Град огненный

Сходил в круглосуточный магазин за сигаретами и теперь курю в открытое окно. Дождь закончился. Со двора тянет сыростью и тоской. Есть ли у тоски вкус или запах? Можно ли невооруженным глазом разглядеть ее, застрявшую в черных ветвях тополя? Или в облаках, нависших над глазницами окон? В них нет света. В мире вообще нет света. И я тоже не включаю его.

Я виноват, что не смог поговорить с Полом своевременно. Виноват, что он не пришел ко мне со своей бедой. Но достаточно ли будет сожалений? Что можно сделать теперь?

Надо сходить к нему в мастерскую. Узнать у Расса, где именно он работал. Я хорошо запомнил те имена. Вацлав. Борис. Аран. Да еще доктор. Ве-ни-а-мин?

Уж не тот ли, чье имя я сам не выговариваю полностью? Внешне добродушный, но хитрый. Его прикрепили ко мне аккурат после смерти Пола. Слишком много совпадений.

Мерцающий огонек окурка падает быстро, затухает на ветру и становится неразличим и черен в непроглядной темноте раннего утра.

Люди говорят, ночь темнее перед рассветом. У Пола рассвет так и не наступил. Но я сделаю все, чтобы зажечь поминальную свечу для него.

9 апреля, среда. Приглашение

Кофе, таблетки и сигареты – мой утренний рацион.

Ночь прошла без сна. Но мне не впервой бодрствовать по нескольку суток. Я выгляжу ужасно. Еще ужаснее, чем обычно. И зеркало, словно в насмешку, выхватывает изъяны моего лица: осунувшегося, постаревшего, исчерканного шрамами.

«Лицо – зеркало души, – говорили нам в центре. – Совершая добрые дела и поступки, мы молодеем и хорошеем собой. Совершая зло, мы становимся уродливее и старше».

Раньше мы не замечали этого. Только в центре поняли, насколько отличаемся от людей, насколько кажемся уродливыми и старыми рядом с ними. Насколько мы – чужие. И это опустошало не меньше, чем смерть Королевы.

Непогода радует: можно поднять воротник пальто и, спрятав в него лицо, слиться с толпой – усталыми, промокшими и вечно спешащими куда-то людьми. Тогда во мне не замечают чужака, не отшатываются и не бросают брезгливые взгляды. Тогда я могу чувствовать себя спокойнее.

Дождь начинает накрапывать снова.

Расс, нахохлившийся, как ворон, сидит на сломанной детской карусели. Завидев меня, машет рукой.

– Что-то нашел? – без обиняков спрашивает он.

У меня хватило времени поразмыслить, рассказывать ли коменданту о находке. По старой привычке решаю сказать полуправду.

– Только это, – протягиваю блокнот Рассу.

Он, сощурившись и прикрывая страницы ладонью, некоторое время изучает его.

– Это номера клиентов, – наконец, говорит комендант. – А это мастерской.

Обломанным ногтем подчеркивает тщательно выведенный шестизначный номер.

– Учту. А адрес мастерской знаешь?

Расс морщит лоб, вспоминая.

– Адрес не скажу, а план нарисую.

Он достает из внутреннего кармана карандаш, слюнявит его и начинает рисовать. Дождь усиливается, и я складываю ладони домиком, чтобы не размыть рисунок. Мастерская оказывается недалеко от дома Пола, в восточной части города.

– Семь сорок пять, – вдруг говорит Расс.

Он поднимает голову и поворачивается к дому напротив, чей подъезд хорошо виден с каруселей. Дверь распахивается. Сначала появляется зонт, который тут же раскрывается, как бутон черного тюльпана. Следом – тонкий женский силуэт.

– Она очень пунктуальна, – с улыбкой произносит Расс.

– Кто?

Девушка некоторое время топчется у порога, пытаясь одной рукой одернуть плащ, который настырно задирает ветер, а другой удержать и зонт, и фигурный кожаный футляр.

– Не знаю ее имени, – отвечает Расс. – Но она всегда выходит по средам в одно и то же время. Она выступает в этой… фи… ларм… монии!

Комендант с трудом выталкивает незнакомое слово и, улыбаясь до ушей, поясняет:

– Она скрипачка.

Девушка, наконец, справляется с ветром и одеждой, перекладывает футляр в левую руку, и, осторожно переступая лужи, идет через двор. На нас она не смотрит, зато Расс выворачивает шею, пялясь ей вслед.

– Нравится? – спрашиваю.

– Нравится, – соглашается Расс.

– Так спроси ее имя.

Расс отводит взгляд, вздыхает.

– Может… когда-нибудь…

Бросает мечтательный взгляд на арку, где в последний раз мелькает и исчезает в дожде точеная фигурка, и возвращается к блокноту.

* * *

Я раздумываю, не посоветоваться ли с Торием, и если да обо всем, что я узнал из дневника Пола? К моему удивлению, Торий сам вызывает меня в кабинет.

Он тигром ходит вокруг стола, но едва я вхожу, останавливается и произносит:

– Быстро пришел ответ.

– Какой ответ?

– Да из студии, – отвечает он и протягивает мне цветную открытку. – Помнишь, ты хотел дать опровержение на ту передачу с Морташем?

Открываю послание, и руки предательски дрожат.

В открытке – официальное приглашение. Без разрешения опускаюсь прямо в профессорское кресло и впиваюсь в красиво отпечатанные строчки:

«Уважаемый господин Вереск! Спасибо, что следите за выпусками «Вечерней дуэли»! Мы приглашаем Вас принять участие в передаче, посвященной проблемам социализации и адаптации васпов в обществе. На повестку дня вынесены такие вопросы, как продвижение нового законопроекта о равных правах людей и васпов, о законодательном запрете расовой дискриминации и о внесении поправок в закон об образовании.

Передача состоится в 17-00, в пятницу, 11 апреля.

В Вашу поддержку выступит: профессор Института Нового мира Виктор Торий и директор благотворительного фонда «Открытые двери» Хлоя Миллер.