Солнышко в банке

– А ну слезли отсюдова! Паразиты! Сейчас вы у меня получите! А тебе, Ванька, первому достанется, – доносился снизу истошный крик.

Наши манёвры засекал тот самый дворник дядя Вова, любитель котлет. Ещё он был Ваниным папой.

– Быстро на пол! – командовал Ваня.

Мы падали, притворяясь отрядом разведчиков. Я падала не как все, спиной кверху, а наоборот, и ртом ловила снежинки. Снежинки летели с небес, их было огромное количество. А-ам! На язык падала первая, таяла меньше чем за секунду. А-ам! Вторая. Третья могла угодить и в глаз.

– Что, по-хорошему не понимаем? Сейчас мамкам с батьками всё расскажу, – угрожал дядя Вова.

– Ребзя, мне пора домой, – вроде бы сдавался Ваня.

Ваня не то чтобы боялся папу. Просто у дяди Вовы был армейский ремень с пряжкой. Этот ремень висел у них дома на самом видном месте – на ручке шифоньера. Для острастки. Дядя Вова был хороший. Просто за Ваню он очень переживал, потому что Ваня ничего на свете не боялся.

Как только дядя Вова скрывался за углом, Ваня, я, Таня, Серёга и Наташа десантировались в сугроб и разбегались по домам. Вместо красивого сугроба под сарайками оставалась бесформенная куча с глубокими вмятинами.

Домой мы возвращались насквозь мокрые, с красными щеками, носами и руками. Сразу скидывали одежду и обувь – находиться в них становилось неприятно. У высокой круглой печки в комнате образовывалась горка. Если хорошенько покопаться, в ней можно было найти: чёрные валенки, носки из колючей овечьей шерсти, тонкие носки, колготки, рейтузы, свитеры, кроличьи шапки. Мех на шапках был обледеневшим и топорщился, как разъярённый дикобраз.

Стоило как следует встряхнуть любой предмет одежды – начинался снегопад. Снег, принесённый на всём этом добре, от тепла быстро превращался в подтаявшие ледяные шарики. Эти шарики можно было отдирать и бросать в огонь, где они моментально исчезали. Можно было засунуть кому-нибудь за шкирку.

А можно было просто глядеть, как оранжевое пламя охватывает поленья в печке, наслаждаться живым теплом и думать. В такие минуты в голову приходило много умных мыслей. Например, меня зовут Алёна. Викторовна. По отчеству. А если бы было по мамчеству, тогда Ольговна. Алёна Ольговна!

Собраться вместе нашей честной компании удавалось редко: то один учится, но другой у бабушки, то третья на соревнованиях. Получалось только тогда, когда надо было в школу, а на улице – минус тридцать, и уроки отменяли. Вот тут-то и начиналось самое веселье: валяние в сугробах, кидание снежками, катание с горок. Домой мы забегали только на минутку – перекусить двумя видами бутербродов: чёрным хлебом с подсолнечным маслом и солью или белым хлебом со сливочным маслом и сахарным песком. Вкуснотища необыкновенная!

Когда мороз стал уходить, сошёл с ума ветер: начал завывать, сметать снег с крыши и стучать в печной трубе. «Бу-бум-бум! Бах-бах!» – раздавались страшные звуки. Это колотил по крыше кусок железяки. Серёга в садике во время тихого часа с головой накрылся простынёй и бегал, как привидение, пугал детей. Подражая ветру, выл и стонал. Воспитательница поставила его в угол и нажаловалась маме. Мама попросила Серёгу повторить выступление дома и смеялась до слёз.

По вечерам мы с Серёгой частенько гостили у старичков. Им было лет по сорок пять. Оба работали в конструкторском бюро на заводе: КаБэ, как сами говорили. Мы пили чай с клубничным вареньем, с пирогами, которые специально для таких случаев пекла баба Нюра.

Цыга устраивалась рядышком, а мы над ней смеялись. Как только принимался хулиганить ветер, она прижимала уши и выгибалась дугой: что за жуть творится на улице?

До чего она была хороша! Глаза блестящие, зелёные, уголками вверх, как у восточной красавицы. До чего чистоплотна! Умывалась по полчаса. Сначала поднимала вверх переднюю лапку, осматривала. Вздыхала. Вылизывала лапку с убранными коготками, потом с выпущенными. Вокруг каждого коготка выкусывала лишнее. Тщательно слюнявила лапку и принималась за мордочку. Протирала макушку. Для мытья спинки Цыге приходилось садиться на задние лапки и поворачивать туловище.

– Как зайчик! – смеялся Серёга.

Холодное время года Цыга предпочитала проводить дома. В основном спала, кушала и слушала разговоры. Даже поправилась маленько.

Наступил апрель. Мы вообще-то ждали, что весна начнётся в марте. Потому что март, как известно, первый весенний месяц. Но как бы ни так. Весна всё не начиналась и не начиналась. Наоборот – намело столько снегу, что в один из апрельских понедельников, пятого числа, мы не смогли открыть подъездную дверь. Обрадовались, конечно. Но не тут-то было. Мама подняла телефонную трубку. «Жжж-ж-жж-жжжж» и долгое «жжжжжж…». Это она набрала номер учительской 3-12-40. У нас телефонный диск жужжал громко-громко, когда из него вытаскивали палец, и он возвращался на место.

– Нина Ивановна, здравствуйте! Это мама Алёны Смирновой беспокоит. Нет-нет, не заболела. Просто опоздает, мы сейчас откапываться будем. Да-да, завалило чуть ли не до окон. Полкласса не пришло? Ну, тогда ладно. Появимся, когда сможем выйти. И Вам хорошего дня!

«На первый урок точно не успею», – радостно думала я, наблюдая в окно за неуверенными движениями дяди Вовы. Ноги дяди Вовы совершенно его не слушались. Он выбросит левую вперёд, а она уйдет вправо, увлекая за собой всё тело. Он понесет снег в кучу, а ноги остановятся, и содержимое лопаты плюхается опять на тропинку. Закончилось разгребание тем, что наш папа поднатужился, приоткрыл дверь плечом, пролез в образовавшуюся щель, отобрал у дяди Вовы лопату и отправил его проспаться. Через десять минут путь на улицу был свободен. В школу, садик и на работу мы прибыли почти без опозданий.