Русская лилия

За несколько лет до описываемых событий

Дальше все происходило словно во сне. Георг дошел до конца зала и поднялся на возвышение. С ним беседовали… Он даже помнил кто… Это был Димитриос Вулгарис, представитель знатного семейства с острова Гидра, того самого, которое потребовало отречения Оттона и принятия новой конституции. Вулгарис возглавлял временное правительство до восшествия на престол нового короля – стало быть, Георга. Очень возможно, что он испытывал неприязнь к человеку, принявшему у него правление. Георга сейчас такие мелочи, как государственная власть, интересовали мало.

«Она? Мне почудилось? Как это может быть она?!» – вот единственное, что сейчас занимало его мысли. Пусть бросит камень в молодого короля тот, кто не был ни разу ослеплен любовью с первого взгляда, тот, кто не был истерзан затянувшимся воздержанием, кто не был взвинчен до предела всей необычностью и этой любви, и страсти, и в то же время фееричной участи своей!..

Заиграли вальс. Это был столь же восхитительный, сколь и неизбежный на балах Штраус, и Георг, как ни был взволнован, не мог в душе не улыбнуться: наверняка именно Оттон привил своим подданным любовь к вальсам Штрауса, за что новому королю следовало быть ему благодарным, ведь вальсы Штрауса были и его любимыми.

Георг знал, что по традиции в первой паре должен танцевать он с женой Вулгариса. Даму подвели к нему; это оказалась очень маленькая и полная гречанка в черном шумящем туалете. Лицо у нее было насупленное: можно было подумать, что она очень сердита на человека, который явился принять государственную власть у ее супруга. Однако с первых шагов Георг (а он был прекрасный танцор!) понял, что дама просто-напросто стесняется своей неловкости. Вальсировала она просто из рук вон как… Ну что говорить, приходилось ему танцевать с лучшими партнершами, однако приходилось и с вовсе не умеющими шагу шагнуть и повернуться; кроме того, он прочно усвоил от своего учителя, мсье Лонжюмо, что во всех ошибках дамы всегда виноват партнер, а потому сделал все возможное, чтобы доставить госпоже Вулгарис удовольствие от танца. Он был особенно озабочен этим, потому что это было отличное средство вернуть утраченное хладнокровие и не дать себе шнырять глазами по залу, чтобы отыскать то прекрасное лицо. И, найдя его, окончательно лишиться рассудка! Или… лишиться рассудка, не найдя и поняв, что это был лишь призрак, созданный его воображением. Словом, он был очень увлечен своей дамой и только краем глаза заметил Димитриоса Вулгариса, который вальсировал с невысокой, изящной и очень красивой, несмотря на весьма почтенный возраст, блондинкой. Они составляли столь же неподходящую пару, как и Георг с женой бывшего главы правительства, только наоборот: дама танцевала на редкость легко и красиво, Вулгарис же выглядел сущим увальнем. Вообще, сколько мог заметить молодой король, публика была не слишком сведуща в изящном искусстве вальсирования, что, впрочем, не мешало ей получать удовольствие и от музыки, и от движения, и от сознания того, что она присутствует на настоящем придворном балу рядом с молодым королем, который призван принести Греции желанные стабильность и благополучие.

На втором танце Георг должен был сам выбрать себе даму. Однако короли не вправе ходить вдоль рядов, как простые смертные, склоняясь перед той, которая понравится, произнося сакраментальное «Позвольте вас пригласить, сударыня!», подавая даме руку и ведя ее в круг. Король должен сообщить распорядителю бала, с кем он желал бы провести тур вальса или мазурку, и ожидать, пока распорядитель подведет к нему эту особу. Никого, даже отдаленно напоминающего распорядителя бала, в поле зрения Георга не наблюдалось, зато рядом переминался Мавромихалис, видимо, столь же неизбежный в его новой жизни, как Штраус на балу.

Георг сказал, что теперь хотел бы вальсировать с той дамой, которая составляла пару Вулгарису. У Мавромихалиса сделался необычайно довольный вид. Георг еще прежде обратил внимание, что многие немолодые греки похожи на хищных котов. Мавромихалис не был исключением, но сейчас от его хищности и следа не осталось: напротив, это был довольный, почти замурлыкавший кот.

– О, княгиня Плакентийская, – сказал он почтительно. – Это одна из самых значительных персон в Афинах. Княгиня была статс-дамой королевы Амалии, однако покинула свой пост – по собственной воле, заметьте. Княгиня очень независимая дама. Она оказывала неоценимые услуги Греции и ее освободительному движению, оказывает их и ныне.

– Она не похожа на гречанку, – заметил Георг.

