Сфера Маальфаса ~ Маги и мошенники ~ Волчий остров. Боевое фэнтези

Иногда все решает одна минута. Один камешек может вызвать обвал.

Было ли прочитанное неожиданностью для Гизельгера? Нет. Врагам, будь то беспокойные соседи, мятежная знать или члены запрещенных сект, свойственно объединяться: не общими целями – общей ненавистью. Но ожидаемое пришло в ту самую минуту, которая может изменить судьбу Империи. Или хотя бы человека.

– Пожалуй, ты прав, Дитмар. Я не буду впредь торопиться. Но сейчас придется действовать быстро… Эй, лейтенант! Кто из ваших солдат порасторопнее? Пошлите его к капитану – пусть приведет обратно эту девицу. Как ее там? Виттенштайн.

Через несколько часов после вышеописанных событий армия, собравшаяся на берегу озера Эвельси, получила новый приказ. Аналогичные повеления императора, зачитанные глашатаем на площади перед ратушей, получили, первыми во всей Империи, граждане вольного Фробурга.

Война считается законченной. Судьба оставшихся в живых побежденных будет решена позже. Для этого на баронское Собрание в Эбертале немедленно созываются все владетели земель Империи. В конце письменной копии императорского указа, переданной мэру Фробурга, имелось небольшое дополнение, отсутствовавшее в прочитанном глашатаем тексте и скрепленное личной печатью Гизельгера. Правитель объявлял об особой милости, которой удостаивается благородная дама Алиенора фон Виттенштайн за ее исключительные заслуги перед Цереном. Мэру и магистратам, гарнизону, оставленному в городе уходящей армией, вменялось в обязанность заботиться о безопасности оной дамы и оказании подобающих ее исключительным заслугам почестей. Какого рода были эти заслуги, в указе не уточнялось.

Господин Петер Файль с опасливым удивлением рассматривал осунувшуюся женщину в солдатском плаще. Супруга мэра отдавала распоряжения служанкам, стремясь преуспеть на предмет приведения благородной дамы в подобающий ее положению вид. Магистраты прикидывали, как получше обойти грозную баронессу, чтобы заручиться в дальнейшем благосклонностью новой фаворитки императора.

Предполагаемая фаворитка была устроена в доме бургомистра с наивозможным комфортом и вниманием, однако, к сильной досаде господина Файля, вид имела печальный и равнодушный. Утром эта странная женщина не смогла встать с постели. Вызвали лучшего лекаря в городе, тот с профессиональным спокойствием пожал плечами – горячка – и отворил кровь.

Глава 18. Ястребы мира

Империя, 21 февраля 7000 года от Сотворения Мира

Оживились дороги, ведущие в столицу – ехали по зову императора владетельные бароны, чтобы, собравшись под сводами дворца Халле, решить судьбу государства. В Империи пять крупных провинций. В каждой провинции – два-три графства и около полусотни владений вассалов. Двести пятьдесят баронов заседают в совете, собираемом по приказу императора, у каждого – братья, сыновья, племянники. Две тысячи человек, принадлежащих к знати, съехались в столицу, а с ними слуги, солдаты, торговцы и все те, кто надеется не без выгоды присутствовать в Эбертале в дни Собрания. Приняли прибывших из провинциальных владений хозяев дворцы внутреннего города, спешно убранные и украшенные слугами. Полны до отказа гостиницы, трактиры для простолюдинов, там до утра не умолкает шум – постояльцы горланят песни или бранятся. Империя, а вместе с ней и столица беззаботно празднуют победу.

Дворец Халле был построен прадедом нынешнего императора вне стен внутреннего города, но в пределах внешних стен, так, что любой житель, когда во дворце собираются высшие, может под его стенами ждать решения, в том числе и судьбы собственной. Конечно, если его не отгонят прочь лучники императорской гвардии и алебардисты городской стражи. Но охрана у дворца стоит нечасто – император не слишком любит созывать Собрание, и площадь, в центре которой стоит дворец, обычно полупуста.

