Большая книга ужасов – 72 (сборник)

Саша добавил к этим снимкам ту фотографию Аси, которую видел раньше, а потом снова перерыл содержимое коробки и выискал фото отца с младенцем в розовом одеяльце. Сто пудов, что в него была завернута Ася! И отец такой счастливый…

Теперь все стало ясно. На вид эта девчонка Сашина ровесница. Она совершенно не похожа на Сашу, но это, конечно, его сестра! У них один отец. Получается, у него было две семьи. Он был… как это называется… двоеженец! Одна жена – Сашина мама, вторая – конечно, та женщина, которая сидела рядом с Асей над Волгой. И дети у них родились одновременно. Наверное, отец сначала больше любил Сашину маму, поэтому жил с ней и с сыном. Потом Саша и его мама отцу надоели, и он вернулся в ту, другую семью, которая обитает в микрорайоне Мещерское озеро, где-то неподалеку от Борского моста. На фоне этого моста сфотографирована Ася, там же Сашиного отца видел Макс. Отец вернулся в ту семью, потому что решил: мать Аси лучше, чем мать Саши. А дочка лучше, чем сын.

Чем лучше?

Наверное, отец знает чем. У взрослых своя, взрослая логика, которая помогает им находить ответы на вопросы, для которых в принципе нет ответов, и оправдывать свои самые ужасные поступки. Такие, например, как бросить одну семью и уйти в другую.

Интересно, знает мама про эту другую семью? Про девчонку Асю? Наверное, знает. Потому и плакала по ночам. Но все же ни к чему, чтобы она наткнулась на эти снимки. Опять будет плакать.

Странно, что отец их оставил. Забыл, наверное? Так спешил к другой семье, что даже фотографии забыл? А впрочем, у него теперь есть настоящая Ася, зачем фотографии?

Ему незачем, но и здесь этим снимкам делать нечего! Надо их выбросить. В помойку!

Саша сначала хотел изорвать все Асины фотографии в клочки, но потом ему почему-то стало противно это делать. Просто сунул конверт в первую попавшуюся полиэтиленовую сумку, свернул – и выскочил из квартиры. Он вдруг страшно заспешил и с трудом заставил себя запереть дверь. Хотелось избавиться от конверта как можно скорей!

Уже стемнело. Во дворе Саша подбежал к мусорному контейнеру и собрался было швырнуть конверт туда, но потом решил, что это слишком близко к дому. Вдруг сумка раскроется, снимки выпадут из конверта и их ветром разнесет по двору? Лучше поискать помойку подальше. Ага, вспомнил он, в парке Кулибина есть большущий ящик, куда подметальщики собирают парковый мусор. Вот туда и надо бросить этот поганый конверт!

Уже стемнело, но при свете парковых фонарей Саша все же нашел ящик, швырнул туда сумку, с облегчением вытер руки о джинсы, повернул было назад, понимая, что уже ночь на дворе и пора возвращаться домой… но вдруг споткнулся, ошеломленно оглядываясь.

В пустых аллеях один за другим гасли фонари, словно… словно кто-то невидимый выключал их волшебным делюминатором профессора Дамблдора.

Саше смутно вспомнилось: что-то подобное он уже видел!

Дорожки утонули во тьме. Похоже, во всем парке осталось только одно светлое пятно: то, в центре которого стоял Саша. Пятно напоминало бледно-желтый лоскут, обметанный по краю черной ниткой.

«И это я видел, – вспомнил он испуганно. – И это со мной уже было!»

Но больше ничего вспомнить не удавалось…

Подошву правой ноги что-то обожгло, и Сашей овладела ужасная слабость. Он прилег на клочок света, распростерся на нем, а в следующее мгновение у него возникло странное ощущение, будто пятно-лоскут кто-то подхватывает с асфальта и несет, несет… вместе с ним. Над Сашей резко хлопали крылья, внизу мелькали улицы, потом он почувствовал прикосновение чего-то холодного – ужасно, просто загробно-холодного… почудилось, что лоскут, на котором он распростерся, скомкали и обтирают им могильный памятник. Перед глазами мелькнул портрет красивой большеглазой женщины, надпись «Федорова Екатерина Николаевна», даты рождения и смерти… Екатерина Николаевна умерла три года назад, и было ей около тридцати пяти. Потом опять замелькал город внизу: Стрелка, здание Нижегородской ярмарки, дома, улицы, высокий мост через Волгу – Борский мост – появился впереди… потом последовало резкое снижение к приоткрытой балконной двери, и порыв сквозняка внес лоскут в какую-то незнакомую комнату.

Саша не мог понять, то ли он летит вместе с лоскутом, то ли сам идет по чуть поскрипывающему полу, не касаясь его ногами, неспешно направляясь к кровати, на которой кто-то лежал.

Рядом на стуле сгорбился какой-то мужчина. Дремал сидя.

Вдруг что-то сердито-пресердито зафырчало рядом, и Саша увидел, как из-под дивана выкатился серый комок, весь покрытый иголками. Снова зафырчал, поднял острую мордочку, потом засеменил к Саше, стуча коготками по полу и топорща иголки.

Да ведь это еж! Симпатяга какой, даром что сердитый!

– Ты что, Ахилка? – послышался с кровати шепот, и Саша невольно улыбнулся.

