизни она испытала подобное, с позволения сказать, удовольствие и не склонна была его переоценивать. А потому Алена все же решила возвратиться в администрацию. Пусть сами вскрывают коттедж и сами делают новые неприятные открытия. Понятно, что, если зловещие подозрения подтвердятся, Алену в этот люкс уже и калачом не заманишь. Придется, увы, все же следовать в родные пенаты, где… где в каждой пылинке, в каждом отзвуке, в каждой тени, в каждом промельке в зеркалах… известно кто.

Алена досадливо мотнула головой, яростно выдернула ключ из замка и даже пошатнулась от изумления. Потому что в эту самую минуту дверь распахнулась.

– О Господи! – воскликнула Алена, хватаясь за сердце. – Как же вы меня напугали!

– О Господи! – воскликнула, хватаясь за сердце, высокая женщина, стоявшая на пороге с ведром в руках. – Как же вы меня напугали! Вы кто такая?

– Здравствуйте, – проговорила Алена, которая неуклонно следовала в своей жизни правилу: умный здоровается первым. – Здравствуйте, я ваша тетя, и я буду у вас жить. В смысле, в этом коттедже. Во втором номере. Если позволите, конечно.

И, подняв свои знаменитые брови как можно выше, она уставилась на женщину с самым ледяным выражением в глазах.

Самой Алене впору было спросить: «Кто вы такая?», потому что вид у стоявшей перед ней особы был более чем несуразный. Нелепо наверченная тряпка прикрывала волосы, словно причудливая чалма, а одета женщина была в линялые джинсы и столь же линялую, оранжевую с черными разводами футболку. А ноги босые. Просто побродяжка какая-то!

– Ой, – пробормотала особа в чалме, – во втором? Но как же, ведь…

Она тут же прикусила язык и, подняв повыше ведро, прижала его к животу, словно щит:

– Извините, конечно, проходите… Я тут только что полы помыла…

О Господи… А ларчик-то просто открывался, как уверял дедушка Крылов. И он был, по своему обыкновению, прав. Побродяжка оказалась уборщицей! И стыдно должно быть детективщице, что сразу не догадалась: вон к стене прислонена швабра, пол мокрый, пахнет сыростью, линялые одежды особы тоже в мокрых пятнах… Странно, конечно, что такой солидный пансионат, дерущий с постояльцев немаленькие суммы за сутки проживания, не справил своей обслуге более или менее приличную фирменную спецодежду. Ну да ладно, это не Аленино дело. Так же ей должно быть безразлично варварское обращение уборщицы с дорогим и красивым ламинатом, имитирующим светлый паркет. Лужи разводить на таком-то полу – какой же кретинкой надо быть?!

– Вы извините, что вам ждать пришлось, – бубнила между тем уборщица. – Я дверь на всякий случай заперла, мало ли какая шпана тут шляется…

– Что?! – возопила в ужасе Алена. – Какая еще шпана?! Тут что, рядом колония для малолетних преступников?! Тогда, извините, мне здесь делать нечего!

– Да что вы! – Уборщица явно испугалась такой бурной реакции на свои слова и даже сделала движение схватить Алену за руку, но вовремя остановилась. – Это я просто так сказала, никакой колонии тут нет, а всего лишь детский спортлагерь. Ребятне к озеру идти в обход неохота, через нашу территорию ближе, вот и норовят через забор перелезть и прошмыгнуть. Охрана их гоняет, гоняет, но ведь пацаны, разве за ними уследишь… Нет, вы не думайте, в корпуса они не лезут! Тут можно все, что угодно, безопасно оставить, хоть все двери настежь держи, никто не тронет, не возьмет, не беспокойтесь!

Алена недоверчиво пожала плечами. Господи, куда она попала? Детский спортивный лагерь! Со времен своего далекого детства и пионервожатской юности Алена сохранила к этим заведениям самое неприязненное отношение. Впрочем, времена, говорят, меняются… В любом случае, береженого Бог бережет, двери открытыми она не намерена оставлять.

