Старый грех

Наум снова сгорбился, зажал руки меж колен, потом поднял голову:

– А зачем ты Прохору голову-то отрезал? Не по-людски это.

– Я ему когда напомнил тот сарай, он, гнида, насмехаться стал, говорит, она так кричала, когда мы мешок ей на голову натянули, так кричала, пришлось стукнуть по мешку камнем, чтобы замолчала. Ну, я и полоснул его ножом по горлу, чтоб заткнулся, да не рассчитал. Голова почти отвалилась, на коже и мышцах висеть осталась, нож-то у меня знатный, охотничий, на медведя можно с ним идти. А нос у мамки сломанный был, это я помню. Хотел выбросить голову-то. Да ты нашел. Хорошо следы читаешь.

Дядя и племянник помолчали.

– Может, выпьем? За упокой? И за знакомство?– Наум с надеждой посмотрел в родные, так похожие на сестринские, глаза.

– Нет. Пить я с тобой не буду. Уйду сейчас. А ты живи. И помни.

Дверь снова скрипнула, и Наум остался один. Так и просидел до утра.

Пристав со следователем приехали на следующий день. Всех допросили, но ничего не нашли. Объяснили, что в лесах объявился беглый каторжник, видно его поганых рук дело. Прохора, Петра и Ефима похоронили на деревенском кладбище рядом. Раз в год, в один и тот же день, на могильных крестах, на каждом, появлялся серый мешок из рогожи. Бабы крестились, а мужики вздыхали. Видно, говорили они, так и не простился всем троим какой-то старый грех.