Madame. История одинокой мадам

– Абсолютно! Все расчеты проверил! Все готово! Ты понимаешь, чем это пахнет?

Я-то, в отличие от него, понимал, чем это пахнет. И очень боялся этого часа. Честно говоря, когда Дима описал мне парашют, который он конструирует, я отнесся к его идее, мягко говоря, с недоверием. Но денег дал. Работа продвигалась медленно, конца-края ей было не видно. И кто же знал, что в один прекрасный день она завершится?

Правда, завершилась она только для Димы. Там, где кончается работа конструктора, начинается работа испытателя. Кажется, однажды, поддавшись порыву, я пообещал ему, что испытаю его детище лично. И вот на тебе! Именно сейчас у меня не было ни малейшего желания рисковать жизнью.

– Здорово! – сказал я Диме и замолчал.

Он тоже немного помолчал; похоже, удивлялся тому, что я не предложил испытать его парашют прямо сейчас, среди ночи. Но потом он, похоже, вспомнил, что нам еще нужен самолет, и приуныл.

– Конечно. Я еще не верю, что сумел это сделать. Денька два беру, чтобы успокоиться и на свежую голову все пересмотреть. Но если все в порядке, через два дня я у тебя!

– Надеюсь, дружище!

Заключительную фразу я произнес с особым оптимизмом, а положив трубку, признался себе, что мечтаю только об одном: пусть там будет какая-нибудь маленькая, но заковыристая ошибочка и пусть Дима провозится со своей идеей хотя бы еще полгодика…

4

– Послушай, милая, – говорил Максим, пытаясь подобраться к Алке. – Ну что за нелепости приходят тебе в голову по ночам? Я работаю на агентство по недвижимости, ты же знаешь.

Неожиданно он остановился посреди комнаты и хлопнул себя по лбу:

– Господи, я понял! Это роль такая, да? Ты сейчас играла, да? Да ты потрясающая актриса! Тебя театры будут рвать на части, не понимаю только, зачем ты ждешь благосклонности этого остолопа Богомолова?

Алка перестала жаться в угол, но взгляд ее остался безнадежно опустошенным. Максим смотрел на нее и менялся в лице. Алка – умница, ее не проведешь. Может быть, пора выложить всю правду? Нет, не теперь…

– Послушай, – сказал он серьезно, прекратив ломать комедию, – правда бывает разная. И моя правда для тебя – пока! – может ничего не значить. Давай подождем с этим. Одно я могу сказать тебе определенно: я ни на кого не работаю – раз, у меня есть интерес к твоей Мадам, но он очень личного порядка – два, и три – самое главное! – я действительно люблю тебя и никогда тебе не лгал. Если…

– Ты меня что? – озадаченно спросила Алка.

– Я тебя люблю, – улыбнулся он. – Извини, что приходится признаваться в этом не в самый подходящий момент. Эх! – Максим взъерошил пятерней волосы и упал в кресло. – Ты все испортила! Я ведь так долго готовился сказать тебе это! Не в такой момент, не здесь и вообще…

Он, похоже, не на шутку был расстроен. Алка бочком начала придвигаться к нему, пока не подошла к креслу вплотную сзади. Она положила руки ему на плечи, но не дала обернуться.

– Скажи еще раз, – попросила она.

– Я тебя люблю.

– Еще!

– Люблю!

Алка обошла вокруг кресла, села ему на колени, обвила шею руками и тихо попросила:

– Еще!

Он, может быть, и сказал бы что-нибудь еще, если бы мог. Его поцелуй затянулся бы на целые сутки, если бы Алка не промычала неразборчиво что-то и он не отнес ее в разгромленную спальню…

Вечер закончился для них в половине пятого утра. Алка казалась полностью умиротворенной и обессилевшей, глаза ее слипались, и Максим, не привыкший к ночным бдениям, позволил себе уснуть сном невинного младенца.

