Избранницы. 12 женских портретов на фоне времени

Когда Анастасия Дмитриевна разбогатела, она взяла в дом девочку-сироту, подобранную на улице, заботилась о ней, определила в гимназию, но та вскоре тяжело заболела и умерла. Потом в семье появился воспитанник Женя Ковшаров. Как сложилась его судьба после революции, неизвестно.

«Я дебютировала на сцене тринадцати лет, – вспоминала Вяльцева, – и этот день считаю самым счастливым днем не только моего детства, но и всей моей жизни». Это произошло в Киеве, куда после смерти отца переехала семья Вяльцевых. Денег на билеты не было, и Мария Тихоновна, мать Насти, подхватив детей, договорилась с плотогонами, и они сплавились в Киев на плоту.

Маленькая Настя сначала трудилась в вышивальной мастерской – ставила тяжеленные утюги и выносила помойные ведра, но на всю жизнь сохранила любовь к этому рукоделию, – а затем подгорничной в гостинице на Крещатике. Возможно, кто-то из именитых постояльцев, останавливавшихся там, и посоветовал одаренной девочке заняться пением… Вполне возможно, что это была популярная тогда певица оперетты Серафима Бельская, услышавшая, как Настя поет, убираясь в ее номере.

Разве могла думать Настя, выходя на сцену Театра Бергонье в «немой» роли пажа и получая двенадцать рублей в месяц, что ей предстоит стать одной из самых богатых и знаменитых женщин России; что она будет блистать роскошными нарядами и бриллиантами; что ее еженедельные гонорары составят двадцать тысяч рублей, а гастроли по российской провинции принесут ей и вовсе неслыханные суммы – до ста тысяч рублей; что она сможет купить у графа Игнатьева его великолепное имение «Каменка», приобрести недвижимость в Петербурге и разъезжать в собственном салон-вагоне, убранству которого можно было только позавидовать?

Она не любила менять гостиницы и предпочитала дом на колесах, где все было предусмотрено – и будуар хозяйки, и репетиционный зал, и столовая, и ледник для продуктов, которые собирала в дорогу ее мама, сопровождавшая певицу во время поездок.

Думала ли она, совершив свое первое гастрольное турне с труппой Киевского товарищества опереточных артистов Здановича-Борейко, что наездит по России в общей сложности 175 тысяч верст и что не останется, наверное, ни одного уголка в российской глубинке, не говоря уже о столицах, где бы не гремел знаменитый вальс «Гай-да тройка», исполняемый ею с таким разудалым шиком?

Разве представляла себе малозаметная хористка вильненского сада «Аркадия», а затем опереточной труппы Пальма в Петербурге, что ее голосом будут восхищаться и в великосветских гостиных, и в модных салонах обеих столиц; что ее поклонниками станут и блестящие офицеры, и купцы, и студенты, и курсистки, и выдающиеся деятели российской и мировой культуры; что огромными тиражами разойдутся по всей России ее граммофонные записи и что именно пластинки Вяльцевой возьмет с собой на фронт командующий русской армией генерал Куропаткин во время Русско-японской войны 1904–1905 годов?

Известный русский цирковой борец Иван Поддубный говорил: «В России три знаменитости – я, Горький и Вяльцева». А в каждой шутке, как известно, есть доля правды.

Анастасия Дмитриевна проснулась знаменитой после дебюта в роли Кати в музыкальном обозрении «Цыганские песни в лицах» на сцене петербургского Малого театра. В этом модном ревю принимали участие тогдашние любимцы публики – знаменитые Саша Давыдов, Юрий Морфесси, Валентина Зорина, Катя Сорокина… Романс «Захочу – полюблю», подготовленный под руководством самого Саши Давыдова и исполненный ею с неподражаемой интонацией, превратился в целую поэму любви. Публика разразилась восторженной овацией, а юная Вяльцева – слезами счастья…

Теперь молодой исполнительнице предстояло многому научиться, ведь настоящей вокальной или актерской школы у нее не было. И тут подвернулся случай. На очаровательную дебютантку обратил внимание известный петербургский меломан и блестящий адвокат Николай Иосифович Холева. Ему тогда было далеко за тридцать, и он влюбился в двадцатидвухлетнюю Настю.

Холева ввел ее в свой музыкальный салон, где выступали знаменитые певцы Петербурга и Москвы и вложил большие деньги в ее образование. Настя стала брать уроки вокала у известного профессора Станислава Сонки, занималась в мастер-классе «короля баритонов» Иоакима Тартакова, а затем, как выражалась сама, «исправляла некоторые погрешности голоса» в Италии у профессора Марти. Она без устали работала над собой, и это принесло свои плоды. Холева обеспечил Вяльцевой благожелательные отзывы прессы, так как поддерживал тесные связи со многими известными журналистами, а девушка оказалась очень фотогеничной и контактной.

Холева сделал все, чтобы Вяльцева стала настоящей звездой. Им двигала большая любовь. Настя тоже полюбила Николая Иосифовича, какое-то время жила в его роскошной квартире, но побоялась связать свою судьбу с азартным карточным игроком, каким оказался Холева, часто проводившим за игрой ночи напролет…

Потом была Москва, первый сольный концерт в театре «Эрмитаж» в 1897 году, множество героинь оперетт и музыкальных спектаклей: «Цыганский барон», «Боккаччо», «Синяя Борода», «Прекрасная Елена», «Дочь мадам Анго», а также все атрибуты небывалого заслуженного успеха: аншлаги, аплодисменты, цветы…

«Большой актрисой» назвал Вяльцеву Владимир Иванович Немирович-Данченко, и это дорогого стоит. Затем снова Петербург и множество российских городов, вплоть до Владивостока. Когда певицу спрашивали, почему она не гастролирует за рубежом, Вяльцева отвечала: «За границу едут искать славы. Я нашла ее в России». Русский самородок, она действительно «запела на всю Россию»!

К сожалению, Николай Иосифович не дожил до этого момента – он скончался в 1899 году на почве нервного переутомления от болезни мозга в возрасте сорока одного года. До конца своей, тоже оказавшейся короткой жизни Анастасия Дмитриевна материально поддерживала дочь Холевы, жившую в Керчи.

Страсти вокруг имени Вяльцевой разгорелись с новой силой, когда она решила выступить на оперных подмостках. Это был настоящий гвоздь сезона! Афиши, извещавшие о том, что Анастасия Дмитриевна будет петь главные партии в операх «Кармен», «Миньон», «Пиковая дама», «Самсон и Далила», всколыхнули публику, валом повалившую на спектакли с участием Вяльцевой.

Среди критиков вспыхнули бурные споры. Мнения разделились. Одни упрекали певицу в несоответствии классическим канонам, другие, напротив, отмечали, что она оказалась не хуже многих оперных артисток.

«Что Вас побудило променять цыганские песни на оперу?» – спрашивали у Вяльцевой журналисты.

«Желание стать серьезной артисткой, – отвечала певица. – Мне все говорят, что у меня хороший голос, а между тем в цыганских концертах я лишена возможности продемонстрировать его во всем объеме…»

Как бы то ни было, вокальное мастерство Вяльцевой достигло определенного уровня, и надо отдать должное смелости певицы. А может, она отважилась на такой шаг, чтобы ее популярность и еще больше возросла? Но как бы то ни было, главным ее призванием оставались романсы.

Музыка не умирает

Со своим мужем, Василием Викторовичем Бискупским, Анастасия Дмитриевна познакомилась на одном из концертов в зале петербургского Благородного собрания.

…Гримерная утопала в цветах. Корзины, букеты, гирлянды. Море цветов. Роскошные розы, душистые глицинии, нежные левкои, загадочные орхидеи. Ветки сирени – белые, розовые, лиловые. И шапки белых гортензий с крупными, выпуклыми, словно восковыми лепестками. Прохладно. На концертное платье накинута шаль. В зеркале ее лицо – бледное, прозрачное, немного усталое. В воздухе тонкий аромат духов – Брокар, последняя модная новинка.

– Анастасия Дмитриевна, к вам пришли. Прикажете принять?

– Да. Пожалуйста, просите.

Звякнули шпоры. И он вошел к ней, как много раз входили ее бесчисленные поклонники. Она обернулась и поднялась ему навстречу с обитого голубым бархатом кресла, в котором сидела. Высокий, статный, невероятно красивый. Парадный мундир, на боку изогнутая кавалерийская шашка.

Ей пришлось слегка запрокинуть голову, чтобы встретиться с ним взглядом.

И тут произошло что-то необъяснимое. Она поняла, что пропала, и что он это понял, и что он тоже пропадает вместе с ней, и она это понимает, и ничего нельзя изменить…

Все было решено.

Он склонился к ее изящной руке, протянутой для поцелуя, – таковы были требования этикета. Анастасия Дмитриевна внезапно почувствовала себя дерзкой, ей захотелось, чтобы все увидели, как он целует ей руку, и в то же время она испугалась чужих глаз, ведь все стало ясно с первого взгляда. Наверное, они были похожи на заговорщиков – так казалось Анастасии Дмитриевне, заговор уже существовал, уже связывал их, измерявших свое знакомство пока еще в минутах.

– Я увидел тебя и в тот же момент понял, что от судьбы не уйдешь, – сказал Василий Викторович ей потом.

– Это было яснее ясного, – ответила она.

А пока Василий Викторович Бискупский, поручик лейб-гвардии Конного полка, произнес несколько приличествующих случаю комплиментов, приятных каждой женщине, а тем более артистке, и выразил надежду на скорую новую встречу.

Вот, собственно, и все, но каждое произнесенное им слово обладало неким тайным значением, которое Анастасия Дмитриевна уловила сразу, боясь признаться в этом самой себе.

