Медлительность, порыв и быстроту,
Загруженность, воздушное паренье,
Недвижимость, людскую суету.
Потом включились образы, характер,
Из чувств: блаженство, счастье, даже боль,
Веселье, ликование и радость,
Уныние, восторг и непокой,
Досада, огорчение и жалость,
Грусть, скорбь, невыносимая тоска,
Тепло, оледененье, жар, усталость,
Печаль сердечная, что юноше близка.
На это вновь ушли не дни, а годы,
Но музыкант играл уже рассказ,
Который восхитить бы смог любого,
Лишь окажись с ним рядом в этот час.
Но кто с ним находился в те минуты?
Учитель, эхо – больше никого.
Играть на воле, утром в свете солнца,
Чтобы привлечь к себе – запрещено!
В пещеру вход был тайной недоступной.
Ему, итак, дозволено с лихвой.
Он видел каждый день большое солнце,
Деревья с распустившейся листвой,
Хранящие покой седые горы,
Парящих в небе птиц над головой,
Ручей, что веселился, удаляясь,
И облака, что слёзы льют порой.
Об этом и играл Давид ночами.
Да, это было ночью, а не днём.
Тогда он посвящал себя рассказам,
Что складывал в убежище своём.
Он позабыл, как выглядели звёзды,
Волшебная красавица луна,
Обычное, пусть ветхое жилище,
Морская, в берег бьющая волна.
Всё начало из памяти стираться.
Теперь ему хотелось убежать,
Насытиться огромным, чудным миром,
Чтоб музыкой всё после передать.
А выйти в непроглядной тьме наружу
Со светом сложно, без него – нельзя.
Настолько там запутаны дорожки,
Что выход не найдётся без огня.
И вот однажды, утром на прогулке,
Когда Давид в себя вбирал лучи,
Он произнёс: «Как всё же здесь прекрасно!
А как волшебно может быть в ночи…»
И тут знакомый голос, что забыл он,
Таинственно, чуть слышно зазвучал:
«Ты мог сыграть свет звуками в пещере.