Жизнь на гранях миров

– Да, там ему будет намного уютнее, чем в прежнем.

– И как его приняли?

– Прекрасно. Я позаботился, чтобы его переход произошёл в нужный момент. Этот мир по своему развитию стоит намного ближе к миру Земли, а потому сможет лучше оценить достоинства врача.

– И что же дальше?

– Через короткое время он станет главным хирургом дворца и доверенным лицом императора.

– А его жена?

– Она присоединится к нему. Их нельзя разлучать, пусть будут вместе в обоих мирах.

– Что ж, вы опять остаетесь с ними, – охранять…

– Оберегать, защищать.

– Да. Эти люди достойны надёжного Хранителя.

И Верховный Ангел улыбнулся.

Мир скалистых озёр

Книга 2

Я хотел бы молчать и никогда не рассказывать о том, что со мной происходит. И тогда тайна осталась бы тайной. Мы часто молчим: из страха, из опасения быть непонятыми, из нежелания делиться и даже из того, что называется «оберегать». Да, мы находим много оправданий нашему молчанию.

Говорить – куда сложнее. И не молчание, а сложная наука правильно и чётко высказать свою мысль ведёт человечество к прогрессу. Где оказались бы мы сейчас, если б молчали Эйнштейн и Ломоносов, Пастер и Менделеев, великие медики? И разве не сотканы из сотен голосов достижения в любой области знания? Исследователи, испытатели, первооткрыватели – все они говорили, несмотря на то, что каждую минуту рисковали быть неуслышанными.

Великая сила – молчание, но умение вовремя сказать – сила куда большая.

Я расскажу о мирах. О том, как жил на их резных гранях, о том, как умирали мои близкие, и как я поднимался из пепла. О том, как взамен старых мучительно вырастали новые крылья. Но мне больно вспоминать, а потому я расскажу так, будто всё было не со мною, а с кем-то другим…

Часть 1. Принц

Яркое, свежее, раннее-раннее утро. Солнце едва взошло и освещает дворцовые башни тонким золотом своих лучей. С балконов свисают гроздья цветов, на их лепестках – влага, обильно выпавшая роса. Аромат так силён, что окутывает стены, стелется по земле, легкими струями вплывает в настежь распахнутые окна.

Огромный парк, окружающий дворец, идеально чист и ухожен. Здесь убирают ночью, – чтобы не мешать созерцать красоту. По дорожкам скачут птицы, собирая тут и там разбросанные зернышки семечек. На крыше дворца плещутся полотнища флагов: символы страны, в которой уже много десятилетий царит мир.

Правление династии Альсидах продолжается более ста лет, и за это время семь императоров сменили один другого, а нынешний, молодой Аминасар, – достойный преемник своего деда и отца. В его крови течёт благородство многих повелителей, а потому все окружающие владыки смотрят на эти земли с почётом и уважением.

Его мать, Юсан-Аминах, вот уже три года, как сложила тяжкие обязанности правления на плечи старшего сына, но, по сути, осталась хозяйкой дворца. Она ещё молода, и, хотя прошлой зимой семья отмечала сороковой год её рождения, выглядит так, будто совсем недавно её коснулась двадцатипятилетняя весна. Но не в красоте её главная прелесть, а в нежной ясности и мудрой кротости души. Все, без исключения, любят Юсан-Аминах и считают её истинной императрицей.

Дворец просыпается. Однако утро здесь начинается не с торжественных церемоний и даже не с аппетитных запахов кухни, а с того, что придворные с почтением называют «светлым обходом императрицы». Это – традиция, столь давняя, что никто и не помнит, когда первая императрица положила ей начало. Но все последующие свято соблюдают ритуал, и Юсан-Аминах – не исключение.

Совершенно одетая, в блеске утренней свежести, она выходит из своих покоев и взглядывает на слуг. Те готовы; небольшая процессия выстраивается в принятом порядке и неторопливо движется по коридорам, обильно залитым солнцем и светом.

У Юсан-Аминах две привилегии: быть матерью императора и быть, как ни странно, самой собой. Обычно первое исключает второе: дворцовый этикет, многочисленные «нужно» и «должна» не позволяют женщине её ранга вести себя естественно и непринужденно. Но у Юсан-Аминах – свои привычки, свои требования, и одно из главных – уважение к личной свободе. Она никогда никого не принуждает и не позволяет принуждать себя. После смерти мужа, императора Юнара, она осталась одна, – её старший сын едва достиг возраста зрелости, – и в несколько лет всё во дворце перевернула по-своему. Вступив на престол три года назад, новый император, воспитанный в почтении и любви к матери, не стал ничего менять. Ему нравилось, что во время пышного приёма он мог запросто встать и выйти из залы, а не скучать до конца: вам хочется – вы и веселитесь, а я отдохну! Кроме того, у него была масса интересов помимо правления, а потому принятая матерью свобода могла сослужить отличную службу!

Многое, многое изменилось с тех пор, как Юсан-Аминах решила улучшить привычки дворца! Всё стало проще, менее чопорно. Но вот этот ритуал мать императора оставила неприкосновенным и соблюдает со всевозможной тщательностью. Он прост, в нём нет ничего напускного, а потому он не тяжек, а, напротив, лёгок и приятен сердцу.