– Она французская подданная, – проговорил Мавромихалис с некой смесью осуждения и восхищения. – Супруга генерала Лебрена, одного из сподвижников Наполеона. Он был намного старше ее и давно скончался. Очень богата. Построила в Афинах два дворца и другие сооружения. Именно поэтому – из-за своего положения – она столь независима в суждениях и поступках. Итак, позвольте передать ей ваше приглашение.

Георг стоял на возвышении и внимательно смотрел в широкую спину Мавромихалиса, который неторопливо направлялся к княгине Софии. Потом король столь же внимательно смотрел в подчеркнутый белым фрачным жилетом живот Мавромихалиса и плотно схваченную корсетом фигуру его спутницы, когда пара приближалась к нему. Георг изо всех сил держал свои глаза в повиновении и не давал им рыскать по сторонам. А вдруг он снова увидит ее?.. Нет, он не мог ручаться за себя, совершенно не мог!

– Ваше королевское Величество, позвольте представить вам княгиню Плакентийскую. Мадам, Его Величество король.

Дама – у нее оказались яркие голубые глаза – присела в реверансе, столь же изысканном, каким был ее танец.

– Сегодня знаменательный день в истории Греции, Ваше Величество, – сказала она взволнованно, по-немецки, как и Мавромихалис. – День, которого мы все так давно ждали… Это награда нам за все наши мечты, страдания, деяния. Вы – воплощение наших надежд, сударь.

– Мне будет приятно услышать эти слова по-французски, – проговорил Георг с поклоном.

Ее глаза сверкнули признательностью, когда она повторила свой коротенький спич на родном языке.

– Кстати, – закончила она словами, которых не было в немецком варианте, – мои близкие друзья зовут меня княгиня София или просто София.

– Должен ли я понять это так, что вы, мадам, предлагаете мне свою дружбу? – осведомился с полупоклоном король. Княгиня держала себя с таким достоинством, была так обаятельна, что он не видел ничего особенного в том, что она первая удостоила своим расположением короля, а не он ее. К тому же, как всякая истинная француженка, в душе она наверняка республиканка, и он, король Греции, для нее просто человек на довольно хлопотной и не слишком-то уважаемой должности. Видно, что княгиня – патриотка Греции и только ради Греции оказывает знаки почтения Георгу. – Могу я надеяться, что вы не откажете мне в туре вальса?

– Я наблюдала за вами. – Княгиня улыбнулась, оценив его юмор. – Давно мне не приходилось видеть столь блистательного танцора. – Она вложила руку в руку короля и подхватила оборки голубого платья.

– Могу ответить вам комплиментом. – Георг ощущал легкость ее шага и изящество поворотов. – Вы очаровательны, когда говорите, и еще более очаровательны, когда танцуете.

– Мой покойный супруг, генерал Лебрен, был великолепным танцором, несмотря на года, это все признавали, однако ему было далеко до вас, сударь, – вздохнула княгиня с искренним восхищением. – Боже, какое счастье танцевать с хорошим партнером! Я уважаю и люблю своих здешних друзей, но встречи с ними на паркете охлаждают мои чувства к ним. То же говорит и моя дочь.

– О, у вас есть дочь, княгиня, – вежливо проговорил Георг. – Она тоже живет в Афинах?

– Сейчас она здесь. Собственно, это моя приемная дочь. Ее матерью была Мандо Маврениус – моя близкая подруга и необыкновенная женщина. Она родила ребенка от Димитриоса Ипсиланти. Но их брак не был освящен церковью, поэтому очень многие не верили Мандо. Однако я доподлинно знала историю их любви и убеждена, что Элени – непризнанная дочь Ипсиланти. Собственно, я присутствовала при ее рождении, накануне смерти Мандо. Я удочерила Элени совсем крошечной, однако она отлично знает, кто ее настоящие родители. У меня нет своих детей, и я люблю Элени всем сердцем, а потому не могу ей ничего запретить. Да и зачем? Молодые должны наслаждаться жизнью. Ее трудно удержать на одном месте. Элени то в Париже, то на Крите, то в Риме, то в Стамбуле… Она большая любительница балов, однако ради того, чтобы лучше общаться с нашими друзьями-греками, выучилась танцевать народные танцы. Они довольно красивы для туриста или этнографа… Ну и для самих греков, конечно. Мне они кажутся однообразными, кроме цифтетели[15], само собой. – Княгиня бросила на Георга весьма игривый взгляд и тихонько засмеялась. – Моя дочь блестяще танцует и фрагосириани, и сиртос, и зейбекико, и хасапико…

– Хасапико… – глубокомысленно повторил Георг, уловив знакомое слово.

