Северная роза

Цецилия почувствовала, как волосы у нее медленно поднимаются дыбом. Не намекнул ли Аретино, что знает доподлинно: у Цецилии тоже есть такая подвязка! Она сделана из голубого бархата, и подбита голубым шелком, и скреплена золотой застежкою, и украшена крошечными золотыми колокольчиками, которые издают очаровательно-таинственный перезвон, когда, набросив свою фиолетовую накидку и распустив волосы, Цецилия берет магический кубок и открывает книгу заклинаний, бормоча «формулу отречения»:

– Нима! Огавакул то сан ивабзи, он еинешукси ов сан идевв ен и…[15 - «Формула отречения» ведьмы, означающая, что она предается дьяволу, состоит в чтении молитвы «Отче наш» наоборот: с последней буквы последнего слова.]

О боже!.. Цецилия была так вышколена годами притворства, что даже сейчас, как ни была взволнована, помянула имя Господа, а не Рогатого, хотя лишь ему поклонялась в сердце своем. О боже, так, значит, Цецилия находится в руках Аретино еще больше, чем ей казалось? И хотя она никогда не насылала проклятия, не чертила квадрат Марса, не заклинала Перевернутую Пентаграмму, не прибегала к насыланию восьми, вызыванию ненастной погоды и, уж конечно, Великого колдовства, хотя она владела и пользовалась только любовной магией на самом грубом уровне, – она знала: никто не станет вникать в такие мелочи. Ведьма – она ведьма и есть. Развратницу-аббатису ждет позор, аббатису-ведьму – костер!

Цецилия слабо взмахнула ладонью у лица, словно отгоняя жар. Да, Аретино вовремя напомнил о себе. Он хочет Дарию – он ее получит. Лучше это, чем огонь костра!

– Ваше преосвященство, что с вами?

Дрожащий голос привел ее в чувство. Цецилия устремила невидящий взор на лицо Дарии и растянула губы в улыбке.

– Так ты говоришь, убить себя?.. – промолвила она задумчиво. – Ну что ж, если ты не можешь жить оскверненной, пожалуй, и впрямь лучше умереть.

– Д-да? – с запинкой выговорила Дария. – Но это же… как же… грех?

Ага, полдела уже сделано! Она уже не мечтает о смерти так самозабвенно! Похоже, Цецилии достался весьма податливый материал.

– Грех можно замолить, – усмехнулась она. – Конечно, если останешься жива.

– Но ведь ночью… – нерешительно шепнула Дария, с ужасом оглядываясь на свой вздыбленный топчан.

– Ночью что? – жестко переспросила Цецилия, которой уже до смерти надоела навязанная ей Аретино роль покорной сводни. – Представь, что тебе все это лишь приснилось, тебя мучил кошмар.

– Кошмар? – ахнула Дария. – Конечно, что может быть кошмарнее того, что мою невинность взял дьявол? Как можно замолить это?!

– Да забудь ты об этом! – не сдержавшись, рявкнула Цецилия. – Забудь! Если бы тебя изнасиловал смертный развратник, ты что, тоже в петлю бы полезла? Ничего подобного. Стерла бы коленки в молельне, вот и все!

Она не договорила, с интересом наблюдая, как Дария зажмурилась, видимо, изо всех сил стараясь это представить, но тут слезы снова брызнули из-под ресниц, и она прорыдала:

– Не могу! Не могу такого представить! Ведь вы сказали, что с мужчиной я бы получила удовольствие, мне было бы хоть что вспомнить хорошее, а тут… – И она с отвращением передернула плечами.

– Ну-у, если дело только в этом… – протянула Цецилия задумчиво, словно с трудом искала ответа, в то время как уже ясно видела, что делать, что говорить, и нужные слова неслись наперегонки. – Надо сделать так, чтобы тебя взял смертный мужчина. Тогда будет считаться, что он разрушил твою девственность, а инкуб и впрямь являлся во сне.

– Будет считаться? – недоверчиво переспросила Дария. – А кем?

– Да нами с тобой, – пожала плечами Цецилия.

Дария нахмурилась, обдумывая сказанное своей мудрой наставницей.

– И что, для этого годится любой мужчина? – спросила она осторожно.

– Ну уж нет! – оскорбленно фыркнула Цецилия. – Это должен быть особенный мужчина, знающий толк в любви.

– А где найти такого мужчину? – деловито спросила Дария, и Цецилия мрачно усмехнулась:

– Предположим, я смогу тебе помочь. У меня есть один знакомый. Он настоящий патриций, из тех, кто вписан в libro d’oro, Золотую книгу, человек почтенный…

– Почтенный? – перебила Дария с едва уловимой ноткой разочарования в голосе. – Но… разве для сего непременно нужны почтенные лета и знатное происхождение?

– Тебе что, баркайоло[16 - Так в Венеции называют гондольеров.] сюда привести? – сухо осведомилась Цецилия. – Человеку, о котором идет речь, слегка за сорок. Самый раз!

