Избранницы. 12 женских портретов на фоне времени

Его обвинительная речь продолжается уже третий день. Сколько ненависти и злобы накопилось в Алексее! Уму непостижимо. Как он посмел вывернуть их жизнь наизнанку?

Ей никуда не надо было пролезать: в аристократических кругах Мария Пуаре вращалась уже давно и была там своей. Так же, как и ее близкая подруга, прима-балерина Мариинского театра Матильда Кшесинская. Матильда, или Малечка, как ее все называли, была не то чтобы хороша собой, а как-то по-особому притягательна. Она слыла роковой женщиной.

Актрисы сблизились в летний сезон 1894 года в Красносельском театре. Здесь давались самые популярные спектакли с лучшими исполнителями. В Красном Селе были разбиты летние лагеря, и зал театра – с белыми, под мрамор, обоями и с золотыми украшениями в виде военных атрибутов на барьерах лож – заполняли офицеры гвардейских полков. После спектакля актрисы вовсю кокетничали с толпящимися перед гримерной гвардейцами.

Однажды Кшесинская отвела подругу в сторону и попросила держать в тайне все, что она сейчас скажет.

– У меня роман…

Малечка перевела дыхание. Ее черные глаза заискрились еще ярче, лицо словно озарилось изнутри. Маруся невольно залюбовалось ею.

– С наследником престола!

И Кшесинская рассказала Марии все подробности ее отношений с будущим императором Николаем II. Она полностью доверяла подруге – сплетничать и злословить было не в характере Марии.

– Помолись за нас, очень тебя прошу. Ты добрая, Господь тебя услышит. И поверь мне, ты тоже встретишь своего прекрасного принца.

Предсказание Малечки вскоре сбылось. Героем Марусиного романа и самой большой любовью всей ее жизни стал потомок Рюриковичей, один из богатейших людей России.

Они познакомились на балу: высокий статный кавалер пригласил Марию на тур вальса. Вальс? Превосходно! Это ее любимый танец. Красивая пара, закружившаяся на паркете бального зала, вызывала всеобщее восхищение. И зрители, и артисты танцевали в этот теплый летний вечер в Красном Селе до упаду. А завершался бал «инфернальным» галопом, где тон задавали великие князья.

– Князь Павел Дмитриевич Долгоруков, – представился Марии Пуаре ее кавалер.

Она слышала о нем: получивший прекрасное образование на естественном факультете Московского университета, он становился все более заметной фигурой в политической жизни России. Позже ему, одному из основателей кадетской партии, в случае свержения монархии прочили пост президента республики.

Любовь между ними вспыхнула с первого взгляда.

Долгоруков увлекся не только красивой женщиной и одаренной актрисой. Мария оказалась исключительно интересным собеседником. Они кутили в ресторанах, ездили к цыганам, но могли и часами говорить обо всем на свете. Марию и Павла Долгорукова очень многое объединяло, и прежде всего родившаяся в 1898 году дочь Татьяна. Но стать законной женой князя Марии было не суждено.

Ее муж Свешников, поселившийся под конец жизни в Гефсиманском скиту близ Троице-Сергиевой лавры, наотрез отказался дать Марии развод, даже когда она сама приехала к нему просить об этом. Они не виделись с тех пор, как Мария сбежала с Лентовским в Петербург, и все равно старик был непреклонен. Единственное, на что он соглашался, – это признать Татьяну своей дочерью и дать ей свою фамилию. О настоящем отце девочки напоминало лишь отчество Павловна, записанное в метрике при крещении ее в родовой усадьбе Долгоруковых Волынщина под Москвой.

Павел… красавец, умница, личность… Их отношения, такие горячие вначале, спустя десять лет постепенно угасли, и однажды в сердцах брошенного князем какого-то обидного слова оказалось достаточно, чтобы Павел и Мария расстались…

Мария тряхнула головой, и воспоминания отступили. Она вновь оглядела зал: кажется, и публика, и присяжные устали от грязных подробностей, которые на нее вывалило обвинение.

– Подсудимая бессовестно заманила меня в свои сети, воспользовавшись моей юностью и неопытностью, – с завидным красноречием продолжал истец.

По залу прокатился легкий смешок. «Неопытный» Орлов-Давыдов был давно женат на баронессе де Стааль, родившей ему троих детей. Но к несчастью, его старший сын и наследник огромного состояния был умственно неполноценным.