– Да, да. Но все же цифтетели – это ее point fort, сильная сторона. Вам было бы интересно посмотреть, как она исполняет это. Но этот танец не для бала, конечно. Это… Нужно увидеть это в приватной обстановке. Видите ли, цифтетели – эротический танец. На Востоке, в Турции есть так называемый танец живота. Его исполняют дамы, у которых открыта лишь одна часть тела – живот. Это очень дразнящий танец! Греция многое переняла от Турции… Иногда на пользу, иногда во вред себе, но цифтетели – особенный танец. Это некая смесь танца живота и древнего эротического танца кордакас. В Элладе запрещалось танцевать его публично. За нарушение могли арестовать! Цифтетели очень опасен, его танцуют в паре, и это очень похоже на имитацию любовных движений… Ну, вы понимаете…

Княгиня взглянула лукаво, и Георг обнаружил, что у нее накрашены ресницы. Это явилось для него потрясением: никогда не приходилось ему видеть накрашенных ресниц у светских женщин, тем паче у княгинь!.. Видимо, и волосы ее должны быть седые, а они светло-русые… Тоже, наверное, крашеные! Впрочем, она француженка… От них всего можно ожидать!

– Бывало, что цифтетели оканчивался дракой, если к женщине подходил чужой мужчина, а не ее супруг или жених, – добавила княгиня.

– Ваша дочь, очевидно, танцует его со своим мужем? – Георга и волновал, и настораживал этот разговор. Княгиня София, как истинная француженка, могла без всякого жеманства говорить о довольно неприличных вещах. Георга как моряка тоже было довольно трудно смутить беседами о естестве, однако обсуждать это с дамой, которую знаешь каких-то пять минут…

– О нет, она свободная женщина, – легко отозвалась княгиня. – Раньше она танцевала цифтетели с молодым человеком по имени Васили. Он очень красив и движется восхитительно. Однако, вообразите, в их слаженный танец вмешалась политика. Моя дочь разделяла антибаварские настроения наших друзей, но была уверена, что королем Греции должен стать ставленник английского двора. Васили во главе страны видел одного лишь принца Николая Лейхтербергского, племянника русского императора. На этой почве они поссорились – и танцевальный дуэт распался. С тех пор она исполняет цифтетели одна и любит повторять, что мужчины не играют особой роли как в ее жизни, так и в танце. Она, знаете ли, очень свободолюбивое существо.

– Хм, – Георг даже не пытался скрыть, сколь заинтригован. – Она… Как это сказать… femme savante, ученая женщина, как у Мольера? Или bluestocking, синий чулок, как говорят англичане?

– Ох боже мой! – засмеялась княгиня. – Femme savante ее еще как-то можно было бы назвать. Но bluestocking? Нет, совсем нет! Разве можно быть bluestocking и танцевать при этом цифтетели?! Одно совершенно исключает другое! А впрочем, если вы соблаговолите повернуть голову, вон у той колонны, ваше величество, вы сможете увидеть мою Элени.

Георг послушно посмотрел в указанном направлении – и в следующее мгновение в зале образовался затор. Танцующие пары остановились. Согласно этикету, если король прекращал танец, его прекращали все. Если король брал свою даму под руку и отводил туда, где ее пригласил, или в буфет, так же должны были поступать и прочие. Но сейчас король просто стоял столбом, глядя на дочь княгини Софии Плакентийской.

Так же поступили и прочие.

Ольга, конечно, не одна размышляла о своей судьбе. Тем же был озабочен ее отец. Он отлично знал, что дочка увлечена беспутным кузеном, однако ничего дурного в этом не видел, хотя и понимал, что брак между ними невозможен. Пусть девочка поволнуется! Волнения сердца и неисполнимые мечты дают некий жизненный опыт. Алексей нравился великому князю Константину Николаевичу. Племянник был смел… Может быть, не так умен и образован, как его старший брат Николай, царство ему небесное, не так практичен и основателен, как второй брат, Александр, но смел и дерзок. Красотой и этой обаятельной дерзостью он напоминал Константину Николаевичу себя самого. Он тоже был всего лишь младшим сыном…

Великий князь Константин Николаевич по натуре принадлежал к тем баловням фортуны, которые ее баловством вечно недовольны. Он не мог забыть о том, что родился вторым и только поэтому не имеет прав на трон, который, если судить по справедливости: по изощренности ума, по неудержимой любознательности, по воспитанности и изысканности вкусов, по храбрости, смешанной с разумной осторожностью, по образованности, по красоте, внушительности, обаянию, в конце концов, – должен был принадлежать ему. Он знал, что мать любила его гораздо больше, чем Сашку, но это чертово право первородства… Чем взрослее становился Сашка, тем больше перетягивал на себя пуховое одеяло родительской любви и внимания. Сколько брат наворотил глупостей с женщинами! Эта Мари Трубецкая, которая всем в семье попортила столько крови, потому что возомнила о себе невесть что; Олечка Калиновская, ради которой он был готов от престола отказаться, дурачок. А безумная влюбленность в молоденькую английскую королеву Викторию и желание сделаться принцем-консортом при ее пышных юбках! А страсть к Сашке княгини Ливен, которая годилась ему в матери? А потом он нашел на задворках германских княжеств эту свою Мари, убежденную, что участь жены наследника русского престола – это тяжкий, почти невыносимый крест.

