Синие горы

Синие горы
Елена Ивановна Чубенко

Сибириада
Сборник рассказов Елены Чубенко создан в добрых традициях деревенской прозы и основан на подлинных историях из сельской жизни. Герои книги – не популярные медийные персонажи, а простые сельские труженики – доярки, скотницы, трактористы, шофёры и, конечно же, деревенские старики и старухи, – запечатлённые с любовным знанием их печалей и радостей.

Елена Чубенко

Синие горы

© Чубенко Е.И., 2023

© ООО «Издательство «Вече», 2023

Предисловие

Правдивая книга Елены Чубенко

В рабоче-крестьянской державе высоко ценились деятели и особо писатели, вышедшие из народа; и заслужено, ибо народные выходцы ведали о радостях и горестях простолюдья не понаслышке. Эдаким писателям, разумеется, талантливым, стелилась ковровая дорога в отечественную словесность. И всё Богом отпущенное народу по совести и попущенное по грехам выпало истинно народным писателям: свет и сумрак души, радости и горести, и всё воплотилось в сочинениях, словно списанных с уст народных.

Случалось, иные народные выходцы столь далеко от народа убредали в мир творческой богемы, что и забывали, как пахнут пропотевшие крестьянские рубища. Прозаик Елена Чубенко не вышла из народа, а, явившись на белый свет и взросши в крестьянском мире, в народе и осталась – и светлой русской душой, и народным словом. Да и живёт в забайкальском селе Улёты…

В давнишнем очерке я толковал о деревенской прозе, а ныне повторю избранные мысли… В шестидесятые годы в русскую словесность вошли певцы крестьянского мира, словно певчие в храм искусств. Вначале по-деревенски робко и стеснительно… лапотники же, деревенские катанки… а в семидесятые – восьмидесятые во всю отчаянно-печальную удаль явилась в русском искусстве деревенская проза – суть, русская простонародная: Василий Шукшин, Фёдор Абрамов, Виктор Астафьев, Евгений Носов, Василий Белов, Валентин Распутин, Владимир Личутин и примыкающая к прославленным деревенщикам добрая дюжина писателей, чьи избранные сочинения порой не уступали и произведениям вышеупомянутых писателей.

Сокрушив рабоче-крестьянскую державу, властители-растлители дум плетью окаянства и безродства вышибали из русских русское; и вроде от русской народности в искусстве осели на донышке лишь жалкие ошмётки. Даже изощрились в похоронных услугах: если на мрачном перевале веков травили русских писателей, всесветно славленных рабоче-крестьянской властью, то после многая лета возопили. Ведали, лукавцы, отмерян век орденоносных деревенщиков, а традиционным русским писателям, в нуже и стуже бредущим вослед, дорогу перероют, и тогда уж христопродавцам вольная воля, оседлают российскую словесность, обратив её из русской в русскоязычную.

На печальном перевале веков вроде почила в бозе русская традиционная литература; уволочили супостаты на погост, упокоили под кликушеские вопли плачеи и крест дубовый водрузили, но вдруг дивом дивным, чудом чудным, словно берёзы посреди чёрной гари, являлись и являются с мудрым и ярким народным словом русские писатели из поколений, идущих вослед Белову и Распутину. И среди них и моя забайкальская землячка из села Улёты.

Проза Елены Чубенко и духом, и словом – в добрых традициях деревенской прозы, знаменитой помянутыми и не помянутыми славными именами. Проза, порой дивящая чудными образами, а порой и чаще – без кружевных затей, по-шукшински пронзительно проста, ибо где просто, там ангелов до ста, а где сложно, там бесов до ста. Елена Чубенко пишет не столь умом изощрённым, сколь сердцем, сострадательно и восхитительно любящим ближних, а без сей любви нет любви ко Всевышнему. Иоанн Богослов поучал: «Возлюбленные! Будем любить друг друга, [ибо] Бог есть любовь и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1-е Иоанна 4: 7, 16).

Герои Елены Чубенко – не болтуны и артисты, не политиканы и мироеды, изрядно надоевшие телезрителям, а простые сельские труженики – доярки, скотницы, трактористы, шофёры. А простой в русском простолюдье – большая хвала ближнему: мол, душевный, нелукавый, бесхитростный. Простых любили, простым доверяли, коли простота не та, что хуже воровства…

Вобрав традиции деревенской литературы, повести и рассказы осветились православной святостью, а посему проза Елены Чубенко – суть христианский реализм. Христианский мотив полнозвучно звучит и без церковной риторики в избранных рассказах: «Кукушка, кукушка, сколько мне жить?» – кара Господня за святотатство с хлебом; «Апостол Пётр… Филиппыч» – простой сельский шофёр, безунывный, бескорыстно помогающий ближним, с коими сводит судьба; «Царские врата» – Славка, некогда пил, жену колотил, но, отсидев срок, долго каялся, строил церковь в селе и в душе, и, как евангелийский блудный сын «был мёртв и ожил, пропадал и нашёлся» (Евангелие от Луки 15: 24); «Унеси мои грехи» – деревенский самосуд над бывшим карателем из НКВД и покаяние карателя; «Вовка-травник», как и Слава из рассказа «Царские врата», – бывший лагерный сиделец, пришёл к покаянию и очищению от скверны; повесть «Синие горы»– православный мотив при описании сельского юродивого, по пророческому духу созвучного Василию Блаженному и Ксении Петербургской.

