Сёстры-соперницы

– Ваш жених, – уточнил Шишмарев. – Ваш, прекрасная… простите, мне все недосуг было узнать ваше имя, а вы не удостоили меня чести назваться.

– Как?! – изумленно воззрилась на него Лючия. – Разве вы не знаете? Но ведь я княжна Казаринова, Александра Казаринова!

– А по батюшке? – быстро спросил Шишмарев.

– Александра Сергеевна! – так же быстро ответила Лючия, и Шишмарев потер руки:

– Отлично! Вижу, сударыня, вы вполне стоите того щедрого гонорара, которым будут оплачены ваши услуги – потом, когда спектакль будет сыгран.

«Надо бы потребовать деньги вперед», – не без досады подумала Лючия, но заговорила о другом:

– Мне бы хотелось узнать чуть больше о человеке, за которого я сейчас выйду замуж. Интерес мой вполне объясним, сами понимаете.

– Ну что вам сказать… – протянул Шишмарев. – Можете не сомневаться: князь Андрей – волокита, игрок и любитель всевозможных удовольствий. Он всю жизнь был занят только покорением женских сердец, картами и устройством блестящих праздников в своем имении.

Лючия облегченно вздохнула. Таких удальцов она знала как облупленных и лихо умела справляться с ними. Гораздо труднее пришлось бы ей с неискушенным праведником, а характеристика Шишмарева изображает хотя бы светского человека. Северный вариант Лоренцо… ну-ну!

– Вы говорили, он красив?

– Да, он хорош собою, – неохотно согласился Шишмарев, – но взгляд у него неприятный.

«Неприятней, чем у тебя?» – насмешливо подумала Лючия и, испугавшись, что Шишмарев прочтет издевку в ее глазах, с деланым беспокойством обернулась к окну:

– Но почему же его все нет? Вы уверены, что князь решится исполнить условия пари? Все-таки открыто, среди бела дня, умыкнуть благородную девицу – это может ему навредить во мнении света!

– Чего у него не отнимешь, – кисло ответил Шишмарев, – так это умения держать слово и бесстрашия. В жизни не видел человека, который бы так ничего не боялся, как князь Андрей! Если он сказал, что приедет, значит, приедет, даже если против него выйдет полк солдат.

– Вот об этом я и говорю, – кивнула Лючия. – О случайностях, которые могут помешать…

– Вы уже знаете, сударыня, как я подстраиваю случайности, – перебил Шишмарев, на лице которого осталось недовольство тем, что пришлось похвалить ненавистного князя. – Точно так же ловко я от них избавляюсь. Не сомневайтесь: все пройдет отлично. Я даже позабочусь о том, чтобы князь Андрей не заметил, что перед ним на брачном ложе не цветок невинности, а… как бы это поизящнее выразиться… прекрасная иностранка, которая торговала своими прелестями! Сознайтесь, ведь именно этим вы были озабочены, когда я вошел?

Лючия впервые осознала, что Шишмарев не только забавен, но и опасен. С ним надо быть крайне осторожной, и хорошо, что она получила предупреждение вовремя!

Послышался торопливый стук в дверь и шепоток Фотиньи:

– Едут! Князь едут!

– Ни о чем не беспокойтесь, – пробормотал Шишмарев. – Венчание пройдет здесь – князь везет с собой попа; ваша первая ночь будет уже в Извольском, но я позабочусь о том, чтобы супруг ваш добрался до постели сильно пьяным. А теперь я прощаюсь с вами, мне надо…

– Погодите, – схватила его за рукав Лючия. – Где мы встретимся с князем?

– Ну здесь, конечно.

– Нет. Проводите меня в столовую – я встречу князя там.

– Сделаю, – кивнул Шишмарев. – Ну, скорее!

Уже ни от кого не таясь, они вихрем пролетели по коридору, и Лючия ворвалась в столовую в тот миг, когда на крыльце затопали вновь прибывшие. Шишмарев ринулся встречать их, а Лючия, усевшись и раскидав складки платья в продуманном беспорядке, схватила кота, все еще спавшего там, и встряхнула. Кот воззрился на Лючию. Никогда ей не доводилось видеть такого изумления на усатой кошачьей морде, и как ни была взволнована и напряжена Лючия, ей не пришлось прилагать ни малейших усилий, чтобы рассмеяться, так что когда отворилась дверь, вошедших встретил заливистый хохот.