Ей очень хотелось добавить, что за свое патрицианство Аретино заплатил двести или триста дукатов, так что о его знатном происхождении можно говорить только со скрытой усмешкой. Другое дело, что сын сапожника из Ареццо живет так, как не каждый principe[17 - Князь (итал.).] может себе позволить! Но она не стала вдаваться в подробности, а только уточнила:

– Так ты согласна?

– Да что же мне делать? – воздела руки молодая монашка. – Этот грех можно хотя бы замолить! Страшно только, что я совершаю сие по доброй воле, сознательно нарушая обеты, которые принесла Господу!

– Ну, моя милая, – пожала плечами Цецилия. – Господу нашему, Иисусу Сладчайшему, столько приносят обетов, что он и счет им потерял, наверное. Где ему разглядеть, какой нарушен, а какой нет!

Дария подумала-подумала – и кивнула. А ведь и в самом деле! У Бога столько дел, столько людей требуют его присмотра! Может быть, ей повезет, и Господь в нужную минутку как раз обратит свой взор на какую-нибудь другую грешницу?..

Глава III

Совращение святой Дарии

Кое-как угомонив Дарию приказом лечь поспать (нет, разумеется, в другой келье, в другой постели, как же иначе!), Цецилия стремглав убежала к себе и дала волю ревнивым слезам. Мало того, что Аретино бросил ее ради этой безобразной простушки, так она еще и должна была устраивать их новые встречи! Больше всего ей хотелось сейчас плюнуть на Дарию, на Аретино, на все другие дела, которые требовали ее необходимого вмешательства, но слишком многое могло рухнуть, посмей она не угодить Аретино, а потому Цецилия собралась с силами и открыла свой секретер, где лежали перья и бумага. С нарочным в палаццо на Canal Grande[18 - Канал Гранде, Большой канал (итал.) – самая известная протока в Венеции между островами, на которых расположен город.] было отправлено послание. Тотчас пришел ответ. Цецилия, прочитав и подумав, написала снова. Пьетро – тоже. Словом, до времени «Ave Maria»[19 - Час вечерней молитвы в католических монастырях.] Цецилия только и делала, что получала и отправляла письма, и к урочному часу дурное настроение ее достигло своей вершины.

Вдобавок Пьетро Аретино велел Цецилии самолично доставить ему добычу! Он обещал щедрую награду, но для Цецилии самой высокой ценой было его молчание.

Гондола не причалила к парадной лестнице, роскошными террасами вырастающей прямо из зеленоватой воды Canal Grande, а обогнула дворец Аретино справа, юркнула в какой-то canaletto[20 - Маленький канал (итал.).] и остановилась у скользких гранитных ступенек.

Их уже ждали. Высокий прилизанный молодой человек в черном бархатном камзоле подал руки дамам с видом беспечным и наглым и помог выйти из гондолы. Для маскировки они обе были облачены в глухие черные плащи с капюшонами. Цецилия перехватила испуганно-любопытный взгляд Дарии, брошенный на встречающего, и с трудом подавила улыбку: вот смеху было бы, когда б Дария решила, что это – ее грядущий обладатель, и почувствовала к нему влечение! Луиджи Веньер был всего лишь учеником и секретарем Аретино – ну, доверенным лицом, облеченным особыми тайнами, конечно, – однако ему-то Аретино мог спокойно доверить любую из своих любовниц, а то и всех, вместе взятых: Луиджи весьма прохладно относился к женщинам, предпочитая мужчин. Но он всегда старался держаться как галантный кавалер и, распуская слухи о своих невероятных любовных приключениях, не жалел денег для женщин, которые во всеуслышание подтверждали эти слухи.

Еще бы! Содомия наказывалась смертью! Цецилия помнила, как несколько лет назад патриций Бернардино Корреро и священник Франсуа Фабрицио были за это обезглавлены на Piazzetta[21 - Piazza и Piazzetta (букв. площадь и площадка (итал.) – главные площади Венеции.], и тела их потом сожгли, но подражатели им тотчас нашлись. Содомитов подвергали даже особой казни, заключающейся в том, что виновного сажали в деревянную сквозную клетку и заставляли ее висеть на страшной высоте от земли. Любитель наслаждения становился объектом всеобщих оскорблений, терпел жару, холод, дождь, ветер… Патриций Франческо де Сан-Поло попробовал убежать, сломав стены своей клетки, но разбился насмерть. После этого мнения в Совете десяти разделились. Некоторые требовали немедленной казни для содомитов, некоторые уверяли, что народу необходимо еще и зрелище позора. Специальный суд против содомитов собирали каждую пятницу, и результаты его становились общим достижением. Каждые три месяца избирали двух людей благородного происхождения, которые должны были постоянно носить оружие, чтобы на всяком месте убивать содомитов, где бы их ни встретили. Однако Луиджи Веньер по-прежнему жив…

Наверное, с усмешкой подумала Цецилия, он обставляет свои тайные свидания не меньшей таинственностью, чем сатанисты – свои черные мессы. А вот любопытно: колдовская подвязка, брошенная Аретино, – просто безделица, забава или верный знак того, что Аретино присутствовал на черной мессе или даже шабаше? Цецилия не сомневалась: он мог! Он был жаден до еды, питья, женщин, ненасытен до всяких развлечений, которых только мог сыскать в жизни. Не исключено, совсем не исключено, что Аретино иногда забавляется с Луиджи. Не этим ли объясняется та рабская преданность, которую испытывает секретарь к своему хозяину? Однако бесспорно, что такое воплощение мужественности и жизненной силы, как Пьетро Аретино, предпочитает, конечно, женщин… и вот новую одалиску ведут к своему султану Луиджи и Цецилия, отвергнутые любовники! От Цецилии не укрылся пренебрежительный взгляд, которым Луиджи окинул съежившуюся, перепуганную Дарию. Секретарь и Цецилия обменялись понимающими взорами. Оба думали об одном и том же: отставка их временная, долго не продлится!

Луиджи провел дам через мощеный дворик; потом они поднялись во второй этаж и оказались в очаровательной комнате, завешенной розовым и пурпурным бархатом и похожей на раковину, в которую заглянул луч заходящего солнца. Солнце и впрямь уже садилось, и его теплые лучи позолотили мягкие бархатные складки. Кругом на мраморных столах стояли вазы из Мурано, полные розовых, красных и желтых роз. Цецилия знала, что Аретино поддерживает муранских стеклоделов, ему принадлежат одна или две фабрики, он не стесняется беззастенчиво расхваливать их продукцию в письмах к своим многочисленным покровителям и высылать им хрупкие подарки, и сейчас она подумала, что Аретино, с его бесовским чутьем, пожалуй, не ошибся и теперь, как он не ошибается никогда. Эти вазы были прекрасны… и прекрасны цветы, аромат которых был напоен нежностью и затаенным сладострастием – как и вся эта комната, украшенная так изысканно и просто, что Цецилии захотелось прилечь на один из турецких диванов, обтянутых золотистым, в розовых розах, шелком, и долго, долго смотреть на картину в тяжелой золотой раме: золотисто-розовый закат, розовое тело нагой золотоволосой женщины, раскинувшейся на багряном шелке и небрежным движением изящной кисти отстраняющей шаловливого крылатого мальчика, направившего на нее свой лук…

Тициан, конечно. Они ведь с Аретино близкие друзья.

Она так загляделась на дивное полотно, где каждый локон красавицы, чудилось, жил своей жизнью и вздрагивал под шаловливым ветерком, что и сама вздрогнула, когда легкий сквозняк из распахнувшейся двери возвестил, что в комнату вошел хозяин.

На нем был алый камзол, в тон дивному убранству, и Цецилия почти с ужасом ощутила неуместность здесь, в этом уютном гнездышке, трех мрачных, облаченных в черное фигур: ее самой, Луиджи – и Дарии. Прежде всего – Дарии!

Забыв даже откинуть капюшон, та застыла посреди комнаты олицетворением упрека и отчаяния, и Цецилии показалось, что сейчас эта несчастная дурочка со всех ног кинется прочь отсюда… но этого не произошло, потому что Аретино заговорил:

– Я благодарю за честь, которую оказали мне своим появлением прекрасные и достойные дамы. Это большой, большой подарок! – Он поклонился Цецилии, потом Дарии и улыбнулся ей, пытаясь заглянуть под капюшон: – Соблаговолите преподнести мне еще один дар, синьорина: откройте ваше лицо. Аромат этих цветов желает коснуться ваших уст, столь же свежих и нежных, но во сто крат более сладостных. – Он вынул из вазы цветок и провел им по своим губам.

У Цецилии подогнулись колени. Этот жест так много значил на языке нежной страсти, но он был обращен не к ней… не к ней!

Дария, однако, не шелохнулась, а Цецилия почувствовала себя отмщенной: да ведь девчонка даже не понимает смысла таких речей! Перед кем ты распускаешь хвост, Пьетро?

Обычно смутить Аретино было невозможно. Получив отпор, он делал вид, что ничего не произошло, и продолжал молоть вздор с очаровательной наглостью, которая и делала его неотразимым. Но сейчас… Цецилия изумилась, увидев, что он замер, неловко вертя в руках розу, и трагическим взором уставился на Дарию. Внезапное молчание длилось столь долго, что Цецилия занервничала и решила его нарушить, но Луиджи предостерегающе свел брови, и она прикусила язычок – как выяснилось, вовремя, ибо смущенная, испуганная Дария наконец-то решила поднять глаза и взглянула на Аретино… именно в тот миг, когда он резко отшвырнул розу:

– Луиджи! Убери цветы! Все до одного!

Луиджи беспрекословно взялся за ближнюю вазу, но легкий, как вздох, шепот Дарии: