Про котов и некотов

В центре стоит, нас навеки сблизив.

Занятия в девятой школе, где я сама стала преподавать, шли шесть дней в неделю, а в воскресенье, когда уроков не было, мы приходили с ребятами, чтобы нарисовать стенгазету, провести репетицию спектакля «Снежная Королева» или «Первые пионеры Тобольска», подготовиться к викторине или концерту с чаепитием. Кстати, именно в школе мне довелось испытать мгновения удивительного, ни на что не похожего счастья.

Это был первый год работы, когда мои воспитанники учились в четвёртом классе. Классное руководство было в 4«д», а в 4«г» просто уроки, но для спектакля «Снежная Королева» понадобилось много народу, так что в нём участвовали ребята из обоих классов. Репетиции шли несколько месяцев. Ученики, получившие роли, оставались после уроков. Занимались мы во вторую смену, так что в школе почти никого уже не было, коридоры свободные, разбойникам можно бегать, прыгать, орать и драться, а снежинкам и вихрям – разучивать свои танцы. Больше всего текста было у Рассказчика, Кая и Герды, так что с ними работы хватало. Симпатичный славный Кай стеснялся проявлять хоть какую-то нежность, лицо у него было смущённое, движения замороженные. Немногим от него отличался и меланхоличный Рассказчик, зато Герда была артистична от природы, вовсю кокетничала и жеманничала.

Спасибо мамам снежинок и вихрей: они сшили для своих детей костюмы. Это, правда, громко сказано, потому что для имитации ветра понадобились только тонкие длинные полоски ткани, пришитые к трико и водолазкам, зато у снежинок костюмы были попышнее. Репетиции приближались к решающей стадии, в вестибюле на доске объявлений я повесила плакат – приглашение на спектакль. Школа в преддверии зимних каникул жаждала зрелищ и ждала представления, а мы трепетали. Это был и какой-то иррациональный ужас, и вполне конкретный страх опозориться, забыть текст, перепутать слова и движения и тому подобное.

В общем, когда наступил час икс, когда актовый зал наполнился зрителями, а все участники столпились за кулисами, мне стало плохо: боже, во что я ввязалась? Под ложечкой противно засосало, как когда-то перед выступлениями нашего танцевального ансамбля. Но делать нечего, машина была пущена. Занавес ещё был закрыт, а слева на сцену уже вышел Рассказчик во всём чёрном, даже в чёрной накидке, имитирующей плащ, и в самодельном чёрном цилиндре. Это был высокий стройный мальчик с лицом Пьеро. Он начал рассказ о двух детях, живших по соседству… Потом занавес раскрылся, появились Кай и Герда, они вели диалог, а я, стоя за левой кулисой, шёпотом проговаривала каждое слово и остро переживала фальшь в интонациях Кая и деревянность его движений.

Вот выбежали разбойники, замахали саблями, заголосили, забегали – это вызвало в зале оживление. Перед танцами снежинок и вихрей я включила проигрыватель с красивой медленной музыкой, кажется, какой-то «космической» композицией группы «Pink Floyd». На волнах этих гармонических звуков девочки из 4«г» плавно кружились и махали руками, что смотрелось очень неплохо. Вот, наконец, финальная сцена воссоединения Кая и Герды, поклоны, аплодисменты.

Когда я поняла, что спектакль не провалился, что мы чудом благополучно дошли до его конца (это было за пару секунд до аплодисментов), то испытала нечто невероятное: вдруг перестала чувствовать свои ноги, на которых стояла, своё тело, стала невесомой, мне показалось, что я отрываюсь от земли и парю над ней, над всем этим действом, кулисами, залом, детьми… Разум у меня пусть не сильный, но аналитический, и почти каждую минуту своей жизни я осмысливаю, переживаю, постоянно вспоминаю то, что случилось, анализирую. Прямо как рефлектирующий герой русской классической литературы. И тогда, в эти мгновения невесомости, я сначала изумилась, мысленно спросила себя (что это со мной?), а потом вдруг поняла: это счастье.

Такого, именно такого, со мной больше не происходило, хотя были ощущения полёта во сне, потери границ своего тела, растворения в мире на пике любви, возвышенной приподнятости и гордости при победах духа. Но божественное чувство восторга от парения над землёй я испытала только в канун тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года в актовом зале средней школы № 9 города Тобольска.

Каждый месяц у нас было какое-нибудь мероприятие, порой с участием родителей. Мне нравилось работать в школе, детей своих (это про учеников) я любила, они ко мне тоже тепло относились. Это тепло распространялось и на мою Мимишу: собака детям явно нравилась. И когда раскрасавица наша родила трёх щенков – о, боже мой, боже мой! – абсолютно разных и по окрасу, и по габаритам, и по форме мордуленции, то за ними выстроилась очередь из желающих усыновить.

Со щенками Мимиши связана одна анекдотическая история. Мой брат в детстве был большим выдумщиком, любил сочинять всякую всячину. Совсем маленький, он насмешил нас тем, что, получив от мамы витаминки на себя и сестёр, тут же вернулся и сказал: «А они не хотят» – и положил витаминки себе в рот. Став постарше, шутил масштабнее.

Мама в то время была куратором какой-то группы на физмате, активно помогала студентам с устройством в общежитие, стипендией и другими важными вещами, а те часто заглядывали к нам домой, чтобы поговорить с ней о своих проблемах. Как-то дома был только брат-подросток, пришла очередная студентка, осталась ждать маму. Братец напоил её чаем и стал разговоры разговаривать. Речь зашла о Мимише. Студентка спросила, есть ли у собаки щенки. «Были, – ответствовал коварный мальчишка, – Мимиша постоянно их рожает, а мама (только вы меня не выдавайте) продаёт их в корейский ресторан в Менделеево». Девушка была так шокирована, что не могла вымолвить ни слова. Как? Уважаемый преподаватель, наш любимый куратор, и вдруг такое?.. Она засобиралась и ушла.

Пришла мама, и наш хитрец приступил к исполнению второй части своей каверзы. «Мама, – вкрадчиво начал он, – я тебе что-то хочу рассказать, только ты пообещай, что не выдашь меня и не будешь ругать». Заинтригованная мама, ещё не представлявшая, на что способен её любимый сын, немного поколебавшись, пообещала…

Надо ли вам объяснять, что потом испытала бедная мама и какими глазами на неё смотрела та самая студентка? Они обе были связаны словом, которое дали моему братцу. Не знаю точно, что испытывал он: праздновал ли победу, злорадствовал ли, усмехался ли про себя или, может, чувствовал хотя бы лёгкое раскаяние? Но если бы его взросление проходило только под знаком обмана и авантюры, он не стал бы тем отзывчивым, великодушным человеком, каким я его знаю теперь.

Творческое начало брату было присуще всегда, проявлялось оно и в речи. В нежном возрасте, может быть ещё дошкольном, он любил повторять за взрослыми разные слова и выражения, что порой напоминало «испорченный телефон». Как-то мы с мамой разговаривали на кухне, а братишка вертелся у нас под ногами, стараясь быстро повторять каждую реплику. Это было смешно, конечно, но мешало нам общаться.

Я не выдержала:

– Ты попугай!

Мама усмехнулась:

– Что крестьяне, то и обезьяне.

Брат попытался повторить:

– Что крестьяне, то и попугай!

Вы бы слышали, как звонко смеялась наша мама… Я тоже умирала со смеху. Мы от души повеселились и, конечно, простили нашего «Попугая Обезьяновича».

Изобретательность у него сквозила во всём, даже в том, как он ел: просил, чтобы мама разложила ему еду на блюде, как в ресторане, – красиво, все гарниры и закусочки отдельно, даже если это всего лишь гречневая каша и жареный лук. И вот как-то мы с мамой созерцали, как важно, с чувством собственного достоинства наш прирождённый эстет вкушает пищу, и в очередной раз удивлялись (графьёв-то у нас в роду вроде как не было):

– Да, ты любитель поесть.

– Гурма-ан…

На что «граф» ответил:

– Да, я любитель гурманов.

Такие воспоминания становятся семейными легендами, даже если всё это было на самом деле. Я жалею, что запомнила слишком мало из того, что придумывал брат. Когда он говорил, казалось: вот уж это я запомню навсегда, но забывалось обычно уже в тот же день.

А как было всё запомнить, если жизнь с самого детства была насыщенной, наполненной делами, играми, заботами, проблемами, чтением, общением? Учась в пятом-шестом классах, я была председателем совета отряда. Всех обязанностей не помню, какие-нибудь политинформации, помощь отстающим, организация сбора металлолома и макулатуры и прочее. Всё это было несложно, а вот смотры строя и песни… Я тогда становилась командиром отряда, шла впереди, под мои команды (всегда боялась, что голос сорвётся или будет постыдно жалким и тоненьким, поэтому усиливала резкость и чёткость) отряд выполнял повороты, шагал на месте и шёл под знаком «левой! левой! раз, два, три!», произносил речовки и пел песни. Кажется, мы пели «Гренаду».

А эти прекрасные в своей откровенности и бесхитростности речовки! Интересно, кто их выдумывал?

Раз-два, Ленин с нами,

Три-четыре, Ленин жив!

Выше ленинское знамя,

Пионерский коллектив!

Смена – смене

навстречу – идёт.

Смена – смене

победу – несёт.

Красный галстук не напрасно

Носишь на груди.

Помни Ленина заветы

И вперёд иди!

(Тирешечками я выделила паузы, уж извините за вольность.)

В общем, первых мест по городу мы не занимали, но второе как-то отхватили, чему были очень рады. Первое место всегда было у отряда из какой-то другой школы, выступления его было интересно смотреть: они отличались сложными многоступенчатыми перестроениями. Их явно готовил компетентный взрослый, а мы варились в собственном соку.

Ещё я пыталась петь в школьном хоре. Но это моя бабушка Аня была певуньей, моя мама певунья, а я не то чтобы совсем безголосая, но мне медведь на ухо всё-таки малость наступил, так что слух у меня неидеальный, прямо скажем. И вот я попробовала петь… Почему-то нормальный голос исчезал, а вместо него слышалось то блеяние, то подвывание. Нет, хор не для меня, причём это решила не только я, но и руководитель хора.

Мама пыталась всё-таки дать мне музыкальное образование, повела в музыкальную школу на прослушивание – меня забраковали. Как хорошо, а то пришлось бы мучиться семь лет с сольфеджио и прочими бяками. Моя подруга, правда, окончила музыкальную школу по классу фортепиано, но всё время страдала: как тяжело, как много задают, какие коротенькие у неё пальчики – трудно брать аккорды в «Хорошо темперированном клавире» Баха. А музыка была такая красивая, завораживающая… Я несколько раз сидела рядом с Надюшей, когда она разучивала «Клавир». Через несколько секунд после начала её игры сверху раздавался стук – это соседка по прозвищу Гутька выражала своё недовольство музыкой.

Да, звукоизоляция – большая проблема в среднестатистическом российском доме. Где бы я ни жила, везде было хорошо слышно соседей сверху, снизу, слева, справа. Исключением стало аспирантское общежитие, где были толстые кирпичные или каменные стены; как нам кто-то говорил, это бывшие конюшни. Если так, то для лошадей в дореволюционное время строили лучше, чем для людей сейчас. Хотя какие лошади могли бы взобраться по лестнице на третий этаж? Ерунда какая-то. Скорее, это был воспитательный дом или дом для прислуги.

Эта самая Гутька (Августа, что ли?) преследовала мою подругу годами, даже когда та уже окончила музыкальную школу и перестала терзать пианино. Жила она с престарелой матерью – вылитой ведьмой, и обе были малость чокнутыми. Они постоянно что-то сыпали или лили на балкон соседям снизу, то есть семье моей подруги, подбрасывали им какие-то «колдовские» артефакты. Когда терпение отца Надежды иссякло, он поднялся на этаж Гутьки, долго колотил в дверь и кричал что-то, наверное, с использованием экспрессивной русской фразеологии. Это возымело действие: на балкон больше ничего не падало.

Но однажды подруга была потрясена: её для разговора вызвал декан. Оказывается, Гутька узнала, где учится Надежда, пришла в подгорный корпус института, где располагалось историко-английское отделение, пала в ноги декану, прямо на пол, и слёзно молила что-нибудь сделать, потому что ей жить не даёт проклятая девица… Надюша так растерялась, что сначала даже не знала, что сказать: настолько нелепо и неожиданно прозвучали эти слова. Слава богу, декан у них был не то что вменяемый – просто мировой дядька с прекрасным чувством юмора, он посочувствовал своей студентке, но всё-таки посоветовал быть осторожнее: кто знает, что ещё на уме у полубезумной женщины?

Вот куда меня завели воспоминания. А ведь мне хотелось ещё написать несколько слов о том, как я четыре года занималась в танцевальном кружке, гордо именовавшемся хореографической студией. Это я всё пытаюсь доказать, каким занятым человеком была в детские и отроческие годы. Занятия в кружке были, кажется, два раза в неделю; перед выступлениями мы занимались чаще. Руководила студией дама, которая позже вела у нас историю. О, это особый персонаж. Скорее всего, дама когда-то подвизалась на ниве балетного искусства, видимо, в массовке бегала. Росточек у неё был детский, зато выправка военная, даже больше – она была пряма, как палка, и так же худа. Ходила годами в коротком чёрном или тёмно-коричневом платье, нет, не ходила – ступала, шествовала. Она была так необычна, так суха, что казалась нам куклой. Честное слово, мы, старшеклассники, её побаивались. Когда дама стала вести у нас историю в десятом классе, каждый был намного выше её ростом, но мы трепетали, когда она входила в класс. Более того, шутник Женька – спортсмен двухметрового роста – выглядывал постоянно в коридор и наконец приглушённо вскрикивал: «Змей идёт!» Мы вставали по стойке «смирно». Неслышно заходил змей, оглядывал класс немигающими глазами, – это были тягостные секунды – разрешал сесть. Все тихо сидели, пряча лица. Никому не хотелось идти отвечать.

Да, я же знаю даму в другой роли – там она была куда эмоциональнее. Когда балерунья вела занятия танцевального кружка, она оживлялась, вдохновенно кричала на нас и била линейкой по ногам, если мы недостаточно сильно их тянули. Мне такие методы совсем не по душе, хотя танцевать понравилось: я вдруг ощутила возможности своего тела, как будто наконец поняла, что у меня есть ноги, которые могут выполнять нужные па, есть руки, которые могут делать разные движения, есть корпус, который должен поворачиваться туда и сюда, и всё это не валяется где-то по отдельности, а собрано в единый действующий механизм (организм), управляемый разумом и чувствами. Некоторые бальные танцы были особенно приятны: там моим постоянным кавалером был славный мальчик Федя, простой, наивный, добрый. Я не была в него влюблена, просто на фоне остальных мальчишек он казался ангелом.