Между тем уборщица повернулась к Алене спиной и принялась запихивать орудия своего производства в стенной шкаф. Давно Алене не приходилось видеть такого изобилия дороженных моющих и чистящих средств. Просто-таки витрина хозяйственного магазина где-нибудь на рю де Фобур-Монмартр в Париже. Вон и пылесос «Tefal» уютно свернулся внизу… Странно, конечно, что при таком арсенале в ход идут вульгарные швабра, ведро и тряпка. О родимый совок, ты неискореним!

– Вы, наверное, стучали? Извините, я убиралась и не слышала, и еще у меня телевизор в холле был включен на полную катушку, – продолжала свое уборщица, низко наклонившись и пытаясь пристроить в шкафу ведро, которое там почему-то упорно не желало помещаться. При этом она повернулась к Алене пятой точкой, и наша героиня вдруг обнаружила странную вещь: джинсы-то на уборщице надеты наизнанку. Футболка, кстати, тоже. Так вот чем объяснялся их неприглядный, как бы линялый цвет!

Выше поднимать брови было уже просто некуда, не то Алена это непременно сделала бы.

Оч-чень интересно. Эта особа, такое ощущение, вообще не имеет сменной одежды и, чтобы не испачкаться в процессе уборки, надевает свои вещи наизнанку? А потом, закончив работу, опять их выворачивает? Чудны дела твои, Господи, чего только не повидаешь на свете!

А, кстати, уборщица-то врушка. Насчет телевизора – врет определенно. Алена, стоя под дверью, прислушивалась очень внимательно: тишина в коттедже стояла полная – ни звука, ни шороха. Ах, ладно, на моральный облик уборщицы ей должно быть наплевать с такой же высокой башни, как и на физический.

Между тем уборщица окончила борьбу с ведром, закрыла дверцы шкафа (за ними немедленно что-то громыхнуло, словно обрушилось, но она не обратила на это внимания), мельком окинула Алену взглядом, запнулась, словно хотела что-то сказать, но не решилась и ринулась к двери, даже не простившись.

– Всего доброго! – послала ей вслед пожелание вежливая Алена, но ответа не дождалась: девица уже свернула за угол дома. Вот дурища, а? Она что, так и выйдет на люди в одежде наизнанку?! Плохая, между прочим, примета. Бить будут… А, ладно, ее проблемы.

Морщась от влажной духоты, Алена перетащила через порог сумку и, стараясь не наступать на мокрые пятна, прошла из холла в коридор, разделявший две двери. Здесь был вход в пресловутые люксы, перед каждым из которых имелся еще и собственный холл. Роскошь-то, роскошь… Ну что ж, хотя бы подобие уединения писательнице обеспечено. Однако которая из этих двух дверей ее?

Нашарила на стене выключатель и зажгла свет. Вот налево – цифра «один», направо – цифра «два». Алена бросила неприязненный взгляд на левую дверь, которая, вообще говоря, должна была вести в ее апартаменты, а теперь ведет в чужие, – и вдруг заметила на сыром полу нечто странное. Это был след – отпечаток узкой и длинной (не меньше сорок четвертого – сорок пятого размера!) мужской ступни.

Ну, тут оставалось только головой покачать или руками развести. Кому что больше нравится. Дедушка-то Крылов в очередной раз оказался прав! Ларчик просто открывался: никто не спал в этом коттедже мертвым сном, никто не включал и телевизор «на полную катушку». Перед тем как Алена начала биться и колотиться в дверь, здесь происходил самый обычный и привычный пансионный, санаторный, летний, отпускной разврат. Видимо, постоялец из первого номера испытывал тягу к хорошеньким уборщицам (вроде бы особа со шваброй была и впрямь ничего себе, в меру тощая, в меру фигуристая, правда, ни лица ее, ни волос Алена толком не разглядела, но отметила яркие карие глаза, и довольно молодая, не сильно за тридцать), а хорошенькая уборщица, в свою очередь, испытывала тягу к богатым постояльцам. Однако барин горничную в свой номерок не допустил – поимел ее, судя по всему, на коричневом вельветовом диванчике, который стоит в холле, а потом, поняв, что может попасться на месте преступления, спешно ретировался – босый и, надо полагать, голый. Пассия же его еле-еле успела одеться, и то кое-как.