Испытание

– С Плесецка я. Знаешь, где ракеты запускают. А в Ленинграде дети у меня, считай лет пятнадцать уж тут живу… Привык.

Данила прикрыл на мгновение глаза и увидел старика в окружении ровесников и с гармонью в руках. Он поймал взгляд старика, положил руку на его раскрытую ладонь и тихо сказал:

– Поезжайте домой.

Старик несколько мгновений растерянно хлопал ресницами, а потом забубнил:

– А ведь и правда. Помирать лучше на родине. Там у нас и кладбище получше. И родители мои лежат неподалеку. Чем тут-то, лучше уж я дома…

Данила шел по платформе и сам себе не мог объяснить, что же сейчас произошло. Но это была его пятая поездка, и он привык доверять внутреннему чувству, диктующему, что и как сделать или сказать.

Через два года в том же кафе на площади он снова повстречал старика. Тот ждал его. Как только Данила вошел, старик бросился ему навстречу. Под руки повел к столику, усадил, придвинул к нему свои пирожки и от избытка чувств долго не мог произнести ни слова. Только руками размахивал как в немом кино, борясь со слезами.

Наконец, выпалил:

– Живой я сынок, вишь…

И заплакал весело. А успокоившись или наплакавшись, рассказывал:

– Каждый год приезжаю к детям на месяц и жду тебя здесь. В закусочную эту как на работу хожу, веришь? Я ж тебе жизнью обязан, а ты и не знаешь…

***

После встречи с Данилой старик собрал вещи. Всю дорогу в поезде виделось ему ухоженное сельское кладбище, где не дети, так хоть соседи навестят и в Родительское, и на светлую Пасху, а может и на Благовещенье заглянут. Могилки там прибранные, места много, не то, что на городских кладбищах – глядишь, ноги поджимать придется.

Приехал он в свой старый дом, – пылища, паутина, запустенье. Только метлу из полыни соорудил, прибирать начал, а тут к нему народ повалил. Сначала сосед заглянул, про Питерскую жизнь выспрашивал: что, да как, да почем. А как вышел на улицу, да разнеслась весть о его возвращении, повалили гости со всего села. На столе сама собой самогонка возникла, кто-то картошечки молодой принес, кто-то огурчиков соленых. Все на старика как на диковинку смотрят, столичных рассказов ждут. Шутка ли – пятнадцать лет не виделись.

Решил старик односельчан не огорчать известием о своей болезни и близкой кончине. Они к нему как на праздник пришли, вон Алексеевна, первая зазноба его юности, и прическу соорудила в парикмахерской, и платок новый на плечи накинула. Грех гостей печалить. И повел он рассказ о своих столичных приключениях. Говорил и самогонкой свой рассказ заправлял. Может оно и вредно для здоровья, только все равно помирать…

Неделя прошла, вторая заканчивалась, а в доме у него народу не убывало, даже напротив: молодежь набежала. Кто в Питере в институт поступать собрался, кто про каких артистов узнать – все к нему.

Старик, правда, вел в Ленинграде жизнь довольно скромную и даже чуть скучноватую, но фантазия его разгулялась не на шутку и понесло… А тут еще Алексеевна глаз не сводит, совсем себя мальчишкой почувствовал, разошелся, поэмы сочиняет.

По улице пройдет, из окон бабки его внучатам несмышленым показывают, пальцем тычут. В лавку зайдет – очередь расступается. В общем важнее него персоны на селе не было. Два месяца купался старик в человеческом внимании и уважении. А через два месяца пошел в сельскую больницу, сдал анализы и встал на пороге как истукан, получив результат.

Здоров.

Абсолютно здоров. Напрочь.

***

Вспоминая старика, Данила никогда не мог удержаться от улыбки. Неисповедимы пути Господни. Каждому человеку для счастья что-то свое нужно, особенное. Каждому – свое лекарство, свой путь: кому – плетка, кому – ласка, кому – правда, кому – сказка.

