Саломея

– Я был лекарем в придворной труппе, – вспомнил доктор, – и, конечно, бывал за кулисами. Вправлял балеринам вывихи и заглядывал в горло оперным певицам. На одну так загляделся, что даже пришлось жениться.

– Ого! Тогда ты не потеряешься.

– Я буду ждать тебя дома.

Ван Геделе поднялся, надел шубу, шляпу, взял в руки саквояж и трость. Перчаток нигде не было. Вот где оставил?

– Хорошо, я приду и выдам тебе букет подробнейших инструкций… – Аксёль умиротворённо и задумчиво принялся натачивать кольцо на длинной ручке, страшно было подумать, для чего надобное. – И вместе посмеёмся…

– Ну, до свидания, учитель! – Доктор шагнул к обитой железом двери. – Я, кажется, оставил перчатки в морге, пойду, заберу.

– Погоди!

Кат вскочил, отбросив страшное кольцо. Но поздно – доктор уже вышел, и лёгкие шаги его слышны были по коридору – всё дальше и дальше. Аксёль выругался, даже плюнул в сердцах и побежал за ним – но, увы, пришлось запирать дверь пытошной, и кат изрядно отстал.

Доктор, играя тросточкой, танцующим шагом спустился по лестнице в подвал – звонкое эхо как будто передразнивало, высмеивало ритмический рисунок его шагов.

Солнце только взошло, и розовые робкие лучи вползали, змеясь, под потолок морга из низких окон, смешиваясь с жёлтым светом свечей.

«Откуда свечи?» – удивился доктор, ведь они ушли с Прокоповым, и в морге оставался только мёртвый распопа.

Впрочем, распопа был на месте… Доктор спустился ниже – и его увидел. Покойнику – нелепый каламбур – не поздоровилось. Грудная клетка его была раскрыта, как матросский рундук, являя миру немудрёное содержимое в свете тех самых свечей. В головах у покойника как раз стоял тройной подсвечник. Внутренности в дрожащем свете мерцали, как жемчуга в шкатулке. Два человека, с ног до головы в чёрном, в блёкло-выцветше-чёрном, как у монахов или у шпионов, по очереди доставали из мёртвого тела эти жемчуга и безмолвно рассматривали. Оба они были в масках и в платках, скрывающих нижнюю часть лица, и в монашеских капюшонах, и в перчатках – не было ни вершка неприкрытой кожи. Они одновременно повернулись к доктору от своих сокровищ, и один кивнул, а другой отчего-то зашипел, как змея.

– Я всего лишь за своими перчатками!..

Ван Геделе сошёл в морг, обогнул труп и две замершие чёрные фигуры, взял с колоды перчатки, вернулся на лестничные ступени, поклонился… И всё. Мол, простите, если потревожил.

Господа переглянулись и снова принялись копаться во чреве покойника, будто никакого доктора в морге уже не было. Ван Геделе пожал плечами и взлетел по ступеням.

И столкнулся с Аксёлем – на самом верху, на повороте коридора.

– Уф, не успел, – вздохнул Аксёль.

– И что ещё делается в крепости, о чём я не знаю?

– Я не успел тебе сказать… – Аксёль обнял его за плечи и повёл по коридору, оглядываясь на солдат, кое-где дремлющих перед дверьми. – Ты понимаешь по-французски? А то по-русски и по-немецки здесь все знают.

– Я-то понимаю, удивительно, что ты…

– Я дворянин, – уже по-французски продолжил Аксёль. – Много пил, играл, убил человека на дуэли. Я был даже кулачным бойцом, прежде, чем принят был в каты. Но сейчас мы же не обо мне говорим.

– И кто эти господа?

– Алхимики.

– И что они делают?

– Я же сказал – алхимики. Они испытывают яды, на наших арестантах, на тех, кому и так подписан смертный приговор. Или противоядия… Я толком не знаю, стараюсь не вникать. Эта история не такая явная, как с инкогнито фон Мекк, и я даже точно не знаю, с кем у них условлено. Но точно на самом верху, ведь папа нуар без препятствий их пускает. Возможно, потом получает свою долю от плодов их экзерсисов.

– И кто они, не знаешь? Лейб-медики или простые лекари?

– Бог весть, никто не знает. Они как тени, то есть, то нет их, и я вообще не помню, чтобы они говорили. Их даже никак не зовут – оба они Рьен, господа Ничего.

Они уже прошли коридор и стояли у выхода на крыльцо.

– Что ещё осталось в крепости, о чём я не знаю? – опять спросил Ван Геделе.

– Теперь – ничего, рьен, – рассмеялся Аксёль и легонько подтолкнул доктора к выходу. – До свидания у нас дома. Я скоро буду.

– Красивые розы, – князь Волынский в домашнем халате, трепещущем и мерцающем, как чешуя дракона, ходил кругами по комнате, задрав голову, и вглядывался в свежеразрисованный плафон. – И девочка, художница, тоже красивая, жаль, не довелось мне поболтать с нею тет-а-тет!..

Дворецкий Базиль, идущий за хозяином след в след, как лиса за курицей – с бокалом в одной руке и с графином в другой, – ехидно сощурился.

– И вашу милость тут же окрутили бы, обженили наши и зареченские кумушки. Помните, как дело было с девицей Сушковой? И только заступничество премилостивого патрона спасло вас…

– Не напоминай, язва!..

Базиль наполнил бокальчик, из-за плеча подал, и князь выпил залпом. Снова запрокинул голову, вгляделся – розы были дивно хороши.

Из гостиной слышался трелью клавикорд, и девочки-княжны в два голоса пели: