Перевернутая жизнь

Ни шумных застолий семейных, ни ссор.
А впрочем, всё это, наверное, вздор,
Который режет ножом по коже.

В жизни моей не случился дом,
Только квартиры, и много соседей.
Пили коньяк и кубинский ром,
И песни пели про глупого Фредди.

В  маленькой тесной квартирке моей
Вечно толпились чужие люди.
Тосты, заветное слово «налей»,
Полчища самых безумных идей.
Гонимых жалели, ругали судей.

В жизни моей не случился дом.
И все же грущу я о нем, не бывшем.
Начальство его не послало на слом,
И на войне он не стал пепелищем.

Так что же плачу который год,
О доме, который не существует?
И вместе со мною грустит небосвод,
И музыкант из минорных нот
Чудную музыку нарисует.

Как-то, гуляя по парижскому кладбищу, я позавидовала людям у которых 200 лет родные находят свой покой в семейном склепе. У моих родных могилы разбросаны по разным странам, а по большому счёту – и нету у них никаких могил. Попытку найти могилу моей бабушки Белы и её дочерей я предприняла в 70-е годы. Мы поехали в Чаусы, маленький городок под Могилевом. Белоруссия…

Шёл мелкий дождь, я слонялась по местному кладбищу, пытаясь найти хоть какой-то след погребения близких, но мои попытки были безуспешны. Навстречу шла старая, грузная женщина, она тяжело дышала и опиралась на палку. Я подошла к ней и спросила, не жила ли она здесь во время войны. Как оказалась жила, более того, её дочь училась в одном классе с моим дядей Самуилом, который погиб под Сталинградом. Она видела как увозили евреев, в том числе мою бабушку и её дочерей, на смерть…

Памятник убиенным евреям был поставлен вне кладбища. Она показала где. Тропинка к памятнику заросла и надо было продираться по мокрой траве, которая была выше колена. Я поняла, что к памятнику давно никто не подходил. Да и кому же подходить к этой символической могиле 1200 евреев. Евреи давно покинули эти места, и не было принято в те годы вспоминать о своих корнях, да и зачем?

Потомки убиенных были заняты строительством новой жизни, построением коммунизма, который должен был состояться в 1980 году, но почему-то не пришёл; наверное, потому что строительство нового человека, достойного жить при коммунизме, не произошло. Человек остался таким же, как был тысячелетия назад, ну, может быть, немного похуже.

Нашла дом своего деда, довольно приличный двухэтажный дом, в котором разместилась кулинария. У меня нет ни одной фотографии моей бабушки…

Через много лет родилось стихотворение, посвященное моим убиенным родным.

Моим родным, убиенным в 1941 году

На стене в рамках фотографии.
Тридцатые годы.
Местечко тихое, Белоруссия.
Уютный домик у Сары и Рафы.
Одеты по моде
Дети, у главы семейства усики.

Из вещей ничего не осталось.
Тех фотографий нет.
Пришли и все выбросили чужаки.
Вместо Сары красуется Гала.
По прошествии лет
Серебро поменяли на куль муки.

Обитателям дома повезло.
Расстреляны во рву.
Не испытали скученности гетто.
Мгновенная смерть – не большое зло.
Превратились в траву.
И дети бегают по траве летом.

Тех самых молчаливых соседей,
Что живут в их доме,
Не зажигая свечей по субботам,
Дочка станет настоящей леди.
Живёт в Оклахоме
И на рояле играет по нотам.

Семьдесят, но вспоминает рояль,
Он стоял в гостиной.
И что-то было предательски странным.
Мамаша чужую мерила шаль
Из парчи старинной.
Книжный шкаф полон французских романов.

Отец в расстегнутой телогрейке
И мама с мороза.
Вся раскраснелась, беременна братиком.
В клетке тихо поют канарейки.
Чужая мимоза.
Немецкая речь, автомат, свастика.

Восторги, из нищенской хибары
Ушли в дом прекрасный
Где много детских игрушек, одежды.
Разбил свадебные снимки Сары
Фрол – деверь  мордастый.
Он коммунистами будет повешен.

Отец был не глуп, бежал с немцами.
Попал в Америку.
Сохранил семью, и дети все живы.
Выучил немного коммерцию.
Очень любил уху.
В саду посадил берёзы и иву.

Странно, теперь нарядная Сара
И гордый мужчина —
Лишь в памяти старой американки.
Непристойно красивая пара,