У всякого серьёзного писателя при любом даровании есть заглавное сочинение, как, скажем, «Прощание с Матёрой» у Распутина, «Привычное дело» у Белова; у Елены Чубенко – повесть «Поцелованные солнцем», где оживает военная и послевоенная деревня.

В рассказах и повестях Елены Чубенко песнь песней семье – малой церкви, где небесно возвышенная любовь супругов до глубокой старости, до гробовой доски – любовь, подобная любви святых благоверных князей Петра и Февронии Муромских, покровителей семьи и брака («Моя косуля Лизонька», «Я ждал тебя, Мотя» и другие произведения).

В семейной «малой церкви», царит и взаимная любовь между родителями и детьми, между дедушками, бабушками и внучатами (Повесть «Синие горы», рассказы «Да Бог с ним, с пальтом!», «Стёпка нашёлся», «Слышишь меня, дочка?» и прочие произведения).

Среди героев нынешней книги Елены Чубенко изрядно сельских стариков и старух, запечатлённых с любовным знанием их печалей и радостей. И сей поклонной любовью рассказы созвучны прозе Валентина Распутина о деревенских старухах. Умиляли меня при чтении рассказы, где описаны нежные отношения бабушки с внучкой («Отчайвали», «На море-окияне»).

Столь впечатлил меня рассказ «На море-окияне», что я не удержусь и приведу отрывок:

«…Нехотя начинаю собираться, глядя на маму, которой и меня жалко, и бабушку, тащившуюся за мной по холоду. (…) За пять минут натянув на себя всякие «теплушки», подхожу к бабушке. Та надевает поверх моего пальтеца своё пальто. О-о-о! Это не пальто, а сказка. Оно длинное, до пола, из чёрного драпа, на вате. (…) Сверху моего тёплого платка меня ещё и завязали и перепоясали маминой шалью.

Мы выкатываемся из ворот, как два колобка. Тени от фонаря причудливо нас растят сначала до обычного человечьего роста. А потом и вовсе в великанов, и мороз становится не таким страшным. Хотя он такой, что провода жалобно воют на столбах какую-то их нескончаемую песню. Снег скрипит и скрипит под валенками. Я иду, как в тёплом шалаше, придавленная пальто. Со стороны вижу, что бабушке холодно:

– Баб, ты не замёрзнешь без пальта?

– Не-е, доча, у меня кухвайка тёплая и шаль! – как можно бодрей отвечает бабушка и почаще семенит ногами.

Я тоже бодрей начинаю перебирать ногами в своём шалаше. Она, чтобы отвлечь меня от лютой стужи, говорит:

– Щас бы шли-шли – раз и кукшин нашли! С золотом! Чо бы мы с ём сделали?

– Купили бы шоколадок!

– Не-е, доча. Мы б уехали туда, где тепло! Там всё время трава растёт. Косить её будем!

– И купили бы заправдишную пуховую шаль маме, чтоб ей не холодно было на работу ходить!

Продолжая транжирить свалившееся на нас богатство, доходим до бабушкиного дома, прикрывшего уже глаза окон ставнями. Дом её – шестой по счёту от нашего, но эта зимняя дорога, попутная Млечному пути, откуда нам подмигивали озябшие звёзды, казалась мне такой длинной!»

Книга Елены Чубенко правдива в прямом смысле, ибо герои – хорошо знакомые прозаику сельские жители, и события не вымышлены, а доподлинно известные ей случаи сельской жизни. Воспевающая высокие нравственные, духовные начала в душах героев проза Елены Чубенко откровенно поучительна, назидательна, что является истинным назначением искусства.

Анатолий Байбородин

8 марта 2022 г.

Кукушка, кукушка, сколько мне жить?

Нина Васильевна, заведующая почтовым отделением, уже неделю не могла найти себе места. Ещё бы: единственный сын женится, жить бы да радоваться. Ан нет! Будущая сватья категорически против того, чтобы свадьбу играли в доме жениха, а на второй день, как полагается, у невесты. Заладила с первого дня, как о решённом: оба дня свадьбу празднуем в доме невесты, то есть у неё, сватьи. А сын после подачи заявления в ЗАГС уже и жить туда, к сватам, перешёл, будто все эти 25 лет в родном доме ему в тягость были.

И получается, что родители жениха и их дом вроде как девятая вода на киселе, только мешают.

– Присвоили парнишку. Поди, можно и не соваться на свадьбу? – горестно вопрошала сама себя Васильевна ночами. Злилась, нагнала себе высокое давление, не спала. Муж Николай, судя по его виду, вроде и не огорчился:

– Их дело. Как придумали, так и пусть делают. Не лезь ты к ним, ради бога.

