Портрет девочки в шляпе

Портрет девочки в шляпе
Елена Дорош

Вечерний детектив Елены Дорош
Лора – искусствовед, специалист по установлению подлинности картин. Тихая, скучная работа? Как бы не так! Имея дело с портретами женщин из рода Строгановых, Лора оказывается в самом центре опасной и запутанной криминальной истории, корни которой уходят в глубь веков и за океан. Придется разбираться, где фальшивки, а где подлинники, причем это относится не только к картинам, но и к людям…

Елена Дорош

Портрет девочки в шляпе

© Дорош Е., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *

На солнечных берегах Америки

Сегодня впервые за долгие годы ему приснился дивный сон. Настолько приятный, что, проснувшись, он стал его додумывать. Нежась в постели, досочинял сюжет и сам удивился, какая благостная получилась картина.

В конце концов солнце, беспощадное даже сквозь плотные римские шторы, выдавило его из мягкой кровати. Кряхтя и почесываясь, он встал и пошел вглубь комнаты, подальше от светила, напевая:

– Не уходи, побудь со мною, пылает страсть в моей груди…

Приподнятое настроение утра не испортил даже кофе, который он любил выпивать на террасе и который нынче оказался чуть теплым.

– Варвара, ты дура, – объявил он горничной, – какого хрена ты наливаешь кофе, если я еще не вышел?

Варвара, дебелая рослая баба, ничуть не смутившись, забрала чашку, тут же поставила новую, налила и, удаляясь, пробурчала:

– Не вышел он! Как это не вышел, если я своими глазами видела – вышел!

– И снова ты, Варвара, дура. Я вышел без шлафрока. Посему вернулся, чтобы облачиться. Или ты не в курсе, в чем я поутру обычно…

Он повернулся посмотреть, внимает ли ему бестолковая Варвара, но ее и след простыл.

– Дура, – повторил он в третий раз.

Затем с удовольствием отхлебнул кофе и пропел на мотив услышанной когда-то глупой русской песенки:

– Дура ты моя синеглазая, без тебя мне не прожить и дня…

Положительно, утро удалось.

Он посидел еще немного в тени, но, поскольку солнце неумолимо продолжало наступление и двигалось как раз к террасе, пришлось ретироваться. В холле он остановился и посмотрел в зеркало. «Зерцало», как любовно назывался сей предмет, не показало ничего хорошего. Да-с, все-таки старость – не радость. Когда тебе за восемьдесят, щеки румянцем не горят и здоровьем не пышут. Однако сегодня глаза блестят, и чувствует он себя отлично. А это уже немало по нынешним временам.

Он прошел в кабинет и сел за стол. Стоявшая на столе шкатулка из красного дерева, инкрустированная перламутром и украшенная двадцатью пятью алмазами, двадцатью сапфирами чистой воды и четырьмя крупными изумрудами по углам, казалось, издавала нежный аромат сандала.

Он осторожно погладил поверхность и мягко нажал на головку ангела, украшавшую замок. Внутри что-то щелкнуло, и шкатулка открылась.

– А ларчик просто открывался, – прошептал он и осторожно достал из бархатного чрева шкатулки золотую медаль на голубой ленте.

Императрица на медальоне была изображена в профиль. Надпись гласила: «Б. М. Екатерина. II Iмперат. и самодерж. Всеросс.» Внизу, как положено, имя медальера – Тимофей Иванов. На тыльной стороне – Екатерина с Девой Марией возле алтаря и надпись в две строки: «коронована в Москве» и «сент. 2д. 1762».

Вдоволь насмотревшись на награду, он закрыл шкатулку, а медаль взял с собой. В углу кабинета стоял портновский манекен, обряженный в парчовый шлафрок, в точности какой был на нем самом, с перекинутой через плечо голубой орденской лентой. Он аккуратно прикрепил медаль к планке и отошел, чтобы полюбоваться.

– Ну, кажись, неплохо. Вылитый Александр Сергеевич Строганов! Первый граф в нашем роду!

Отступив еще немного назад, он так и эдак покрутил головой, любуясь манекеном, потом со вздохом убрал медаль в шкатулку, сунул ее под мышку и пошел, сначала по коридору вглубь огромного дома, потом открыл неприметную взгляду дверь и стал спускаться в подвал. Там он остановился перед другой дверью – сейфовой, привычно потыкал толстым пальцем в цифры электронного замка, сказал «сезам откройся», и дверь отъехала в сторону.

Хозяин дома прошелся по большому залу вдоль стен, увешанных портретами, и остановился возле музейной витрины в центре.

– Там царь Кащей над златом чахнет, там русский дух, там Русью пахнет, – пробасил он, понял, что сфальшивил в конце, и, откашлявшись, повторил последнее слово.

– Пааахнееет! Вот так!