– Она не гнушалась ничем, чтобы добиться своей цели и буквально навязала мне знакомство. Мало того, она пригласила меня в номер, напоила шампанским и попросила помочь расстегнуть корсет!

Боже, к чему такие подробности? Они познакомились в Москве в гостинице «Националь» у телефона в холле на первом этаже. Вниманием Марии завладел высокий, представительный мужчина, оказавшийся ее давним поклонником и…двоюродным братом Павла Долгорукова. И Мария Яковлевна неожиданно для себя влюбилась в графа – отчаянно, безрассудно, так, как любят на склоне лет. А может быть, это был панический страх перед подступающим одиночеством?

Мария пустила в ход испытанный женский арсенал – и томные взгляды, и сильно декольтированные платья, и легкие прикосновения, и романсы, и посвященные графу стихи. Свои бриллиантовые серьги дивной красоты – вторых таких не было во всем Петербурге – Мария переделала в запонки и подарила графу.

Алексей же Анатольевич вел себя несколько странно. Вроде влюблен, но к решительным действиям переходить не собирался. Про графа ходили самые нехорошие слухи – начиная с его, мягко говоря, невысоких умственных способностей, хоть он и был членом Государственной думы, и заканчивая нетрадиционной сексуальной ориентацией. Молва приписывала ему любовную связь с собственным слугой по имени Карл Лапс. Но Марии казалось, что уж ей-то удастся отвратить графа от порочной жизни и наставить на путь истинный.

Время шло, а их отношения не перерастали границ нежной дружбы. И Мария Яковлевна вспомнила, что Орлов-Давыдов увлекается модным тогда спиритизмом. Может быть, некий дух внушит графу, что его безумно любит одна женщина и не может без него жить, думала Мария, приглашая в свой дом на Фонтанке известную петербургскую гадалку Анну Чернявскую. Очень не хотелось ей заниматься таким богопротивным делом, но что еще оставалось? И граф поверил этому искусно разыгранному спектаклю.

Ему нужен сын, продолжатель фамильных традиций? Что ж, придется его якобы родить… Несмотря на возраст, который Мария и не думала скрывать. Но, видимо, граф плохо разбирался в вопросах женской физиологии, как, впрочем, и во многих других. Кроме, пожалуй, автомобилей – Орлов-Давыдов был в числе основателей первого российского автомобильного клуба – и масонских тайн – он возглавлял петербургскую ложу «Полярная звезда», заседания которой проходили в его роскошном особняке на Английской набережной.

– Алексей, твоя мечта сбылась. Я беременна.

Орлов-Давыдов не скрывал своей радости. Он наконец-то добился развода с женой, которая большую часть времени жила за границей, ухаживая за больной матерью (Мария потратила немало сил и энергии, чтобы убедить графа в неверности его жены Феклы Георгиевны, даже наняла агентов и организовала за ней слежку). Мария Яковлевна тоже обрела свободу – ее законный супруг Свешников скончался в Гефсиманском скиту; ему уже перевалило на восьмой десяток. На пышной свадьбе графа и артистки в январе 1914 года шаферами выступили друзья Орлова-Давыдова – Александр Керенский, будущий глава Временного правительства, и Владимир Маклаков. А через месяц пятидесятилетней новобрачной… предстояли роды.

…Младенец был очень хорошенький. Крепкий, здоровый, с голубыми глазами, как у Марии, и, самое главное, с густыми бровями, которые для Орлова-Давыдова служили признаком его породы. Камеристка Марии Яковлевны нашла его по объявлению в одном из детских приютов. К приезду графа из Калужской губернии, куда он отлучился по делам, в конце января долгожданный наследник «появился на свет». Для пущей убедительности на роженицу и ребенка был заведен температурный лист. Мальчика окрестили Алексеем – в честь отца. «Смотри, какой красивый, какой славный, на рынке достали», – игриво произнесла Мария. Все складывалось как нельзя лучше. Счастливое семейство отправилось в путешествие за границу. Неужели желанный happy-end?

А духи между тем не безмолвствовали, а на продолжающихся спиритических сеансах стали убеждать графа, чтобы он составил завещание и большую часть своего состояния отдал сыну, который, подрастая, становился все менее похожим на Орлова-Давыдова.