Ох уж эти германские красавицы, ох уж эти германские неженки! Конечно, наглядевшись на дебелых и румяных барышень, русские принцы чуть ли не в каждой тщедушной немочке-блондинке видели королеву фей или прекрасную Лебедь – ну, таких и получали, нимало не задумываясь до венца, очень ли весела оказалась участь сказочного красавчика, который стал возлюбленным феи или заколдованной Лебеди. Как правило, эти прелестницы оказывались годны только к платоническим воздыханиям, к очаровательным позам, взглядам и воздушным поцелуйчикам, умели волнующе вздымать свои нежные маленькие груди, но плотская мужская любовь – а мужчины в русском царском роду были весьма сластолюбивы и оснащены добротно! – вызывала у них в лучшем случае оторопь и стыдливые слезы, а в худшем – отвращение. Ах, кабы знали все те, кто имел возможность каждодневно лицезреть идиллические семейные отношения государей и их жен, что это всего лишь хорошая мина при плохой игре, это государственная политика, и каждая нежная улыбка государынь полита слезами ненависти к мужскому естеству вообще и к мужнему в частности. Как ни странно, от этих почти насильственных связей рождались дети, обуреваемые буйным сладострастием, и дочери ни в чем не уступали сыновьям. Вспомнить хотя бы сестрицу Мэри, великую княгиню Марию Николаевну, любимицу отца-императора… Мэри не раз и не два переполошила семейное гнездо своими любовными эскападами то с какими-то простолюдинами, то с героическим князем Барятинским. В конце концов она загнала в гроб законного супруга, этого утонченного распутника Макса Лейхтербергского, и нашла счастье с Григорием Строгановым[16]. Он, конечно, отнюдь не венценосец, но Мэри нужно от мужчины совершенно другое.

Так же как мужчине от женщины.

Но как угадать, чего ждать именно от этого мужчины и именно от этой женщины? Особенно если оба молоды, неопытны и внешнюю красоту принимают за внутреннюю? Ах, как ошибся, как ошибся Константин, когда рыжие волосы счел признаком телесной пылкости… Он влюбился в юную принцессу Саксен-Альтенбургскую до безумия. А надо было повнимательнее заглянуть в эти прозрачные, слишком светлые голубые глаза… Глаза цвета льда! Но он тогда еще очень мало знал о женщинах, он думал, что все они такие, как очаровательная танцовщица Милица Шверина, которой было поручено его телесное просвещение. Увы… Александра Фредерика Генриетта Паулина Марианна Элизабет, ставшая великой княгиней Александрой Иосифовной, оказалась не просто хладнокровной, а сущей ледяной глыбой! Это настолько обозлило Константина, что он навещал ложе жены как мог часто – не потому, что она вызывала в нем неистовую страсть, а просто из мести за ее пренебрежение. С кем спать, ему в ту пору было совершено все равно, лишь бы женщина была, но на самом деле он все время видел перед собой ту танцовщицу… Она уже умерла к тому времени от чахотки, но с тех пор театр был для него особенным, возбуждающим местом, там он находил себе любовниц, этих милых бабочек-однодневок, но поскольку был неутомим в любовных делах, всякую ночь после встречи с ними проводил с женой… Ох как она его за это ненавидела! И эту ненависть перенесла на Ольгу, которую отец нежно любил и которая чертами лица была похожа на него. А он в отместку презирал ее любимчика, своего старшего сына, слабовольного Николу, причем презирал его больше всего за то, чем сам грешил. За неумеренное сладострастие! Но оно выражалось у Николы не в том, что он под юбки всем подряд, горничным и матушкиным фрейлинам, лазил, как следовало бы сыну своего отца, а в том, что в любую свободную минуту неистово рукоблудничал и рисовал неприличные картинки – в меру знания предмета, конечно. Знание было таким слабым, что Константин Николаевич смотрел на эти художества, давясь от смеха. Мужское естество Никола срисовывал с жеребячьего, а женщины имели непомерно большие груди, но бедра такие узкие и плоские, что нарисованное естество должно было непременно порвать их крошечные лона. Конечно, Константин Николаевич не раз намекал жене, что инициацию Николы пора бы уже провести, но она все желала полагать его маленьким пупсиком, а за эти намеки буквально возненавидела и мужа, и откровенно привечаемую им Ольгу. К Верочке отношение было более снисходительное, ведь отец держался с младшей дочерью нежно, но довольно прохладно.