Ахилка! Так звали ежика в «Детстве Никиты» Алексея Толстого – в одной из самых любимых Сашиных книжек. Значит, тому, кто лежит на кровати, тоже нравилась эта замечательная книжка?

Ахилка, про которого там рассказывалось, тоже бегал, стуча по полу коготками, особенно ночами, выспавшись за день. А когда наступили холода, он натаскал тряпок и бумажек под буфет, чтобы завалиться спать на всю зиму. Интересно, этот ежик зимой тоже спит под каким-нибудь шкафом, в укромном уголке?

Саша обошел ежа – и замер, увидев лицо того человека, который лежал на кровати.

Это была Ася.

Ася! Та самая зеленоглазая девчонка с косой. Его сестра… сестра по отцу.

А мужчина, который задремал на стуле, – их отец!

Ася была бледная, ужасно бледная в этом лунном свете, ну прямо как неживая. И она испуганно смотрела на Сашу.

– Мамочка, – прошептала Ася. – Ты пришла! Ты за мной пришла, да? Ты беспокоилась, что я одна, что тетя Валя за мной плохо ухаживает? Нет, она очень хорошая! Правда, она тебя не послушалась. Она нашла моего папу и рассказала, что ты умерла, а я очень сильно болею, так, что меня никак не могут вылечить. И папа теперь живет у нас! Ты понимаешь? Он теперь со мной! И я знаю, что он меня ужасно любит! Ты зря говорила, что он меня не любит: я знаю, что я ему нужна, очень нужна, и ему будет очень грустно, когда ты меня заберешь. Мне его очень жалко, но я так устала болеть… Помоги мне!

– Ася! – раздался сдавленный голос. – Что ты говоришь? С кем ты разговариваешь?

Отец вскочил со стула и испуганно оглядывался.

Саша понял, что тот его не видит. А вот Ася видит – но не его, а почему-то свою маму.

Значит, Екатерина Николаевна Федорова, памятник которой недавно видел Саша, была матерью Аси. Екатерина Николаевна умерла. А теперь умирает Ася. Получается, отец бросил Сашу и его маму потому, что его дочка умирает. И, может быть, когда она умрет, он вернется?

Похоронит ее – и вернется!

Да, Ася сейчас умрет, Саша был в этом уверен. Умрет – так же как умерла женщина, за которой пришел ее покойный муж, так же как умер парень, которому явился его убитый друг. Саша внезапно осознал то, чего не осознавал раньше: это не они являлись умирающим – это он принимал их образы! Как-то это было связано с тем, что он оказывался на кладбище и видел их могильные памятники. Прикасаясь к ним, он словно бы вбирал в себя образы покойников, принимал их облик – и приходил к умирающим, чтобы забрать остатки их жизней, чтобы увести душу из тела, измученного болезнями.

Значит, он совершал благое дело! Ведь та женщина говорила своему Пашеньке: «Я так измучилась от этих болей! Спаси меня от них! Забери меня с собой!» И Гошка Панов просил друга: «Колян, спаси меня от этих мучений! Забери меня с собой!» И Ася только что сказала: «Я так устала болеть…» И попросила: «Помоги мне!»

Ну что же, Саша поможет ей. Охотно поможет! Еще как охотно! Из-за нее они с мамой натерпелись столько горя! А теперь… теперь надо только смотреть ей в глаза. В эти зеленые глаза, похожие на листочки молодых берез.

Она такая красивая! И она его сестра…

И нет ничего странного, что им обоим нравится «Детство Никиты»!

«Ну и что? – словно бы прозвучал в его голове чей-то вкрадчивый шепот. – Что тебе до нее? Тебе надо просто смотреть и смотреть. Ты уничтожил ее фотографии, а теперь уничтожишь и ее. Тогда отец вернется! Смотри, смотри ей в глаза, пока они не погаснут!»

– Ася! – вдруг раздался хриплый голос. – Асенька, не надо! Милая, подожди! Не умирай!

Это был голос отца, но Саша даже не сразу узнал его. Такого голоса он никогда не слышал. Как будто слова шли не из горла, а из разорванного сердца! И Саша вспомнил: «Даже не знаю, как бы я пережил, если бы с моим ребенком что-нибудь случилось. У меня бы сердце разорвалось, наверное! Или с ума бы сошел…»

– Ася! Не уходи! – прохрипел отец, и Саша вдруг совершенно ясно понял: отец тогда, на Спиналонге, на этом страшном острове, правду сказал. Он не сможет перенести смерть своего ребенка. Он с ума сойдет или умрет, когда умрет Ася!

А может быть, он это все-таки переживет? Погорюет – и вернется домой? Даже если дочь умрет, сын – это ведь тоже утешение, большое утешение!

Ася умрет! Вот сейчас. Эти зеленые глаза сейчас погаснут…

Нет!

Саша зажмурился, рванулся, ринулся куда-то… он сам не знал, куда бежит, что будет делать, – знал одно: смотреть, как гаснут Асины глаза, он не собирается! Не хочет!

Он бежал через комнаты, а сзади слышался мелкий дробный перестук. Саша оглянулся через плечо – это еж Ахилка семенил за ним! Иголки его воинственно топорщились.

Значит, Ахилка тоже его видел?

Его? Или умершую Екатерину Николаевну?..