Под стеклом лежали ордена, медали, портсигары, памятные подарки и орденские ленты. Он пристроил медаль на бархатную подложку, шкатулку поставил на стол с мраморной столешницей и пошел к выходу. По мере его движения гасли устроенные в потолке и стенах лампы.

Лишь шкатулка долго продолжала поблескивать драгоценными камнями и золотом таблички, на которой было выгравировано: «Графу А. С. Строганову от благодарной Екатерины в честь Тезоименитства».

Герман

Плотность населения деревни Любилки – девять человек на восемь дворов. Семь одиноких, брошенных бабок и дед Кирьян с мальцом.

Деда в деревне не любили. Причин тому было несколько. Первая, что Кирьян ни с кем из соседок не только не любился, а и дружбы не водил. Хотя был крепок и силен не по годам. Бабки, конечно, не первой свежести, однако выбор все же был. Анютка была других моложе ненамного, однако собой симпатичная и еще фигуристая. Шура полноватая и рыхлая, как квашня, но зато на лице ни одной морщинки и ямочки на щеках. Были свои прелести и у других, но Кирьян ото всех нос воротил. Однажды подрядился крышу перекрыть у Любки. Перекрыл, а когда она сказала, что согласная, чего уж там, на другой день стал по другой стороне улицы ходить и больше свою помощь никому не предлагал. Просили – делал, конечно, но после работы от угощения отказывался и сразу бежал домой со своим парнишкой водиться. А мальчонка-то, все ведь знали, был приблудный и Кирьяну вовсе не родня. Тот привез мальца из интерната в другой области, куда ездил отходником и подвизался то стропалем, то столяром, то вовсе печником.

Звали приблуду Геркой, и поселился он в Любилках, когда имел от роду всего три года. Где его Кирьян надыбал, никто не знал, однако документы выправил честь по чести, содержал в строгости, но в достатке, учил всему, что сам умел, старался одного не оставлять и ни на кого менять не хотел – ни на жену, ни на любовницу.

Все удивлялись и тому, что, когда Гера подрос, в интернат его дед не отправил, а стал возить в районную школу, для чего приобрел и отладил мотоцикл с коляской.

Наведывались к Кирьяну из органов опеки не раз, однако плохого ничего не находили. Хозяйство дед вел исправно, за мальцом следил, к учебе нареканий не было, так что, как ни рядили о нем соседки, как губы ни поджимали, жили старый да малый дружно да весело.

Лет с семи Кирьян стал брать мальчишку с собой на заработки. Только тот на каникулы, они тут же вместе наладятся куда-нибудь. Особенно часто в Успенскую пустынь, где семеро монашек восстанавливали обитель и нуждались в помощи, как никто.

Когда Герка подрос, стал ездить в пустынь сам. В Любилках и не знали, что в обители начал мальчишка рисовать. Была при монастыре небольшая иконописная и реставрационная мастерская. Матушка Варвара сама была из художников, насельниц нашла таких же и организовала артель.

До окончания школы Герка там обитался и, видно, многому научился, потому что учиться отправился в Петербургский институт самых главных искусств, выучился и стал работать реставратором, да не где-нибудь, а в каком-то приличном месте, где платили вовремя и хорошо.

После этого Кирьяна невзлюбили еще больше. Мало того что приблудный парнишка птицей высокого полета оказался, так еще деда не бросил, а отремонтировал дом, пристроил мастерскую, купил Кирьяну УАЗ «Патриот», стал наведываться то один, то со товарищи и живать подолгу, работая на свежем воздухе в свое удовольствие.

Одна польза – стали в Любилках появляться молодые люди, Геркины друзья, снимали у бабок жилье, а это существенно увеличило доходность местного населения.

Но все равно хорошей жизни Кирьяну не простили и за глаза осуждали. За что? Да за все!

Гера относился к дедовым соседкам с пониманием, посмеивался только. А что касается Кирьяна, тот словно не замечал предвзятого отношения, радовался успехам своего мальца и жил себе, не тужил.

Лет до восьми он думал, что зовут его Герасим, а фамилия – Сайкин. Как у деда. Когда впервые увидел свое имя в свидетельстве о рождении, был удивлен. Оказывается, по документам он – Герман Александрович Строганов. В школе по фамилии никого не называли. Зоя Петровна считала, что детей надо звать только по имени и уменьшительно-ласкательно. Герочка, Герушка – вот что он привык слышать. Дома дед звал Геркой, а иногда Гераклом. В шутку, конечно. Рос мальчик высоким, но тощеньким. Прямо былинка на ветру. Вот Кирьян и посмеивался над его худобой. Гера не обижался, но к сведению принял. Записался в секцию при районном клубе, начал заниматься дома и к «осьмнадцати», как говорили в Любилках, годам стал крепким и плечистым.

Сразу после школы в питерский Институт искусств и реставрации он все-таки не поступил. Выпускнику сельской школы не хватило баллов. Герка особо не переживал и решил отслужить в армии. Забрали его осенью, а уже через два года он все же стал студентом.