Там, где…

Тел.

Пельменей.

А я одна, как перст. Ну, еще вот капельница допотопная тож перстом возвышается. И Сержик-перстенечек в кювезике лежит – чмокает, уакает. А так – одна. У меня даже туалет есть здесь. Кароч, как у нас в соте. Мож, стены обшарпанные малость, но так похоже на соту! Только что микровейва нет, но это дело поправимое было бы, коль захотелось бы. И мочизбургеров ох как не хватает… Я уж маман просила, просила, она все отнекивается. Говорит, домой приеду и все ей покажу, расскажу, что у меня за новинки – ей самой интересно.

Новинки?! Лады.

Мне ж здесь жить.

Я здесь навсегда.

«Я здесь навсегда», – говорю я себе, глядя в окно.

Птички, вижу, прыгают. Весна, проталины и все такое. Деревня как будто.

Соты.

Но это прикольно!

После такой боли, какую я испытала, все прикольно!

Только по Гео скучаю. И еще… остальным. Пауль под напалмом там был, а вдруг он тож здесь?! Надеюсь… И Карен, моя лапочка!

А дневник начала вести для того, чтобы не забыть, чтобы рассказать будущей себе, какую жизнь я вела в прошлом. Смешно – в прошлом! В моем прошлом я жила в мире, который вот точно наступил после этого средневековья вонючего. Прямо вот очнулась после всей этой пытки – и затребовала телеф. Мне и выдали допотопщину. Но спасибо и на этом! Прикинь, прикииинь, Ялька, здесь даже текст не пишется. Точнее, пишется чо-то, но перевирается страшно, один мат выходит.

Кстаааати! Матом здесь не принято!

Я ох…

То есть о… фигела? Очень удивилась, кароч. Средневековье, бл… Придется привыкать без матерного дискурса, который реабилитирован уже давным-давно – у нас-то. Как и разговорная речь на письме. Я ж разговариваю, а он пишет.

Или должен…

Ну, разберусь как-нибудь. Не все же сразу! Пеленки, сиськи, блямбу из морозилки на живот класть, интернет смотреть – много дел. Я напишу. Напишу. Сержик должен знать своего папу. «Любимогооооо!» – самого любимого из моих любимых. А еще здесь и полиамория – нонсенс, я читала. Начиталась инета здешнего, мрак и жесть. А я совсем-совсем не историк, ни по образованию, ни по сознанию… Даже жаль меня. Буду фильмы смотреть, про войну, которые не сохранились у нас. Поплакать я люблю!

* * *

Кароч, я – Я. Ну, зовут меня так: Ялька, или Яэль, как на обетованной всех «явреев» зовут. Хоть я не там живу, но паспорт-то тамошний, даркон называется: дерех – дорога, а даркон – это такая книжица, с которой в любую дорогу можно. Или не книжица, виртуально тоже можно, по морде лица проверят, но я люблю с книжицей. Маман как увидела, ох.. удивилась очень, в общем.

Бл.., надо синонимами подзаняться.

Черт.

Йоптыть.

Ой! – хотя завуалированный мат типа «блинов» и «ёпрстов» на ура идет. Тем не менее, матушка мне сказала, что звучу по-деревенски. А пох, ответила я ей тогда. Пох, пох! Болело все страшно – я и материлась, а она внимания не обращала. Только потом полунамеками сообщила, что я как-то исправиться должна, если в обществе собираюсь жить. Спросила ее, а где я раньше жила. Хрюкнула. Ладно, узнаю!

И вот.

Зовусь я Яэлька, Елька, но никак не Юлька – кстати, маман мне записон накатала, я увидела эту букву «Ю» и мне стало очень, очень весело, потому что раньше показалось «Иулька». Мне девятнадцать – и там было столько, и тут, как в карте, мной ненадолго с медицинского поста экспроприированной, записано.

У меня карие глаза – небольшие, но считается, что выразительные, Гео их вишнями называл! – карие же волосы, шотенистые, были черные в детстве, но со временем выгорели. Они вьются немного. Когда жарко, или когда дождик моросит, очень вьются. И тогда я прехорошенькая, сама бы себя съела. Растанцовываюсь в эти моменты, искрю… Светодиоды сиреневый меняют на оранжевый. Я их даже снимаю иногда – так мне нравится сиреневый, и терпеть не могу отдавать этой рыжиной. Не значит ли это, что я больше печальная и творческая, чем радостная, что люблю больше дождливое настроение? Кстати, когда дождь, а я – кудрявая, все равно сиреневая. Сирень! – мой любимый запах, а в дожде-то она ох как благоухает.

Я ужасно искрю, когда радуюсь, просто вся! Как это объяснить? Кто-то говорит, что я двигаюсь по-особенному, кто-то – про вот эти искры в глазах и улыбку. И светодиоды мигают радужно.

