Верблюд. Повесть

Все вышли из машины. Калитка была не заперта. Распахнутая настежь входная дверь дома, находившегося сразу же за невысоким забором, была распахнута настежь и вела в небольшой коридорчик, который в деревнях именуют сенями. И сама дверь, и коридорчик, да и домишко в целом производили впечатление убогой заброшенности, как будто здесь никто не жил лет тридцать. Запущенным был и двор за домом с наполовину засохшей одинокой яблонькой у забора и разрушенным сараем, куда любопытный Иваненко уже успел заглянуть.

Милиционеры поднялись по ступенькам и вошли внутрь. Водитель, налетев в темноте на ящики с пустыми бутылками, штабелями, сложенными у стены, чертыхнулся, затем, пошарив рукой по стене, нашёл выключатель. Свет загорелся в единственной комнате, куда и вел коридор, но освещения хватило, чтобы осмотреть весь дом.

Посередине довольно-таки большого помещения, разгороженного печкой-плитой на кухню и жилую часть, с люстры свешивалось нечто, что в темноте вполне могло напоминать очертания человека. При ярком же электрическом свете схожесть с живым существом утрачивалась и перед глазами изумленных стражей порядка открылась совершенно иная картина. К изогнутому металлическому стержню люстры, на котором уцелел один из трех полагающихся рожков, была прицеплена вешалка с рыболовным костюмом. Прорезиненные штаны комбинезона, переходящие в сапоги, напоминали ноги, торчащие в разные стороны. Поверх комбинезона была небрежно накинута такая же прорезиненная куртка с задранным капюшоном. Подойдя ближе, лейтенант увидел, что в капюшон вставлен старый футбольный мяч, придававший ему форму свесившейся головы.

– Что за клоунская композиция? – поинтересовался подошедший Иваненко, пока его командир крутил вешалку с одеждой в разные стороны.

– Это тот Гена, которого повесили и из-за которого мы еще не скоро попадем домой, правильно, гражданочка? – сделал заключение лейтенант, после некоторого раздумья, и грозно посмотрел на женщину. Та стояла, ничего не понимая, и только испуганно озиралась кругом.

Водитель тоже внимательно рассматривал костюм, а затем, и помещение, но в отличие от женщины его лицо выражало не испуг, а крайнюю степень брезгливости. Дом напоминал ночлежку бомжей в самом наихудшем варианте. Белая водоэмульсионная краска, которой когда-то была побелена комната, со временем во многих местах облупилась и отслаивалась от стен большими хлопьями. На фоне почерневшего по углам и над печкой потолка свисала не менее живописная паутина, возрастом, исчисляемым годами, а то и десятилетиями. Два подслеповатых оконца в зале и столько же со стороны кухни давно не мылись, а ободранные подоконники были завалены банками, окурками, коробками и пустыми бутылками из-под спиртного различных размеров и окрасок. На придвинутом вплотную к одному из окошек старом квадратном столе возвышалась груда немытой посуды вперемешку с остатками заплесневелой еды. Над этим великолепием завершающим штрихом вился рой зеленых мух и мошек.

В это время Иваненко приблизился к громоздкой кровати с металлическими дугами и панцирной сеткой почти музейной редкости, уже не встречающейся в современных домах и квартирах, над которой висел ярко-синий плюшевый коврик с бахромой по бокам и изображением двух оленей в лесу.

– У моей бабки был такой лет двадцать назад, – сказал он, закуривая сигарету.

Рядом с кроватью у стены находились не менее ветхие экспонаты нищенского быта: светлый массивный шифоньер с оторванной дверцей и тройка наспех сколоченных табуреток. И никаких тебе телевизоров, радиоприемников и бытовой техники, что больше всего поразило Иваненко, считавшего, что уж радио должно непременно быть в каждом доме. Зато большую часть коридора и комнаты занимали ящики с аккуратно сложенной пустой стеклотарой из-под водки и вина, в чем скоро убедился старший сержант, проведя быстрый осмотр. Часть бутылок стояла или просто валялась на грязном полу, перекатываясь в разные стороны, когда их случайно задевали при ходьбе милиционеры.

Убогое убранство дома никого не смутило – еще не такое видывал милицейский патруль, выезжая по вызовам граждан на пьяные разборки. Но тошнотворно-кислый запах лез в ноздри, проникал в мозг, вызывая приступы удушья. Лейтенант выскочил на улицу первым, за ним – Иваненко, куривший одну сигарету за другой, и только водитель не растерялся и распахнул окна настежь. Женщина продолжала стоять около вешалки с рыболовным костюмом, не замечая ничего вокруг.

– Ты посмотри, сколько тут стеклотары! Если все сдать – будет три моих зарплаты, – заметил Иваненко, возвращаясь назад, и было непонятно: говорит он серьезно или шутит.

За старшим сержантом в комнату вернулся лейтенант. Он заметил лист бумаги, лежащий на столе поверх немытой посуды. Это была телеграмма из Волгограда, адресованная Геннадию Синюкову, и, судя по штемпелю, полученная им вчера.

– «Гена, встречай. Еду автобусом на 18 часов. Буду в 21 на трассе. Валя», – громко прочитал милиционер и посмотрел на еще не пришедшую в себя женщину:

– Валя, это – вы?

– Да, – прошептала она, – это я послала Гене телеграмму.

Лейтенант перевернул листок и увидел второе послание, написанное уже корявыми буквами простым карандашом, огрызок которого валялся на столе рядом с окурками и засохшим куском хлеба.

«Валентина! Негодяи и завистники меня уничтожили! Я разорен и мертв! Не ищи меня!», – с пафосом продекламировал он и помахал бумагой над головой:

– Вот, так-то! И цирк уехал, и клоуны вместе с ним! Только мы и остались.

Крик женщины перебил его.

– Убили! – неожиданно вновь заголосила Валентина, и слезы полились у нее из глаз, – и деньги все забрали!

– Нужно бы у гражданки объяснение взять, – задумчиво произнес лейтенант, вспоминая уроки по криминалистике в школе милиции, которую окончил в этом году.

– И еще этого «Гену» с люстры снять, постоянно на него натыкаюсь, – добавил Иваненко.

– Нет, Гену мы трогать не будем, пока не приедет опергруппа и не составит протокол осмотра места происшествия. Вдруг человека, и вправду, убили или похитили, а на чучеле могут быть посторонние отпечатки пальцев. Вася, принеси из машины мою папку с протоколами и заодно захвати ведро и газет побольше, – обратился лейтенант к водителю и начал разбирать стол, составляя грязную посуду на пол.

Когда стол был очищен от мусора и застелен газетами, милиционер сел на табуретку и положил перед собой специальный бланк с заголовком «Объяснение» из принесенной папки. Женщина присела на краешке второй табуретки, достала из сумочки платок и вытерла слезы.

– Как, как вы сказали фамилия этого Генки? – вдруг спросил Иваненко, остановившись перед шифоньером с оторванной дверцей.

Не услышав от женщины ответа, он продолжил:

– А шкаф-то пустой, нет ни одной вешалки с одеждой, только грязный носок в углу валяется! Зачем убийцам и похитителям нужны Генины шмотки? У него что – костюмы от Версаче?

Но и на этот его вопрос никто не ответил.

Тогда старший сержант распахнул единственную створку шифоньера и неожиданно присвистнул от удивления:

– А здесь прям алтарь! Памятник бумагомарателю!

Женщина и лейтенант наконец-то обернулись, и увидели, что на полках, предназначенных для постельного белья и мелких предметов одежды, которых, кстати, в помине не было, аккуратными стопочками лежат разноцветные картонные папочки с завязками, несколько нетронутых пачек бумаги и цветной копирки для печатной машинки, а также шариковые ручки и заточенные карандаши, положенные заботливой рукой владельца в стаканчик для писчих принадлежностей. На верхней полке рядами возвышались коробки и коробочки со скрепками, кнопками и дыроколом, то есть со всем канцелярским набором, необходимым для функционирования небольшого офиса.

Дефицитная югославская печатная машинка «Оптима» – мечта многих журналистов и секретарш по причине ее компактности и хорошего шрифта- одиноко стоявшая на нижней полке, украшала мини-оазис чистоты и порядка в пустыне хаоса и нечистот Генкиного дома.

– Ну и ну, – удивился водитель, – это еще что такое?

– Не трогать до приезда экспертов! – снова приказал командир патрульной группы и повернулся к столу, намереваясь все-таки взять объяснение у гражданки.

– Синюков, – тихо сказала Валентина, запоздало отвечая на вопрос Иваненко, и добавила: – Он мой муж.

– Правда? А не тот ли это – Синюков Геннадий Семенович, который раньше жил в районном центре на улице Красных партизан, дом 17 квартира 3? А потом, к радости соседей и бывшей жены, исчез неизвестно куда? – оживился милиционер, все-таки взявший, вопреки указаниям начальства, одну папку с полки.

И снова его вопрос повис в воздухе, оставшись без ответа.

– Владимир Петрович, – обратился тогда Иваненко к лейтенанту, – допросите потом меня! Я очень хорошо знаю Генку Синяка, то есть Геннадия Семеновича Синюкова. И мне есть, что сказать!

– Хорошо, – кивнул лейтенант, – а сейчас не мешайте.

2.

Валентина и Генка Синяк.

– Я – Валентина Юрьевна Синюкова, девичья фамилия Синицына, тридцать пять лет, родилась и проживала в Волгограде, работала медицинской сестрой хирургического отделения в областной клинической больнице, три дня назад уволилась, – быстро произнесла женщина и горестно вздохнула.

– Продолжайте, – подбодрил ее лейтенант, аккуратно записывая показания.

– Да, так, ничего интересного, – Валентина пожала плечами, – родители мои погибли в автокатастрофе десять лет назад. Братьев и сестер у меня нет. Так и жила себе одна в однокомнатной хрущевке. После училища работала медицинской сестрой, место работы никогда не меняла. Платили мне мало и нерегулярно – зарплату часто задерживали на несколько месяцев, выживала, как могла: когда уколы кому за шоколадку сделаю, когда больные кусок сала из деревни привезут. Денег едва хватало на проезд от дома до работы и за коммунальные услуги заплатить. Благо, что в больнице иногда подкармливали, если еда в столовой от пациентов оставалась. Женихов у меня не было – не красавица, а потом, сейчас мужчины все богатых женщин ищут, нищие им не нужны. Да и некогда мне было романы крутить. Работала по две смены подряд, чтобы хоть как-то прокормиться. Добираться домой далеко – пока доедешь, так устанешь, что ничего не хочется делать. Плюхнешься перед телевизором на диван, а утром снова – на работу. Вот и вся личная жизнь!

– Понятно, а теперь расскажите про гражданина Синюкова Геннадия Семеновича.

– С Геной мы познакомились два года назад в апреле. Его тогда к нам в больницу избитого и с переломом ноги привезли. Говорил, что ему досталось за политическую деятельность, за то, что на митингах правду-матку в глаза резал. Удостоверение мне показывал, что является помощником депутата областной Думы. Еще говорил, что одинок, что бывшая жена его совсем не понимала. Обобрала до нитки и выставила из квартиры. С ребенком видеться не дает. Мне он понравился, – она умолкла на минуту, вытерла платком лоб, а потом продолжила:

– Только, вот, ко всем родственники приезжали, друзья приходили, а этот – совсем одинокий. Ну, прямо, как и я. Просил не сообщать никому, что в больнице находится. Ему перед соратниками и знакомыми стыдно было. Все его привыкли видеть опрятным, хорошо одетым, интеллигентным человеком, а сейчас он с побитой физиономией, как последняя пьянь. Еще просил прессу ему покупать, чтобы всегда находиться в курсе политической жизни страны и области. Говорил, что у него денег сейчас нет. Когда били на вокзале, кошелек отняли и приличную одежду, но он все до копейки вернет. В общем, прониклась я к Гене: газеты и еду приносила. Что могла – огурчики соленые, картошечку отварную, иногда курочку приготовлю.

– Да, я ему поверила, – ответила она лейтенанту на его очередной вопрос, – потому что участковому, который приходил в больницу допрашивать Гену, он рассказывал то же самое. А потом к нему какие-то скользкие типчики пришли, требовали, чтобы он заявление из милиции забрал, а то хуже будет. В конце концов, они ему много денег дали. Гена мне все расходы возместил. А еще из этих денег я купила ему новую одежду и спортивную сумку.

– А роман когда у вас начался? – докапывался лейтенант.

– Ой, далеко не сразу, – Валентина наморщила лоб, – когда Гена выписался, он принес мне огромный букет роз и коробку конфет «Птичье молоко». Мы долго тогда стояли у окна в коридоре больницы и разговаривали. Он сказал, что получил наследство от бабушки в хуторе Ковыли. Целое домовладение с жильем и земельным участком, – она посмотрела на милиционера тоскливым взглядом, – а еще он сказал, что ему полагается большой участок земли из бывших колхозных земель, который тоже за бабкой остался. А поскольку политикой ему больше заниматься не дадут…