Лючия смеялась – но при этом была настороже. Она увидела высокого светловолосого человека – стройного, статного; увидела, что он сдержан и молчалив, у него изящный вид, выразительный взгляд, но главное – у него страстное, яркое лицо! И он был красив… в самом деле красив, больше, чем она могла надеяться!

От радости, смешанной со страхом, Лючия еще пуще рассмеялась – и каким смехом! Огонь в глазах, ослепительно белые зубы, сияние изящного лица…

Разве могла так смеяться невинная, бесцветная Александра? Да никогда в жизни! Да где ей!

И Лючия увидела, как дрогнули в ответной улыбке губы этого человека… и как дрогнуло его сердце. Он был сражен первым выстрелом, он уже принадлежал ей – с первого взгляда!

В это время кот рухнул на пол, и засмеялись уже все присутствующие. Все смотрели на горемычного увальня, и только князь Андрей не отводил взора от Лючии. Она тоже смотрела на него безотрывно и настолько была упоена своей победой, что не заметила, как потерпела поражение…

Часть вторая

Александра

Глава VII

Пробуждение и кошмар

Квас у Фотиньи оказался кислым, шибал в нос перебродившим бражным духом. Александра всего глоточек-то и сделала, однако и этого достало, чтобы вдруг обморочно закружилась голова и пошли двоиться предметы.

«Я захмелела! – с изумлением поняла девушка. – Ей-богу! В первый раз в жизни. Как интересно!»

Она тупо наблюдала, как плавает вправо-влево ленивый хозяйский кот, не сводя с нее сонных глаз. Фотинья глядела на осоловевшую княжну с болезненным любопытством. Александра удивилась: как же это она так качается? Закачался и человек в черном парике, несмело заглянувший в комнату и опасливо воззрившийся на Александру. Она с трудом вспомнила, что это Шишмарев, московский знакомый, но ни слова приветствия сказать ему не смогла: замутило так, что пришлось сжать зубы, чтобы не стошнило. Вокруг нее громко говорили – до боли в ушах, – но о чем, непонятно…

– Наконец-то уснула! – воскликнул кто-то с польским выговором, и Александра кое-как уразумела, что речь идет о ней: ведь именно она сейчас неудержимо проваливалась в сон.

– Да, – пробормотала она, – я сплю…

И мир для нее надолго перестал существовать.

…Впрочем, спала она с удовольствием. Это было куда приятнее, чем ощущать немилосердные толчки (Александра поняла, что ее куда-то везут, но куда и зачем – даже думать об этом было выше ее сил), жевать какую-то неудобоваримую еду, пить исключительно Фотиньин квас. Лишь только она чуть-чуть просыпалась и начинала вяло причитать, что ей необходимо по нужде, какие-то двое подхватывали ее с обеих сторон и волокли из тепла в стужу, где она безотчетно делала, что надобно. Каким-то образом она понимала, что эти люди щадят ее стыдливость, не стоят вблизи, отворачиваются… а впрочем, все чувства были в ней подавляемы напитком, которым ее непрестанно пичкали. Когда Александру будили поесть, она просыпалась весьма неохотно, прежде всего потому, что ее никогда не называли настоящим именем, а кликали Лючией или чехвостили ladra, avventuriera или вовсе diavola bambola[10 - Воровкой, авантюристкой… чертовой куклой (итал.).]. Почему-то Александра понимала эти слова, хотя они и произносились на чужом языке, который она каким-то образом понимала – сначала плохо, потом все лучше и лучше, хотя смысл речей большей частью не достигал ее замутненного сознания.

Она соображала тем не менее, что все еще находится в пути: ее тело смутно вспоминало состояние постоянного движения на переменных тройках. Иногда, открыв глаза, она видела вокруг себя какую-нибудь мрачную избу, которую освещала лучина. Догорая, она перегибалась и, дымясь, падала в подставленную плошку с водою; новая с треском ярко вспыхивала… это повторялось часто, до бесконечности часто!

И вот наконец Александра в первый раз толком проснулась.

