Девочка стального магната

Да, вот тогда. Он помог же мне. Не тронул, хотя сама к нему лезла.

– Вот оно что! Вот откуда ноги-то растут! А потом подставил, чтобы ты в долгу у него была! Чтобы ты пришла «спасибо» ему сказать, – выплевывает ядовито.

– Зачем!? Зачем это ему?!

– Да потому что не видела ты его! По хрен тебе на его бабки! И не позарилась бы никогда! Ты же другого хотела. Ты смеяться хотела! Жить! А с ним что? Много радости ты видела?

– Папа… – слезы душат, в груди стальной трос сердце сжимает. Да что же это… неужели все так? Или папа пугает. Может быть он просто меня пугает?

– Или вся радость, что трахается он как кобель при случке…

– Леня! Ну следи ты за языком!

– Надо было за единственной дочерью следить! Почему ты молчала, Нина!? Почему нам ничего не сказала?! Ты же всегда, как на духу все выкладывала!

– Я не знаю, не знаю, – кручу я головой и сотрясаюсь от рыданий. Не верю. Не верю, что все так. Чудовище, да. Но я не могу поверить. Я не хочу верить, что могла быть с таким. Подставить. Сжечь в жидком металле.

– Ты не беременна? – испуганно шепчет мама, и я качаю головой.

– Ну хоть одна радость. Пиздец. Пиздец, мать! Видел же, как он на тебя пялился два года назад, да значения не придал. Педофил чертов. Убью нахер. Никогда он тебя не тронет.

– Папа… Стой. Он… – облизываю губы. Вспоминаю Улю. Себя. – Он учебу оплатил же. Мне. И Улю за границу отправил. Вы же так рады были.

Мама раскрывает глаза от ужаса, отец хватается за волосы, я сглатываю слюну. Слезы.

Не знаю, как сказать, что Уля приезжала. И что теперь я не знаю, что с ней. Теперь я действительно не знаю, что с ней. Страшно. Господи, как на кладбище страшно.

– Грант. Блять. Легко поверить в халяву. Жену выкинул. Да. Борис и меня выкинул. Только обратно вернул. Но…

– Уля должна вернуться, – решительно заявляет мама. Отец смотрит в пустоту и кивает. Идет в комнату и возвращается уже в джинсах. Смотрит на стену, что так долго были нам домом.

– Квартиру продадим, должно хватить, чтобы долг отдать. Но к нему ты больше не вернешься.

– Папа… он.

– Боишься его? – орет он, снова срываясь. Я делаю судорожный, быстрый кивок. Теперь да. Раньше меньше. Но теперь…

– Так как можно любить человека, которого боишься?! Бил тебя?!

– Нет…

– Насиловал?

Сложный вопрос, но снова:

– Нет.

– Хоть так. Мать. Иди чаю ей налей, а я…

– Папа, не надо к нему ходить. На него же охота идет. Там опасно!

Только почему мне кажется, что опаснее него нет?

– И он собирается свадьбу играть!? Совсем тронулся?! Никто меня не тронет. Если тронут, весь завод знать будет. Даже Распутин не пойдет на такое. Бунт ему не нужен, – твердо говорит так, уверенно. Но меня трясет.

– Мать, где зеленка на квартиру.

Мама поджимает губы, но идет к шкафу с документами. Достает папку, где все бумаги на квартиру. Но отдает не сразу.

– Давай сюда. Откупимся от гада и все нормально будет.

– Но как же вы без квартиры? – тяжело поднимаюсь… Смотрю на папку с Микки Маусом сквозь слезы. Куда уходит детство? В пасть к акуле?

– Переживем.

– Давай… – что же делать? – Давай я просто откажусь от свадьбы. Скажу, что передумала…

– А потом он зальет тебе сладкого дерьма в уши, и ты поверишь во все, что он скажет. Чего я вас, баб, не знаю что ли? Лучше я без квартиры останусь, чем без дочери.

Вздрагиваю, когда дверь хлопается. И меня снова на рыдание прошибает.

А-а…. Дочери. Как же про Улю сказать? Где она? Вернется ли?

И почему, черт возьми, папа сказал «единственная»?

– Мама, – иду за ней на кухню, пошатываясь, и смотрю, как она дрожащей рукой наливает в чайник кипяток. – Почему…

– Этот рисунок ты нарисовала в шесть лет, – прикасается она к слонику на обоях возле окна. На них цветы, и он как будто их ест. – Столько раз хотела заменить обои, но не смогла решиться.

Она упирается руками в столешницу и шмыгает носом.

– Нинуль… Ну почему ты не сказала. За деньги переживала? Дурочка. И мы дебилы. Отложили же их. Квартиру тебе купить хотели.

Мама… Из груди как будто сердце с мясом рвут. Подрываюсь и со спины обнимаю. Мама… Мама… Прости. Дура. Просто ревнивая дура.

– Я думала вам все равно, – сипло ей в спину. – Вы столько про Улю говорили после ее отъезда. Я…

– Уля…

– Мама, почему папа сказал, что я единственная?

Она судорожно вздыхает, поворачивается и меня к себе притягивает.

– Потому что это правда.

– Но Уля…

– Дочь моей сестры-наркоманки. Она не наш ребенок.