Как только его дыхание стало размеренным и чуть свистящим, Алка распахнула глаза и уставилась в потолок. Любовь любовью, но в роль «двойного агента» благодаря Богомолову она вошла прочно, а потому ее неудержимо тянуло пошарить в его карманах и заглянуть в еженедельник, который он всегда таскал в портфеле.

Ее подлинное естество кричало, что это отвратительно, что лучше спустить его с лестницы и заказать появляться у себя всю оставшуюся жизнь, чем вести себя так же, как сотни мелочных, злобных и ревнивых жен. Интересно, что они чувствуют при этом? Вдруг ей когда-нибудь выпадет сыграть подобную особу… Нужно все-таки попробовать.

Актерское любопытство взяло верх над доводами сердца, которому подавай одну только любовь и ничего больше. Алка сползла с кровати, скользнула в соседнюю комнату и с огромным наслаждением запустила сразу обе руки в карманы его брюк. Ничегошеньки. Даже носового платка нет. Стараясь не щелкать замками, она открыла его портфель и выудила еженедельник. Даты, цифры, телефоны. Максим работал агентом по недвижимости, и никаких иных записей, кроме метража квартир, условий оплаты и кредита, его еженедельник не содержал. У Алки оставалась последняя надежда на его пальто, но там, во внутреннем кармане, она нащупала только водительские права, паспорт и ключи от машины. Процедура обыска вмиг перестала быть для нее интересной и вызывала теперь лишь отвращение к собственной персоне. Что она себе придумала? Он ведь сказал, что любит ее, а она…

Никто из ее немногочисленных друзей никогда не говорил ей о любви. Это случилось с ней впервые. Тут было впору жечь фейерверки, летать на метле и обливать все вокруг шампанским, а она тупо шарила по чужим карманам. Хотя…

Алка выудила его паспорт, сладко улыбаясь: если он ее действительно любит, то хорошо бы узнать его фамилию. Ее собственная фамилия – Курочкина – совершенно не подходила для сценической карьеры, и Алка всегда мечтала ее сменить, даже в те годы, когда исполняла немую роль снеговичка или елочки в ТЮЗе. А теперь, когда предстоят съемки у самого Богомолова, тем более хорошо бы засветиться под каким-нибудь звучным именем. Может быть, фантазия ее бежит слишком далеко и слишком быстро, но все-таки когда говорят о любви, возможно, и брак не за горами. Если фамилия Максима окажется звучной, то псевдонима ей не понадобится. Алка раскрыла паспорт и тут же выронила его из рук.

У нее задрожали губы, и из глаз сами собой брызнули слезы. Она прикрыла рот рукой и поревела так несколько минут, пока в голову ей не пришла одна мысль… Она подняла паспорт с пола, перелистала странички, не нашла там больше никаких печатей и отметок, сунула его назад в карман. Возвращаться в спальню, где веяло предательством, не было никакого желания. Она отправилась в гостиную, свернулась калачиком на диване и сверлила злым взглядом потолок, представляя себе завтрашнее утро…

Поступить в театральный было сложно. Ее приняли лишь с третьей попытки. Позади оставались народные университеты в виде работы посудомойкой, барменшей, воспитательницей в элитном детском саду с беспредельно наглыми малышами, продавцом гвоздик и даже приемщицей стеклотары. Позади оставались трехлетние распри с родителями относительно необоснованного выбора профессии.

Она не сумела сказать им правду о своем провале на первом же вступительном экзамене. Если бы на втором или на третьем туре срезалась, тогда, может быть, врать и не стала бы, но вот рассказывать, что ей сказали «достаточно» после двух минут пребывания перед комиссией, было выше ее сил. Но правда, как известно, имеет способность во что бы то ни стало выплывать наружу, в результате чего папа, глава нефтяного концерна Республики Саха, чуть не получил инфаркт, когда в московской гостинице в его номер со шваброй и ведром вбежала собственная дочь, радовавшая их письмами о своих успехах в Щукинском. Разговор получился длинным и неприятным. Алка призналась в провале, но возвращаться домой категорически отказалась. Отец сначала недоумевал, уговаривал, потом негодовал и стучал кулаком по столу, но Алка оставалась непреклонной – она останется здесь и будет поступать в театральный на следующий год. Платное обучение ее не интересовало, потому что хотелось доказать и комиссии, и самой себе собственную состоятельность. Работу в гостинице она воспринимала как епитимью, наложенную собственноручно на самое себя.

Отец был страшно недоволен, но решил, что это женские дела и разбираться с дочерью должна супруга. А потому прекратил спор (тем более что не выносил споров с женщинами), сунул дочери в карман передника тысячу долларов, с напускной суровостью приняв все причитающиеся за это поцелуи, погрозил пальцем и этим ограничился.

Алка не могла рассказать ему всей правды о том, почему не желает возвращаться домой. Правда была гораздо шире и заключалась не только в ее любви к искусству, но и в аналогичном трепетном чувстве к молодому человеку по имени Гоша, с которым она познакомилась на вступительных экзаменах. Гоша был фотографом, и вся история их отношений, которую Алка поведала Мадам, была абсолютной правдой, и единственной правдой в этой истории.

Мама изводила Алку письмами в течение двух лет, раз в две недели напоминая ей о существовании отчего дома, где ее любят и ждут, что бы с ней ни случилось. Последняя фраза предполагала беременность, несчастную любовь к московскому бомжу, героиновую зависимость и все те ужасы, которыми пугают столичные газеты провинциальных обывателей. Фотограф к тому времени совсем исчез с Алкиного горизонта, и всякий раз, получая материнские письма, писанные словно под копирку, она рыдала над конвертом и мучилась сомнениями, разрываясь между голодной самостоятельностью и сытой зависимостью. После второй неудачной попытки пробиться в актрисы нагрянула и вторая любовь, оказавшаяся вдвое миниатюрнее первой как по накалу чувств, так и по временным параметрам.

Третья попытка оказалась успешной, и Алка забросала родителей телеграммами и ксерокопиями студенческого билета, студенческой медицинской карты, даже послала копию талонов на льготное питание, выданных ей в деканате. Спустя полгода, после первой сессии, родители прикатили в Москву вдвоем, нашли все-таки время. За три года мытарств и лишений Алка получила в подарок крошечную пятнадцатиметровую квартирку (зато в районе Садового кольца) и бывшую в употреблении машину (зато – джип). Оказалось, что отец, начинавший собственную карьеру с нуля, мечтал все эти годы только об одном – чтобы дочь не сдалась и добилась поставленной цели. Теперь его уважение к Алке возросло вдвое и в придачу к своим подаркам он передал ей пять процентов акций собственного предприятия.

Вспоминая прошедшие годы, Алка оценила мудрость родителей. Два года назад такой подарок смог бы навсегда избавить ее от желания где-либо учиться или работать. Но только не теперь! Теперь, с первых шагов, ей пророчили блестящее будущее.

На третьем курсе она познакомилась с Богомоловым. «Из этой девочки получится вторая Раневская, – обронил он и на ушко ей добавил: – Раз красотой Бог обделил, приходится работать мозгами, правда?»

Богомолов жил в Петербурге, а потому, окончив институт, она поменяла свою крошечную квартирку на трехкомнатную в Озерках, погрузила свои пожитки в машину и перебралась в Северную Венецию. Богомолов около года кормил ее обещаниями, она перебивалась случайными ролями в маленьких театрах, но несколько месяцев назад все изменилось…

Он позвонил ей рано утром и попросил приехать.

– Ты телевизор смотришь?

– Нет.

– Почему?

– Меня же там не показывают.

– Скоро покажут.

Алка замерла и насторожилась: неужели?

– Не завтра. – Он словно прочел ее мысли. – Скоро. Но одну роль хочу поручить тебе уже сегодня. Платить буду гроши, но ты, насколько я знаю, в деньгах не нуждаешься, тебя интересует исключительно слава…

– Ну, – протянула Алка.

– Не скромничай. Здесь все свои. Посмотри лучше сюда.