Роста я небольшого, всего-то метр шестьдесят еле наберется, если без моих любимых говнодавов: я люблю танкетки, каблучищи, платформы. Так мне лучше дотягиваться до своих высоченных парней – а они все, как на подбор, не ниже ста восьмидесяти…

Телосложение у меня… хм, сейчас разложилось малость. А так было небольшое – не знаю, как по-другому сказать! Небольшое все, только бедра величественные, поэтому и собирались рожать в деревне, раз детородная функция моя такая мощная. Ноги стройные, ляжки я бы тоже подкачала – но я всегда недовольна своей внешностью, всегда была – пока не пошла прорабатываться у психолога.

И в свои девятнадцать лет я собиралась рожать.

Потому что дети – это мое, это всегда мое, даже когда чужое. В сотах я насмотрелась, навидалась, нанаблюдалась, когда на детоведа училась. Господи боже, чего я только не вытворяла с ними: квесты, игры, танцы, театры… А сколько всего игр было! Настолки, наполки, настенки, воображалки… Смех, визги, глазенки и ротики – круглешные от восторга и удивления: когда все в новинку, круто! Мне было очень приятно, охрененно – вот, так можно! – нравилось. И когда плакали, нравилось. Разруливала, утешала, помогала, угощала, задаривала.

И вот.

Как только получила права на деторождение, сразу и зачала. Гео, грю, давай. Он и не стал отказываться. Обернулся на Карни, взглядом на нее насупился весело – она так тож весело поерзала и кивнула, давай ее, мол.

Брюхать.

У нас, по-моему, марафон был трехдневный, и как раз в деревне. Она, Каринка, с деревенским забацала даже. Он такой паренек был красивенненький, я прям очумела почти совсем, но чо – Георг-Георг, победоносец нашинский, перевесил. Да и неловко было бы за ним ударять.

Он такоооой… мммм… Сергей Есенин, одним словом. Копна сена на голове, а как греб! Как нырял! Красота! Эта игра мускулов на солнце нас и пленила. Мы смотрели с берега, хихикали, я Каринку к нему и подталкивала. Она недолго упиралась!

Играл он на всяких духовых, они с Гео забабахивали зачотно: Гео на своей «перкуссии-плюс» (все время добавлял к бонгам и джамбэ всяких палок, как сам их называл, экспериментировал с лесным материалом, так сказать), Серж волынку тащил или флейточку какую-нибудь панскую свою, притоптывал рядом. Я иногда гитаряла с ними, но не часто: я не спец, только песни могу, с аккордами-переборами, это для них не уровень. Но присоединялись к нам с Каринкой – мы петь любили на два голоса под гитару – отменно.

И вот он скакал фавном, на дуде своей играл, меня по заду охаживал, аки сатир.

Эх, не могу сейчас, все гудит, внутренности переворачиваются, бл…!

Я, кста, поняла, что они матерятся между собой, и мне, поди, можно – только не с маман и не с врачами. Аккуратно выбирать, с кем так, с кем эдак разговаривать. Вот те на, развлекались же люди ране!

И вот.

А как стихи он читал! Эге-гей и ого-гой прям. Такие прям… Маяковские стихи-то. Я тут девкам зачла из «Облака в штанах» и «Вместо письма» – тоже прослезились. Одна мне музыку Сплина пыталась втюхать, а я ж ее знаю и так. Старье это плагиатное. Отказалась аккуратно, с улыбочкой. Вот бы ей наши записи послушать… Вот доберусь до своей сумки!..

Как звали его?.. А, ну, да: Сергей. Да, Сержик? Всех хорошеньких светловолосиков Сергеями зовут, гай! Соси, соси, не отвлекайся, хмыка моя родненькая. Хмыка-пыка. Соська-моська. Как мне нравится сюсюкать с тобой, песенки петь, головку твою гладить и попку.

Так вот.

Мой Гео – очень чистоплотный мужчинка, такой прям, любит за своим телом ухаживать, увлажнять да промакивать, пшикать на него да размазывать. Я ему в этом помогаю… Ла.

Помога-ла.

Теперь все это в прошлом, саднит, болит, колет и режет, ну да что ж… Я жива, и то хлеб. И Сержик со мной. И маман. А дальше увидим! Мне главное, из этого вертепа выписаться на волю, а там посмотрим.

Итак, мы жили в деревне все лето. Мы с Гео и Каринкой, еще Пауль приезжал иногда. Смешивать не стоит – Гео уезжал, и тока тогда прикатывал Пауль, иначе мне неловко. И они это понимали. И ребеночка я от своего скульптурного чистюли все-таки решила родить. Пауль на роль папаши не годился – мал еще, только семнадцать. Это, конечно, не статья, но с отцовством пусть уж погодит. Придет и его время.

В его возрасте он казался очень даже мужественным. Поэтому, наверное, я и запала на него, хотя непонятно, почему именно: скорее всего, флюиды. Он светился тоже чем-то темным, и это так привлекало…