Халле красив, у него семь арок входа, украшенных скульптурами, три стрельчатых башенки на крыше и главная башня – высокая со шпилем, водяными часами и смотровой площадкой. Во дворце Собраний два этажа. На верхнем этаже архивы Империи – множество комнат, занятых стеллажами с книгами и свитками. Молва утверждает, есть там и укромные места, в которых можно не только побеседовать без лишних глаз и ушей, но и через незаметные отверстия в перекрытии держать на прицеле луков или арбалетов зал Собраний. Однако ни за одной из дверей книгохранилища нет ничего подобного.

На первом этаже – коридор, одна стена которого украшена рельефами, на другой пробиты окна, забранные матовыми стеклами так, что с площади не видно, что происходит внутри. На рельефах искусно представлены битвы и праздники – сцены славного прошлого Империи. Порой мастера выбирали и вовсе удивительные сюжеты. Аллегорическая добродетель поражает дракона греха. От щита святого Регинвальда отскакивают горящие стрелы, что мечут через крепостные стены осадившие столицу восточные еретики. На другом барельефе – толпа стонущих грешников, скованных цепью, шествует в ад. Безвестный мастер, быть может из озорства, сделал физиономии грешников необычайно живыми и выразительными, зрителю порой казалось, что он узнает в толпе унылых душ лицо своего соседа или задушевного врага.

Коридор на три четверти огибает фасад дворца, к четвертой стене, главному фасаду, примыкает зал Собраний – большая прямоугольная комната с высоким потолком, та самая, которую будто бы могут держать под прицелом невидимые лучники, преданные правителю. С одного конца зала на возвышении стоит кресло императора, по левую и правую руку – места для членов малого совета императора, или особо доверенных чиновников. В углу зала – писцы, которые, сменяя друг друга, скрипят перьями, занося на тяжелые скрижали истории легкие слова государственной мудрости. Напротив рядами установлены дубовые скамьи – места для участников Собраний. Скамьи очень длинные и поэтому неподъемные – нелишняя предосторожность после того, как пятьдесят лет назад Гуго, барон фон Финстер[3 - Finster – угрюмый, суровый (нем.).], выхватив из-под благородного афедрона Йоханна фон Вурмса короткую, весом всего в двести пятьдесят фунтов, скамью, с легкостью поднял ее, чтобы обрушить на не менее благородную голову Рихарда фон Верлеймдера <Der Verleumder – клеветник (нем.).>. Давно уже никто не помнит, что обсуждалось тогда, но подвиг барона Гуго до сих пор не забыт эбертальцами.

Сегодня мрачны и встревоженны бароны. Заняты все скамьи, молчание повисло в зале. Ждут императора.

Боковая дверь открылась внезапно, и легкой для своих пятидесяти пяти лет походкой вошел Гизельгер. Ропот пробежал по рядам собравшихся. За Гизельгером последовали и заняли свои места генеральный казначей империи и куратор столичной миссии инквизиции. Кое-кто из сидящих в зале переглянулся – наследник не сопровождал императора. Не было ни советника Билвица, ни графа Рогендорфского. Император с достоинством сел. По бокам трона встали внимательные, молчаливые гвардейцы.

– Высокородные бароны империи! Мы военной силой очистили земли наши от опасности, угрожающей спокойствию подданных. На смену войне приходит мир, и мы собрали вас сегодня, чтобы выслушать перед тем, как принять важное решение.

Становилось душно, секретарь распахнул окно, выходящее на площадь. Холодный воздух хлынул в зал. Голос императора, потрясавший своды в зале Собраний, долетал до столпившегося на площади народа лишь невнятным гудением.

– Эй, добрые горожане, кто это там говорит?

– Главный казначей.

– Чего ему надо?

– Что может быть надо казначею? Новый налог, конечно! А сколько мешков монет господа зарыли в берег фробургского озера? В пещерах-то ничего путного не нашли! Одно говно там оказалось! Теперь мы за все расплатимся!

– Молчи, Тим! Твой длинный язык доведет тебя до беды!

– Эге! А вот и Марта пожаловала… Со своими наставлениями.