Остаток вечера она провела как в тумане. Вопросы, обращенные к ней, словно возвращали ее в реальность из каких-то далеких, никому не ведомых краев, и она отвечала невпопад со своей неподражаемой, загадочной и немного странной улыбкой.

В потоке экипажей и людей на Невском она была как будто с другой планеты, она уже жила в другом измерении… Она знала, и знала совершенно точно, что с ними произойдет.

Вернувшись домой, Анастасия Дмитриевна долго не могла заснуть, вспоминая, обдумывая и вновь проживая события минувшего вечера. Она и раньше после своих концертов засиживалась далеко за полночь – приходила в себя, постепенно успокаивалась, неторопливо освобождалась от шума аплодисментов и одобрительных возгласов, снимала с себя эмоции наэлектризованной возбужденной публики, попивая горячий чай из самовара, небольшого, граненого, с любимым вишневым или малиновым вареньем. Внесенный в комнату, самовар еще какое-то время как будто разговаривал, источая еле ощутимый терпкий аромат тлеющих древесных угольков, и это уютное полусонное бормотание наполняло душу Вяльцевой умиротворением. Всегда непросто войти в привычную колею – сразу это не получается – и завершить бурно прожитый день, а тем более сегодня, когда жизнь вдруг обрела новое измерение.

Что это было? Какое-то мгновенное узнавание себя в другом, совершенно незнакомом человеке? Ясное, отчетливое ощущение некой связующей нити, наметившейся между ними? Как странно, необъяснимо! Светский разговор ни о чем, ни к чему не обязывающие, учтивые фразы, но ведь все, что нужно, было сказано.

Да, это любовь. Любовь, которую Вяльцева так долго ждала и которая все равно пришла неожиданно. Никогда не знаешь, в какой день это случится. Еще с утра она ни о чем не подозревала. Как обычно, репетировала, готовила концертное платье, выбирала украшения, настраиваясь на предстоящее выступление…

…Зал, как всегда, битком набит. Еще бы, такое меццо-сопрано даже на Императорской сцене поискать. В партере сверкающие бриллиантами дамы и их важные, сановные кавалеры. На галерке публика попроще – студенты, курсистки. Цены на билеты высокие, «вяльцевские», и все равно они и раскупаются мгновенно, стоит лишь ее имени появиться на афише.

В романсах о любви и страсти равных Вяльцевой нет – так спеть их, как она, так пленить душу и поманить в зачарованную даль не удается никому. Но откуда же она все это знала? Ведь в ее жизни не было ничего подобного. Не было. До сегодняшнего вечера.

Анастасия Дмитриевна встала и подошла к окну. Белая июньская ночь заливала город призрачным, таинственным светом, и он казался бледным от волнения – таким же, какой сейчас была она сама, раненная любовью.

Она всегда чувствовала себя достойной настоящего счастья – счастья любить и быть любимой, и ее не смущало, что время шло, а оно, это настоящее, подлинное счастье, пока не появлялось в ее жизни, и она жила только музыкой, только песней…

– Настя, ты что это не спишь? – Из-за полуоткрытой двери послышался голос матери. – Ты же знаешь – тебе нельзя переутомляться. А то завтра, не дай Бог, голова кружиться будет. Так что, голубушка, сделай милость, прикрути ночничок – да в сон.

Заботливая Мария Тихоновна тревожилась за дочь не без оснований. Вон какая она тоненькая, хрупкая. Талия – на зависть всему Петербургу. Отдыхать ей надо, больше отдыхать, а она все сидит, все думает о чем-то. Пела-то часа четыре кряду – что публика ни попросит, все исполняет, и отказать она считает себя не вправе, даже несмотря на усталость. Совсем себя не бережет.

– Случилось что-нибудь? Ты сегодня какая-то сама не своя.

– Да нет, не беспокойтесь, мама, я сейчас лягу. Допью последнюю чашечку – так приятно мятой пахнет.

Конечно, случилось! Давно остывший чай стоял на столе нетронутым. Такое случилось, что и сказать нельзя. Если бы кто-нибудь ей сказал, что так бывает и что так произойдет с ней, она бы просто не поверила.

Бискупский. Фамилия показалась ей знакомой. Где-то в газетах промелькнула. Ну да, вице-губернатор Томска. Значит, Василий Викторович его сын? Прижаться к нему и забыть обо всем на свете. О том, что ей уже тридцать три года и возраст наивной романтики давно позади. О том, что она признанная звезда столичной сцены. О том, что весь Петербург каждый день говорит о ней. Вообще забыть о том, что было, о том, что она когда-то давно была влюблена. Была ли? Ей показалось, что такого не существовало и в помине. Есть только он. Он один. И все.

В углу комнаты теплилась свисающая на длинных цепях лампада в виде фарфорового херувима, взмахнувшего крыльями, – личико белое до голубизны, почти прозрачное, нежное, не то юношеское, не то девическое. Нет, все же девическое, так как на шейке херувима висел голубой медальон. И такого же светло-голубого, самого ее любимого, богородичного, цвета были распахнутые крылья.