Сначала она чувствовала себя как бы в лодке, которая беспрерывно колыхалась то в одну, то в другую сторону. Чем дальше, тем более усиливались толчки. Александра начала стонать. Иногда в ответ раздавалась раздраженная скороговорка, и Александра умолкала, но ненадолго, и при новых толчках снова принималась стонать. И вдруг она ощутила, что заваливается на бок и летит куда-то… во что-то мягкое, холодное… до ужаса холодное! Нечто влажное, ледяное прилипло к ней сверху, как если бы некий полог обрушился, сковывая все движения и грозя удушить. Вдобавок на нее навалилась какая-то мягкая шуршащая тяжесть, окончательно повергнув в панику.

Александра истошно закричала, и не сразу до нее донеслись два голоса, которые наперебой приказывали ей, чтобы она продвинулась как-нибудь к отверстию, прорезанному ножом. Александра сначала ничего не понимала и могла только стенать, но чем холоднее становилось, тем более прояснялись мысли. Наконец-то она поняла, чего от нее хотят, и, сбросив с себя груз (это оказался какой-то мешок), на четвереньках поползла туда, где брезжил свет. Стоило ей высунуться, как ее схватили за плечи и вытащили наружу одним рывком, таким сильным, что Александра упала вниз лицом на что-то колючее, мокрое, студеное.

Это был снег, теперь она узнала его: грязный, ноздреватый и совсем не белый, но наконец-то Александра обнаружила нечто знакомое! Она приподнялась и увидела, что поблизости лежит завалившаяся набок дорожная карета, застегнутая с обеих сторон кожаными фартуками, а в постромках бьются упавшие лошади, которых пытаются поднять трое мужчин. На Александру никто не обращал внимания, и она встала, выпрямилась, шатаясь и обеспокоенно озираясь по сторонам. Вокруг валялись разбросанные вещи; рядом лежал мешок с овсом – возможно, именно он придавил Александру. Она увидела какие-то узлы, саки – и рассеянно принялась подбирать их. И вдруг ее словно ударило: она осознала, что неведомым образом перенеслась из постоялого двора в какое-то чистое поле, в общество незнакомых мужчин. Туманные картины проплыли в ее памяти, и Александра едва не закричала от ужаса, сообразив: да ее же похитили! Похитили и везут неизвестно куда! Не думая, не размышляя, повинуясь только желанию спастись, Александра рванулась вперед и со всех ног понеслась к узкому синему крылу леса, огибающему грязно-белое поле. Однако скользкая корка наста не давала быстро бежать, Александра упала на колени, попыталась снова вскочить, но тут чьи-то руки вцепились ей в плечи и резко повернули.

Два искаженных страхом и ненавистью лица замаячили перед ней. Одно принадлежало поляку, это можно было понять по трусливому, бегающему взгляду и запыхавшемуся шепотку: «Пшепрашем, пани… Ох, пся крев…» Второе – маленькое, гладкое, смуглое, с прилизанными черными волосами, отталкивающее лицо человека без возраста. Тонкие змеиные губы искривились, гнусаво выкрикнули: «Puttana!»[11 - Шлюха! (итал.).] – и чья-то рука с такой яростью хлестнула Александру по щеке, что она рухнула без чувств.

…Теперь она долго не ощущала вокруг себя ничего, не чувствовала дороги, а просто тяжело, тупо спала, и тем более неожиданным оказалось для нее новое пробуждение.

Она проснулась от того, что нечто горячее охватывало ее тело и непрестанно плескалось на голову. При этом чьи-то пальцы немилосердно теребили ее волосы, но даже это было приятно Александре, так как несло дивное ощущение чистоты и свежести. Открыв глаза, она обнаружила себя сидящей в лохани. Чьи-то руки горстями набирали воду, лили ей на голову. Александра долго смотрела на эти мелькающие руки, на воду, над которой курился парок, на очертания своего исхудавшего тела – смотрела в глубокой задумчивости, в том рассеянии мыслей и чувств, какое бывает на границе между бодрствованием и сном, жизнью и смертью, пока человек, который ее мыл, не зашел спереди, и Александра не увидела старуху.

Это была не русская старуха, сразу ясно! Русские бабушки не носят высоких накрахмаленных чепцов, пышных юбок с корсажами, у них не такие рубахи, нет шейных косынок… да и вообще, у наших приятные, милые, мягкие лица, а эту будто кто-то делал-делал, потом рассердился – и бросил, настолько негармоничным казалось ее лицо.