И телячья его безропотность просто выводила из себя Васильевну. Будь он посерьёзней, ударил бы кулаком по столу – и поставил бы точки над конфликтом. Нет, как овца на заклание, помалкивает. И от этого было ещё горше и обидней.

– Колька! Ты чо-нибудь можешь сказать сроду раз по-мужицки? Неужели тебе всё равно?

– Не всё равно. Но чо беситься-то из-за всякой мелочи?

– Мелочь? – Синенькая жилка на её шее предательски дрогнула и затрепетала, слёзы готовы были вот-вот пролиться на старенькое домашнее платье. – Будто мы пустое место! Тогда вообще пусть не женится на ней, раз там такие командиры в семье.

– Но ишо чудней. Иди чо-нибудь делай да сама себя не накручивай, – миролюбиво вставил Николай и бочком-бочком выскользнул из раскалившейся от нервов кухни в сени, оттуда в ограду.

Солнце утопило двор в своих лучах. Казалось, день был рождён исключительно для того, чтобы радовать всё вокруг: куры самозабвенно купались в земле у поленницы, растопорщив крылья и по самые подмышки набив их мягким илом. Шарик, развесив осоловелые уши, лениво наблюдал за курами. Иногда приподымал одно ухо для порядка, когда птицы очень уж начинали галдеть. Неожиданный апрельский снег давно растаял, и трава нынче лезла из земли, как на дрожжах, – первые кучерявые кустики крапивы у самого забора, юная перламутровая лебеда, вездесущий пырей среди поленьев и штакетин и на солнцепёках. Хоть и боролись с травой всё лето, но сейчас, первая, весенняя, она радовала глаз и мила была изголодавшемуся по зелени человеку и животине. Кошак – и тот обрадованно жевал побеги, неведомо кем наученный подлечиться от земли-матушки.

Слыша за спиной непрекращающиеся стенания супруги по поводу сватьи, «форменной Салтычихи», Николай неторопливо пошёл за баню. Вроде для заделья, попутно взял в руки лом, для обмана бдительности жены. За баней благополучно приземлил лом у угла. Достал из-под лавки болотники, мигом поменял домашние калоши на любимую обувь. Прихватил лежащую на вышке удочку и споро пошагал по тропинке за огород. Кладка через заплот жалобно всхлипнула от его шагов, а он, перемахнув изгородь, неспешно подался к реке, что была в ста метрах от огорода. Выросший возле речки, он считал её если не членом своей семьи, то уж частью самого себя точно. Присев на любимый старый тополь, принесённый сюда прошлогодним половодьем, раскатал голяшки болотников и, блаженно жмурясь, уселся поосновательнее. Снял кепчонку, подставил лицо солнечным лучам и подумал, что похож сейчас, наверное, на своего Шарика, блаженно распростёртого у собачьей будки.

– Ле-по-та! Настоящая благодать! – доложил он речушке своё состояние. Он восторгался вслух привычной и такой каждый год новой картиной нарождения лета из крошечного кокона весны. Одуряюще пахли тополя, спешившие расщёлкать свои набухшие смолистые почки. Ветки вербы на противоположном берегу были полны гомоном, будто там, вдали от человеческих глаз, открылся какой-то птичий базар, где торговали буквально всем – первыми жуками и мошкой, солнечным светом, свежим, гуляющим напропалую с каждой веткой, речным ветерком.

Вспомнилось неожиданно, как в такой же май давным-давно познакомился он с Ниной, только приехавшей в деревню. Познакомились-то смешно: возвращалась она с работы к дому, а дождь к обеду налил в переулке полную лужу, от края до края. Он шёл навстречу. Нина, в туфельках, на местную лужу не рассчитанных, остановилась в недоумении. А он, не задумываясь, подошёл, взял её на руки, как ребёнка, молча перенёс через лужу, звучно хлопая своими сапожищами по грязи. Потом, не оглядываясь и не дослушав её «спасибо», ушёл. Помнится, поразился её махонькому росточку. Местные-то девки крепкие, запросто не подымешь, да и свалиться недолго. А эту пичужку поднял и не понял: весу, что в баранушке.

Потом уж, познакомившись толком, часто гуляли с нею по берегу реки, вслушиваясь в перекатные разговоры струй, птичьи переполохи. Юркими молниями чертили воду береговушки, вспархивая из норок в обрыве берега. Но больше всего нравилось Нине слушать кукушек за речкой. Перекликались они с одного края острова до другого, наперебой хвастались, кто больше накукует годков. И Нина часто просила: «Перенеси меня за протоку. Хочу рядышком постоять, послушать». Нес её Николай туда бережно, как в первый раз в переулке. А она станет под тополем, бывало, замрёт и спросит: «Кукушка, кукушка, сколько мне жить?» Смотрит счастливыми глазами на своего Кольку и, как дитё малое, считает, сколько годков ей кукушки насулили[1 - Насулить – наобещать.].