И тут на сцене появился скромный статист, до поры до времени державшийся в тени. Как говорят в театре, нет маленьких ролей, а есть большие актеры. Тот самый слуга Орлова-Давыдова, Карл Лапс, на поверку оказался настоящим кукловодом, а граф – всего лишь послушной марионеткой в его руках. Разве мог «честный Карл» допустить, чтобы все внимание графа переключилось на жену, эту пронырливую певичку, возомнившую себя хозяйкой положения? Разве мог смириться с тем, что остался не у дел?

Сначала Карл принялся шантажировать графа и графиню поочередно, намекая, что ему известно такое, о чем никто не должен знать. За свое молчание он требовал денег, и немалых. А потом и вовсе склонил графа, начавшего сомневаться в законном происхождении своего «сына», начать против Марии судебный процесс.

Заключительного слова обвиняемой все ждали с нетерпением. Тем более что в течение восьми дней заседаний суда она молчала и не ответила ни на один вопрос.

– Вся моя жизнь напоминает водоворот событий, – начала Мария.

Возникшая пауза придала ее словам еще большую весомость. Она говорила правду. И в самом деле, события ее жизни чередовались порой с головокружительной быстротой.

То она с огромным успехом играла в Александринском театре, где его негласная хозяйка Мария Гавриловна Савина чувствовала в ней весьма опасную конкурентку.

То переехала в Москву и с блеском выступала на сцене Малого театра и у Корша.

То ненадолго открыла собственный театр в саду «Аквариум» у знаменитого Омона.

То сочиняла романсы, мгновенно ставшие невероятно популярными. Первый ее романс «Лебединая песнь» («Я грущу. Если можешь понять…») пришелся по душе великой цыганке Варе Паниной, и говорят, она исполняла его чуть ли не на смертном одре. А второй – «Я ехала домой» – и подавно был на слуху у каждого.

То писала стихи, которыми восхищались читатели петербургской газеты «Новое время».

То отправилась на русско-японский фронт в качестве военной корреспондентки.

То разъезжала по городам и весям с цыганскими концертами.

То вдруг отменяла все выступления и срывалась в Париж, к любимому брату Муше – Эммануилу. С детства обожавший рисовать, он прославился как непревзойденный художник-карикатурист под псевдонимом Caran d’Ache. Его рисованными историями, напоминавшими современные комиксы, забавлялся весь Париж.

Как много было Марии дано от природы! А сумела ли она реализовать себя полностью? Вряд ли. И эта подспудно таящаяся неудовлетворенность заставляла ее метаться из крайности в крайность. То без конца шутить, то пребывать в глубокой депрессии. То горько рыдать, то безумствовать: она, например, могла вскочить на стол и потребовать шампанского…

Она не искала ни графских денег, ни пышных титулов. Она просто любила. Последний раз в жизни. И ей очень хотелось быть счастливой.

Судьи совещались совсем недолго. Метрическую запись о рождении ребенка решено было признать недействительной, а Марию Пуаре оправдать. Когда зачитывали судебный вердикт, Мария на мгновение потеряла сознание.

Орлов-Давыдов, как и предупреждал его друг и адвокат Маклаков, стал всеобщим посмешищем. Неужели он не мог разобраться, беременна его жена или нет? В шубе, что ли, она при нем ходила? Или загипнотизировала его? Анекдот какой-то. Графу припомнили и жестокое обращение с первой женой, и постоянное отсутствие в Думе. А ребенка вернули его матери, некой крестьянке Анне Андреевой.

Разразившиеся вскоре революционные события заставили забыть о громком процессе и раскидали участников этого скандального спектакля в разные стороны. Орлов-Давыдов, превратившийся в личного шофера Керенского, бежал вместе с ним за границу. Жил во Франции, последние годы жизни провел в Русском доме в Сен-Женевьев-де-Буа.

Эмигрировал и Павел Долгоруков, но впоследствии решил вернуться в Россию. В 1927 году при переходе границы СССР он будет схвачен, и в ответ на убийство советского посла Войкова его расстреляют в чрезвычайке – то ли в московской, то ли в харьковской.

Мария Яковлевна вместе со своей старинной подругой Верой Ивановной Блезе – душевной, обаятельной и очень доброй женщиной из семьи музыканта – переехала в Москву. Петербургскую квартиру Пуаре полностью разграбили, а в пенсии этому чуждому советской власти элементу – бывшей артистке Императорских театров, да еще графине Орловой-Давыдовой – отказали. Но потом, вняв ходатайству Всеволода Мейерхольда и Леонида Собинова, все же небольшое пособие назначили.