Вот и у Данилы он свой. Мотается по свету, помогает добрым людям. Только теперь он понимал, что судьба его была предрешена еще тогда, на Алтае. Вместе с магическим знаком, дарующим необыкновенные способности и силу, начертал он тогда и свою судьбу: быть там, где его ждут.

Когда в детском доме случился пожар, Данила жил под Новокузнецком, на пасеке. Поздно ночью его неожиданно скрутило в бараний рог. Он понял – беда: с Мартой или с кем-то из детей. Назад вернулся самолетом. Попал на пепелище и замер возле обугленных стен, прислушиваясь к своему сердцу.

Сердце билось на удивление спокойно. Значит, все живы и все здоровы. Разыскать Марту и детей оказалось непросто. Кто-то словно заметал их следы: никаких сведений, никаких зацепок. Тогда он стал искать по-другому. Каждый вечер в комнатушке, которую снимал в шумной коммуналке, клал перед собой лист с магическим знаком. Пространство ускользало, знак затягивал, голова кружилась, и перед глазами начинали танцевать цветные пятна. Пятна обретали форму, к ним присоединялись звуки, словно в тумане мелькали очертания улиц, домов, деревьев. На следующий день Данила выходил из дома и будто плыл по течению, которое несло его в нужном направлении. Он разыскал всех, но объявляться считал преждевременным…

В конце концов, охотились-то за ним. А значит, он стал опасен для детей. Лист с божественным знаком хранился в надежном месте. Будут искать у всех – и не найдут. Тогда он станет главной мишенью. А детям предстоят испытания. И выбор. Но здесь он им не помощник. В свое время он сделал все для того, чтобы они сумели противостоять любому злу, от кого бы оно не исходило, даже если и от собственного отца… Кроме физики и химии он научил детей многому такому, чего не найдешь в учебниках. Каждый из них может постоять за себя. Каждому из них он дал частичку своего дара, но сделал так, чтобы они смогли получить его силу, только собравшись вместе. За все эти годы он ни разу не встречался с Андреем, хотя иногда натыкался на его еще совсем горячий след, который отдавал привкусом крови и денег. Они были связаны незримо: Алтаем, Мартой, детьми. Связь эта тяготила его, но разорвать ее было невозможно…

Пожар в детском доме выглядел как объявление войны. Цель ее была Даниле известна: он – или кусок бумаги с начертанным знаком. Поэтому он старался держаться от своих подальше.

Но Данила ошибся.

В один день Андрей нанес удар, уничожив Галину, пытаясь расправиться с Мартой и Машей. Ошибкой было пытаться убедить себя в том, что Андрея не существует. Нужно было не упускать его из виду. Но что сделано, то сделано. Теперь остается только парализовать его. А значит – понять, где его слабое место. Данила часами просиживал над знаком, и каждый раз делозаканчивалось разочарованием. Знак указывал на Алтай. В прошлое? Или там осталась какая-то заноза? Он обращался к знаку снова и снова, но мелькали перед мысленным взором только знакомые горы, реки, поля, одинокий дом, обнесенный высоким забором.

В конце концов, Данила решил ехать, чтобы разобраться во всем на месте. Если действительно отыщется дом, являвшийся ему столько раз, значит разгадка где-то рядом. Что ж – ему не привыкать. Дорога столько раз приводила его туда, куда нужно…

Глава 1

Начало мая выдалось необыкновенно жарким. Вот уже неделю солнце несло в небе вахту в полном одиночестве: ни единого облачка. Недоверчивые горожане, продолжающие таскать на себе плащи и куртки, распаренные толпились на остановке. Полина стояла в сторонке, сжимая потными руками сумочку, и чувствовала себя преступницей. Только что, в маленькой аптеке за углом ей продали две упаковки димедрола, который она безуспешно пыталась купить с самого утра. Везде требовали рецепт и смотрели подозрительно, а тут, в какой-то богом забытой маленькой аптечке пристроившейся рядом с продуктовым магазином взяли и продали. Теперь оставалось только найти укромное местечко, где ей никто не помешает.

Полина медленно брела вдоль высоковольтной линии по Северному проспекту, щурясь на запад, где разливался Муринский ручей. Место было хоть и открытое, но безлюдное. Она выбрала уголок на берегу, пристроившись к стволу березы, уставилась в темную воду, вздохнула. Грудь наполнилась весенним воздухом, настоянном на первой нежной зелени и сердце сжалось от тысячи безумных обещаний, которые безответственно раздает ранняя весна всем без разбору. Сердце предательски кувыркнулось и Полина погрязла в нерешительности, бесцельно щелкая замочком сумки.

Но как только память вернула ее во вчерашний день, где остались безответная любовь и поруганные мечты, щеки обожгло словно пощечиной, на глаза навернулись слезы, и она решительно вытащила из сумочки снотворное.

Полина принялась выдавливать мелкие таблетки из упаковки, две уронила, расстелила рядом носовой платок, высыпала туда горсть. Восемнадцать. Наверно этого должно хватить.

Она проглотила первую таблетку и сморщилась. Как же она не догадалась купить воды. Трудно представить, что можно осилить такую горечь, не запивая. Вторая таблетка стоила ей огромных усилий. Организм отчаянно сопротивлялся. О третьей таблетке без воды не могло быть и речи.

Поблизости не было ни ларька, ни магазина, возвращаться к остановке не хотелось. Она сегодня обошла полгорода и ноги гудели от усталости.

Неожиданно Полина усмехнулась: вот же она вода, прямо под ногами, в ручье. Такой водой наверно можно отравиться и без всяких таблеток… Она зачерпнула рукой воды и тут же выплеснула. Да, она собралась умереть, но что делать с брезгливостью? Относиться к себе как к покойнику уже сейчас она не могла. Смерть представлялась отдаленной, прекрасной и чистой.

Полина закрыла глаза: как она устала от собственной беспомощности! Даже выпить горсть таблеток – для нее проблема. Этоневозможно, это пора прекратить… Она пересыпала таблетки в ладонь, растеряв часть, сунула в рот и, наклонившись к ручью, судорожными движениями стала подносить воду ко рту…

Сделав последний глоток, Полина замерла. Она никогда раньше даже не прикасалась к снотворному, а потому фантазия подсказывала ей, что от такой дозы забытье должно наступить сразу же. Однако, она ничего, кроме жжения горечи в горле не чувствовала.

Из зарослей травы с громким криком выплыла утка, за ней другая и третья. Новорожденные листья тихо шелестели над ее головой, и почему-то вспомнилось: она стоит на поляне, а напротив – маленький круглый кореец. Он делает сложный прыжок и жестом приглашает ее повторить движение… Полина разводит руками, а Данила говорит: «Давай, у тебя получится!»

Полина тряхнула головой. Что же это? Вроде бы она еще не уснула, а сны ей снятся… Поляна ужасно знакомая, неподалеку от детского дома была точно такая же. Но никакого корейца она не помнит. И уж тем более – этих странных уроков. Но почему-то голос Данилы слышался так явственно…

Ресницы отяжелели. Полина закрыла глаза. Вжжжх… Яростный звук прорезал воздух. Она видела себя словно со стороны. Но это была не она, не настоящая неуклюжая Полина, бьющая чашки пять раз в неделю, другая. Эта другая парила в воздухе, выделывая сложные, почти акробатические па, резала воздух сильными руками и точно приземлялась на узкую бамбуковую циновку, которая казалась ужасно знакомой…

***

Полина открыла глаза. Из сиреневой мути проступали черты лица. Кто-то нагнулся к ней так низко, что она чувствовала на щеке теплое дыхание. Молодая женщина была похожа на ангела и от нее веяло нежностью. Губы ее шевелились, но Полина не сразу поняла, что женщина говорит и что слова ее обращены к ней.

– Послушай меня, – быстро шептала та. – Что бы с тобой не случилось, ничего им не рассказывай. Скажи, что случайно приняла не то лекарство. Слышишь? Слу-чай-но!

– Какое лекарство? – Полина с трудом расклеила губы.

– У мамы взяла, перепутала.

– У меня нет мамы…

– Ах… Но…