– Марта, а Марта, а правда, что у тебя…

– Бесстыдник поганый!

– Почему бесстыдник? Я еще ничего сказать не успел!

– Ах ты…

– Не напирать, быдло! Осади назад!

– Сержант, не толкайтесь! У меня грыжа и пятеро детей!

Раздался хохот. Толпа гудела, то придвигаясь к цепи солдат, то откатываясь назад, но сидящие в зале не слушали ее выкриков.

В Собрании говорил двухметровый гигант, барон фон Хиссельхофер, светились чистым огнем веры глаза на простодушном лице, однако шутить над великаном было небезопасно – когда дело доходило до копья и меча, в силе, ловкости и беспощадности ему не было равных по всей Империи.

– … говорю, ваше величество, от имени всех владетелей земель, пострадавших от набегов. Те, что живут под землей, живут в аду – они прокляты Богом и отвержены Богом. Разбойник может стать честным человеком, а прелюбодей раскаяться. Но нельзя мириться с существованием тех, кто по природе своей принадлежит злу! В погубленных колдовством альвисов городах умерли все – включая невинных младенцев и дряхлых стариков. Чем, как не дьявольской природой, можно объяснить такую кровожадность? Ни один из наших пленных никогда не был возвращен за выкуп, хотя так делают даже степные варвары-язычники. Как поступили с пленными альвисы и не лежат ли до сих пор в подземельях кости растерзанных и пожранных жертв? Следует истребить этих существ до последнего – пусть это будет святым походом – во имя нашей веры, верности государю и рыцарской чести, которая обязывает заступаться за невинных.

– К чему собирать походы против тех, кто и так разбит, доблестный Хиссельхофер! Можно, скажем, объявить награду за истребление каждой дьявольской твари. Пусть любой – человек благородной крови или простолюдин – получит ее, если убьет альвиса. В доказательство он должен представить голову.

– Уши, доблестный Югинген! – крикнул кто-то с последнего ряда скамей. – Уши гораздо удобнее перевозить, считать и хранить! Клянусь святым Регинвальдом – у вас наверняка имеется заначка!

– Спокойствие, благородные бароны, сохраняйте спокойствие. Иначе будет вызвана стража, и нам придется закрыть высокое Собрание…

– Я согласен с фон Хиссельхофером, хотя всегда предпочитал богословским рассуждениям меч. Не знаю и знать не хочу, кто там кем проклят, но не намерен терпеть бесчинство: кражи, разбои, убийства в собственных землях! Если врага не добить сегодня, он вылезет из щелей завтра – и поднимет руку на наши владения, наши семьи и наших вассалов.

– А убытки от вреда, наносимого торговле и земледелию!

– А вам не кажется, Фрауэнбрайс, что честь вас должна бы волновать больше, чем убыль серебра?!

– Я никому не позволю задевать мою честь!

– Спокойствие, благородные бароны, иначе…

– Я хотел бы высказаться. Стоит ли марать мечи, вытаскивая из щелей остатки пещерных крыс? Они не опасны. Те, что еще живы, по-видимому, не поднимали оружия на Империю. Почему бы не предоставить их собственной судьбе?

– Разумно. Это сбережет серебро, предназначенное для выплаты наград. Пленных можно использовать в каменоломнях и на рудниках…

– А вы, сударь выскочка, генеральный казначей, не понимаете ни духа, ни буквы рыцарства! Есть милосердие без справедливости или справедливость без милосердия. При чем здесь экономия?!

– Позор! Позор! Трусы! Тварей ада следует истреблять, а не миловать, считая сбереженные монеты! Это измена!

– Вы сомневаетесь в моей смелости?

– Да, сомневаюсь! Выбирайте оружие! Судный поединок. Конным или пешим, на мечах или топорах!

– Я не позволю клеветать…

Шум нарастал. В боковые двери поспешно вбегала стража.

Кто-то пытался схватиться за меч, забыв, что по традиции оставил его у входа герольдам-хранителям. Возбуждение неведомым образом передалось за пределы Халле, на площадь. Из толпы простолюдинов доносились беспорядочные выкрики.