Она направляется к высоким окнам, выходящим на площадь перед дворцом, и шаг убыстряется: ей известно, что их уже ждут и что для многих людей её утренний выход станет началом хорошего дня. Рука, разрисованная тонким узором, слегка придерживает платье. Ох, эти платья! Этикет принуждает её одеваться с подобающей сану пышностью, но внутреннее влечение склоняет Юсан-Аминах к непритязательному стилю, а потому её туалет сочетает изысканность и простоту. Причёска так же несложна: волосы забраны аккуратно, и лишь две лёгкие пряди свисают свободно, будто говоря: сейчас – не официальный прием, а значит, я могу чувствовать себя раскрепощенной.

Наконец, она останавливается у больших окон, раскрытых навстречу утру и солнцу, и оборачивается к слугам. Ей тут же подносят шкатулку, полную крупной и мелкой монеты. Императрица опускает руку, захватывает горсть серебра и мягким жестом выбрасывает прямо на плиты мостовой. Губы при этом шепчут слова нехитрой молитвы: «Мы пережили ещё одну темную ночь. Пусть мир и свет будут со всеми вами!»

Нетрудно представить, что творится внизу! Нищие, занявшие посты задолго до восхода, спешат подобрать монеты. Это – не просто милостыня, к ним прикасалась рука самой Юсан-Аминах! Значит, они принесут удачу!

Шкатулка опустошена, бедняки покидают площадь, и мать императора провожает их взглядом. «Когда мы добры к другим, – думает она, – у Неба есть все причины быть добрым к нам». Затем оборачивается, лицо её светло: залог хорошего дня положен. Теперь – следующий шаг: пожелать мира и света сыновьям. И первым, конечно, будет Ласоро, самый юный и самый любимый принц.

Она любит Ласоро в особенности не потому, что он младше двух других сыновей, а потому, что, в отличие от них, он ещё не потерял особой нежности души. Придёт время, и он неизбежно огрубеет, но вот сейчас, пока этот момент не настал, общение с ним доставляет Юсан-Аминах несказанное, ни с чем не сравнимое удовольствие. И кроме того, именно в его комнате она может быть только матерью. А потому невольно убыстряет шаг, пока не замечает, что пожилой вельможа едва поспевает за ней. Она улыбается и сдерживается.

А во дворце закипает жизнь: пробегают слуги с кувшинами воды, куда-то торопится стража, повара несут небольшие подносы, накрытые воздушной салфеткой: это час умывания, первых приказаний и лёгкой трапезы. Её приветствуют, как это принято, замиранием у стены с низко склонённой головой. Никто не дерзнёт смотреть в лицо матери императора, никто не посмеет взглянуть, хоть краем глаза, чтобы полюбоваться её красотой, никто, кроме самых близких. Это – одна из многих тонкостей этикета, и, хотя Юсан-Аминах не согласна с этим, она привыкла: так, как привыкла ко многому другому, к чему обязывает её высокое звание.

А в комнате младшего сына пока ещё тихо. Принц проснулся, но не торопится вставать: вчера, гуляя в парке, он упал с высоких мостков в пруд и сильно ударился о камни. Головокружения уже нет, но если есть причина подольше остаться в постели, то почему бы не понежиться? Ласоро спокойно лежит, ощупывая лоб, как-то особенно улыбается и тут же тянется к рисункам. Папка лежит в изголовье, набухшая от листов, и юноша долго рассматривает их.

Рисунков много, не меньше тридцати. На всех одно и то же лицо, один человек. Он идёт, стоит, слегка наклонился, о чём-то задумался. Принц берёт карандаш и начинает подправлять небольшой портрет; черты становятся ярче, будто звонче, взгляд проступает чётче, и вот ему удаётся передать то, что так поразило его вчера: некую стремительность, присущую всему облику человека, то, чему принц ещё не подобрал названия, но что невыразимо привлекает его.

Дверь тихо, без стука, открылась. «Мама!» Он наблюдает, как мать идёт к нему через всю комнату: безупречная осанка, рука легко поддерживает платье, лицо утончённо и немного бледно, но глаза! Синие, яркие, и в них нет ничего королевского: это глаза самой нежной женщины в мире, глаза его матери. Ласоро знает, что очень похож на неё: придворные едва ли не каждый день говорят ему об этом, но сможет ли он когда-нибудь держаться вот так, со спокойной, величественной простотой?

Она наклоняется, приподнимает прядь со лба сына и внимательно смотрит на шов:

– Уже лучше.

– Конечно, со вчерашнего дня прошли сутки! – смеётся принц. – Всё зажило!

Они улыбаются друг другу, и Юсан-Аминах присаживается в кресло, стоящее подле кровати.

– Мира и света, мама.

– Мира и света, сынок.

– А почему ты одна?

– Слуги остались за дверью.

Она любуется тем, как сын замер с карандашом в руках, затем переводит взгляд на рисунки, разбросанные поверх одеяла, и не спрашивает, а словно утверждает:

– Ты опять рисуешь его.

Юсан-Аминах берёт один из портретов и пристально всматривается в изображенное на нём лицо. Высокий лоб, слегка прикрытый чёрными волосами, умный, глубокий взгляд. Рот твёрдый, но не жёсткий, – чувствуется, что человек добр. Но самое главное – свобода!

– В нём есть свобода, – говорит она вслух. – Кажется, будто он парит над землёй.

– Правда? – заинтересовался принц, взял рисунок, вгляделся. – А я думал, почему он так нравится мне?

– Ты будешь рисовать его, пока не найдёшь?

Юноша вскинул глаза: