Гарнизон в осаде

Капитан насупился и, сжимая поводья, оглядывал поле – не битвы, а бойни! – не решаясь ни на что. Турки, вероятно, уже поверив в полную победу, ходили меж окровавленных трупов, склоняясь то над одним, то над другим…

Но вдруг в отдалении, со стороны Эски-Арнаут-Лара, послышался барабанный бой: так отбивают ритм русские барабаны, когда пехота идёт в наступление. И Бегичев решился, вздохнул глубоко, перекрестился и оглянулся на свой эскадрон:

– Пики сложить! Проверить ружья! Палаши – к бою! Нас – рать, стало быть, насрать!

А от Правод прямо по дороге скакал ещё один эскадрон драгун.

– Вахрушев, похоже… Татьяна Андреевна, навстречу к нему! – оглянулся на Лапину капитан и, сделав грозное лицо, предупредил. – И не дай Вам Бог за нами следовать!

Спустились с заросшей кустарником возвышенности на открытое место, трубач просигналил не столько для своих, сколько для тех, кто наступал с другой стороны, и – палаши подвысь! – сомкнутым строем драгуны понеслись на врага! «Нас – рать!» – орали драгуны вместо уставного привычного «ура».

Татьяна подождала Вахрушева, он ещё издали прокричал:

– Атакуют?! Что не дождались?

– Испугались, что Вы везёте приказ возвращаться… – мрачно пошутила Татьяна.

– Ха!.. Так и есть, угадали… Хитрецы! – Вахрушев немного придержал коня, оглянулся на своих конников. – Ну что, ребята? К бою!

А рядом с Вахрушевым поручик из штаба Нагеля, он заспорил:

– Но приказано возвратить всех!

– Как возвратить?! И на своём хвосте этих бимбашей в Праводы притащить? – возразил, вытаращив глаза, капитан. – Мне приказано: если Бегичев нуждается в помощи, выручить… Видите сами, у меня нет выбора! Я приказ не нарушаю!

И третий эскадрон, развернувшись, помчался вслед за вторым. Молодой штабной офицер с недовольным видом смотрел им вслед. Татьяна сообщила, что Бегичев решился атаковать только после того, как услышали бой русских барабанов с другой стороны долины. Там началось наступление, потому Бегичев и осмелился поддержать.

– Знаете, поручик, как тяжело смотреть, что турки преспокойно ходят меж наших и добивают раненых, грабят…

– Это я могу понять, но что сказать генералу?.. Он приказывал… Может… турки сами заметили эскадрон и атаковали? – с надеждой в голосе предположил поручик.

– Говорите, что сочтёте нужным!

Штабист помчался обратно, а Татьяна с Трофимом двинулись вслед наступающим драгунам. Бегичев вёл эскадрон левее пехотного изрубленного полка, Вахрушев уже догнал его, он наступал, забирая ещё чуть левее. Втискиваться меж воинов – только помехой быть. Но вдруг кого-то ранят? Лучше быть поближе к ним. Беспорядочный треск ружейных и пистолетных выстрелов свидетельствует, что турки отстреливаются. Орудий не слышно. Наверно, они уже увезли артиллерию с поля боя. И слава Богу! С другой стороны долины барабанный бой всё явственнее – значит, и оттуда русские надвигаются. Господи милосердный, спаси тех, кто ещё жив! Драгуны потеснили турок, очистили часть долины, и до головы изрубленного полка – до начала четырехугольного каре из окровавленных тел Татьяна с Трофимом доехали спокойно. Турки, что грабили павших, сбежали. Надо бы следовать за своими, но здесь под мёртвыми есть и живые, слышны их стоны! Раненые звали к себе. Татьяна спрыгнула с коня, сделала шаг к лежащим вповалку один на другом солдатам. Сверху – тело без головы, рядом – солдат, чуть не надвое разрубленный. А из-под них слышатся стоны, хриплое дыхание.

– Трофим, помоги! – крикнула она.

Денщик воткнул в землю штыками вниз подобранные с земли ружья, привязал к ним лошадей и подошёл, вытащил живого. Когда перевернул его на спину, солдат шумно вздохнул, открыл глаза и сам уселся. Крепкого телосложения унтер лет сорока, он, озираясь непонимающе, стал бессмысленно шарить вокруг себя. На лбу – синячище, в котором пропечатался рубец от околышка кивера. Похоже, его ударило осколком, кивер из толстой кожи не дал пробить лоб, но контузило солдата крепко.

– Где болит?

Солдат бубнил что-то, оглядываясь осоловелым взором, и Татьяна обхватила его голову, повернула лицо к себе, несколько раз повторила вопрос, и с трудом получила более-менее осмысленный ответ. Грубый, но точный:

–А хер его знает… В башке звенит, гудит…

Она ощупала тело: окровавленным было и плечо. Выше лопатки неглубокая рана. Похоже, какой-то турок срезал ранец с упавшего солдата, чтобы поживиться содержимым, и задел плечо. Таня заставила снять порванный мундир, перевязала рану; голову бинтовать не стала, лишь подержала руку на лбу, чтоб облегчить боль. Трофим позвал:

– И тут живой! …До чего молоденький!

Это был прапорщик, без сознания. В его бедре, в голени, в правом предплечье застряли осколки. Доктора при таких ранах, не церемонясь, отпиливают руки и ноги. Татьяна перевязывала, а контуженый унтер, тупо следя за ней, сообщил:

– Токо зимой прибыл офицерик… И повоевать не успел…

– А где командиры ваши? – громко спросил Трофим. – Впереди ведь должны быть!

Унтер хлопал глазами, мысли в его голове ворочались медленно, он с трудом сообразил, что ответить:

– Впереди ехал… Генерал-майор… Может, турки уволокли… Ой, худо, худо…

Он встал, пошатываясь, покрутил головой во все стороны и, бубня, как всё худо, стал помогать Трофиму: вдвоём переворачивали тела, осматривали их. Убитый, ещё один убитый, и этот бездыханный… А вот – живой, стонет! Трофим с унтером вытащили его из груды тел, отнесли в сторону. Капитан, не больше тридцати лет, ранение головы и груди. Татьяна склонилась к нему. При хорошем уходе может выжить. От прикосновений её рук капитан открыл глаза ненадолго и снова впал в забытьё. Пока перевязывала, принесли следующего раненого. Трофим вдруг вскликнул с ужасом и состраданием:

– О, Господи! Что творят нехристи!

– Что? – Таня подняла голову.

– Не подходите, барыня, не смотрите! – испуганно прокричал Трофим. – Ой, и нехристи! Брюхо распороли, кишки наружу… по земле путаются… и те изрублены… Живой! Уж лучше б убили… всё равно помрёт… Где тут фляжка? На-ко, милок, водки выпей, всё не так мучишься… Ой, что творят!

Убитых намного-намного больше, чем тех, кого ещё можно спасти, почти каждый пал от пули или осколка, а потом был добит, изрублен. Третьего, четвёртого поднесли к Татьяне, пятого, шестого… Вдруг унтер, громко охнув, заголосил:

– Илюха! Илюху убили! Шшо ж такое, Господи, шшо экое? – Солдат зарыдал, пав на колени, обхватив руками голову погибшего… Тысяча убитых не столь ранят душу, как гибель самого близкого товарища… – Десять годков, десять годов вместе с ним… хлебом-солью делились, всё пополам… И вот…

А Татьяне жальче было юных – почти мальчишек. Тридцати- и сорокалетние хоть пожить успели… Вон молоденький поручик: упал, голову откинув на тех, что убиты до него; лицо белее снега, рот приоткрыт. Может, он стал бы новым Суворовым, если б не этот страшный бой?

– А всё рот – солдат жрёт! – злобно проклинал унтер. – Чтоб ему пусто было!

– Чей рот? – участливо спросил Трофим.

– Ротов рот! Он – франчуг, ему солдата не жалко! …Зачем полк отправил? Один полк против экой армии – что могли!? Только басурман потешили! Как начали по нам картечью палить, как налетели со всех сторон! Их туча! Что мы могли?

Унтер ругал генерала от инфантерии Логгина Рота, француза, что командует шестым и седьмым корпусами армии, зимовавшими на правом берегу Дуная.

– Ты, милок, громко-то не бранись, – предупредил Трофим.

– А чё? Да пусть хоть насмерть шомполами забьют! Всем скажу, что Рот виноват! – голосил контуженый унтер над телом товарища. – Пусть знают! Цельный полк угробил… И не жалко, не жалко…

Эх, дружок, сказать-то ты бы сказал, да кто ж солдата послушает? Кого твоё мнение интересует?

Трофим, бормоча «Живый в помощи вышняго в крове Бога Небесного водворится…», положил возле Татьяны ещё одного окровавленного бойца, в коем были признаки жизни… Перевязывая пехотинцев, она тоже шептала молитвы, взывала к Господу, просила сохранить, уберечь от гибели дорогих ей людей.

Бинты, что были с собой, кончились, и Трофим расстёгивал мундиры на телах погибших, пластал ножом их нательные рубахи… Унтер, повопив над товарищем, поднялся и снова стал ему помогать… Хоть кого-то спасти!

***

Два эскадрона против массы турок, силы слишком неравны. Но турки, занявшись грабежом, спешились, разбрелись широко. Беспечно бродили меж русских, перетряхивая солдатские ранцы, подбирая всё, что блестит, добивая солдат, которые ещё наставляли на них штыки. Лошадей превратили во вьючных: набивали прикреплённые к сёдлам мешки награбленным добром. Бой барабанов с одной стороны, с другой – сигналы труб для них были слишком неожиданны. Они уже не ожидали атаки и кинулись наутёк. Первый турок, на которого Лапин обрушил свой палаш, бежал, прижимая к груди два русских ранца. «Получай, грабитель!» – зло прокричал Лапин. Следующим был обернувшийся пеший осман, целившийся из ружья, – выстрелить он не успел, драгунский палаш просвистел, срубая ему голову. Все драгуны сложили пики перед боем, а Звегливцев – нет, он одних врагов разит палашом, зажатым в правом руке, других – пикой, что перекинул в левую руку, и ею достаёт, дырявит убегающих от него турок. Играючи дырявит! Он, наш Геракл, может себе это позволить. А у Лапина зато пистолет в левой руке! Нижние чины тоже знают своё дело, хорошо рубят. Видать, сцена, кою наблюдали с холма, взъярила, довела до белого каленья каждого: Лапин впервые видел своих солдат столь неистовыми, они налетели на врага с исступленной яростью. Слышны русское «ура» и бой барабанов, до наступающих пехотинцев ещё версты две…

Многие турки отхлынули, но сопротивляющихся всё равно много, больше, чем два эскадрона. Кое-то успел на коня вскочить и умело машет ятаганами, но турки не приучены быть единым целым. Они – каждый сам за себя. А русские наступают стремя к стремени, сплочённой шеренгой. К тому же и кони драгунские выше турецких, мощнее, давят своим весом, топчут неприятелей. Вон граф Звегливцев пикой выбил одного всадника из седла, а другого палашом угостил. Но конь под драгуном из его взвода, что был вплотную к Лапину, упал на передние ноги. Строй разорвался, и в образовавшуюся брешь устремились сразу двое осман! Лапин выстрелил в одного, на второго занёс палаш, но почувствовал, что и его конь споткнулся. Что ж, нехристь, коль ранил моего скакуна, значит, своего отдашь! Лапин ухватился за руку турка, ударил рукоятью палаша по голове (рубить неудобно – слишком близко)! Противник ответил ударом пистолета прямо в лицо. Счастье, что его пистолет уже без пули! Ещё эфесом ему! Ещё и ещё удар, это было похоже на драку мальчишескую! И турок вывалился под ноги коню, а поручик Лапин со своего падающего жеребца перескакивает в освободившееся турецкое седло. Низковат конёк, но ничего. Развернул его мордой в другую сторону, строй снова сомкнули и – вперёд! Бегичев с трубачом скакали впереди, но, кажется, капитан ранен, и солдаты, расступившись, вобрали их в свой строй. Атака продолжается.

– Молодцы, драгуны! Молодцы! – слышен голос командира. – Не сбавлять натиск! Не сбавлять!