Очарованные бездной

Учился в Москве и после окончания учебы вскоре познакомился со своей будущей супругой – Софочкой. Вся остальная жизнь Бореньки проходила в Москве, на улице Герцена, переименованной нынче в Большую Никитскую. До смерти Софочкиных родителей, – а они оба умерли в возрасте за 90, – все они проживали сначала в одной, а потом в двух комнатах. Борина супруга Софочка была юристом, училась у Вышинского и на всю оставшуюся жизнь приобрела отторжение и нелюбовь к советской юридической системе. Это отвлекало её (хотя, по-моему, не очень) от её основной и всепоглощающей любви – театра.

Софочка происходила из семьи музыкантов, её мать была пианисткой. Родители лелеяли мечту, что Софочка станет супругой пианиста Флиера, но этим надеждам не суждено было осуществиться. Единственным верным другом и мужем Софочки до конца её жизни был Боренька. Софочка была занята иногда в арбитражном суде, но основное время жизни проходило в посещениях концертов, театров, чтении книг и чтении лекций «Театральная Москва» по поручению «Общества „Знание“» для разнообразных коллективов. Приезжая в Москву, я всегда имела возможность посещать самые «продвинутые» спектакли, концерты, лекции в Домах Учёных, Архитекторов, Композиторов.

Боренька, будучи ведущим специалистом по производству электрооборудования в соответствующем министерстве, «специализировался» на антисоветской литературе. Мои приезды в Москву в 60—80 годы всегда сопровождались закрыванием двери на ключ изнутри и залезанием Бореньки на антресоли. Оттуда извлекался какой-нибудь четвёртый экземпляр перепечатанной книги Солженицина, Владимирова, Зиновьева, который непременно надо прочитать за одну ночь.

После моего переезда в Израиль мы виделись очень редко. То есть, я лишь однажды была в Москве, и приезд 92-летнего Бореньки в гости в Израиль, который произошел в 2014 году, был для меня очень интересен.

Во-первых, Боренька не изменился – то есть и в 92 года интересуется книгами, вкусной едой и путешествиями. Во-вторых – остался «анти». То есть сейчас Боренька уже не антисоветчик, а «антипутинец». Хотя заработанная в России пенсия позволяла Бореньке безбедно жить и путешествовать по миру, Боренька с радостью ждёт падения Путина. Правда, что будет потом, он мне так и не смог объяснить. Боренька не очень любит Израиль, хотя его приезд отчасти изменил его отрицательное мнение о нашей стране.

Боренькиной горячей любовью – и страной, куда Боренька стремился, является Америка. Боренька был в Америке два раза – один раз в Нью-Йорке и один раз в Калифорнии. Там у Бореньки множество двоюродных братьев и сестёр, и их дети, внуки и правнуки. Боренька решил остаться в этой вожделенной стране и даже собирался сочетаться браком с коренной американкой. Планы на женитьбу несколько раз срывались, в чём я вижу перст Божий, а Боренька – стечение обстоятельств.

Радостное ощущение что в этом мире есть Боренька, родной племянник моего дедушки Хаима, не покидает меня.

    2014 год

Мое послевоенное поколение. Советский Союз

Я отношусь к послевоенному поколению евреев. Как любое поколение, мы приходим на эту землю в аккуратно отведенный нам лоскуток времени, и уходим с большим разбросом, – некоторым из нас будет подарено долголетие. Каждое поколение живущих на этой земле, родившихся в определенной стране, будет уникальным и неповторимым камешком, отражающим сгусток проблем и достижений, которые пришлись на время пребывания этого поколения на земле.

Наши родители пришли в этот мир после большевистского переворота, который полностью разрушил сонную жизнь еврейских местечек. Родившись в Советском Союзе, наши родители дожили до падения советского режима и распада громадной страны. Многие евреи в местечках Белоруссии, Украины и России с восторгом приняли революцию, провозгласившую равенство, братство, построение нового справедливого общества. Евреи покидали свою веру, сбривали пейсы, снимали кипы и толпами вливались в ряды активных участников построения нового общества. Поступали и заканчивали институты, ютились в общежитиях, женились и выходили замуж за гоев. Исчезли хедеры, ребе, меламеды, появились коммунисты, комсомольцы, работники ВЧК и продразвёрстки, нищие колхозы, политзанятия, бесконечные расстрелы, ГУЛАГ и идея осчастливить «призраком коммунизма», который бродил по Европе, – весь мир!

Исчезли Хаимы, Израилевичи и Исааковичи. Наши отцы уже не могли прочитать кадиш[1 - Кадиш – еврейская поминальная молитва.] по своим родителям, многие из которых, как и моя бабушка, нашли свою смерть в расстрельных рвах. За 24 года между большевистским переворотом и началом Великой Отечественной войны 22 июня 1941 года, наши деды из богатых и не очень – превратились в нищих. А нищие, вдруг заняв ведущие позиции в хозяйственной и партийной иерархии, заняли квартиры проклятых буржуев, – и тех, кто, на их счастье, успел убежать из большевистского рая, и тех, кто не успел убежать и закончил свою жизнь пулей по приговору ЧК или без оного.

Большевистская еврейская элита из меньшевиков, троцкистов, эсеров и прочей активной еврейской братии, включая «Бунд» и старых большевиков, – закончила свою жизнь в 1937—1938 годах в подвалах НКВД, покрыв позором потомков, которые, избежав упоминания в анкете о своем буржуазном происхождении, перешли в ещё менее уважаемую группу «членов семей врагов народа». Народ бурлил и нёс плакаты, предлагающие уничтожить как можно скорее всех врагов народа, которые почему-то размножались в геометрической прогрессии.

Война поставила жирную точку на еврейских местечках всей необъятной страны, куда добрались войска Третьего Рейха во главе с СС, зондеркомандами и пламенными добровольцами – соседями несчастных евреев, которым было суждено пасть от рук их добрых знакомых, с кем они и их предки жили бок о бок десятки и сотни лет.

После войны, когда вернулись оставшиеся в живых евреи доблестной Красной армии и бежавшие или не оказавшиеся в оккупационной зоне евреи – жизнь закипела вновь. Закипела – но не еврейская. Почти не осталось евреев, владеющих ивритом и несущих, как факел, веру, уже не отцов, а дедов.

Еще 45 лет должно было пройти до распада Советского Союза, когда все народы, населяющие эту огромную империю, вспомнили о своей национальной принадлежности. В лидеры выдвинулись люди корыстные, в основном занятыми собственным благосостоянием, которое вдруг начало расти, как на дрожжах. И уже не только большие чиновники, но и довольно маленькие смогли обзавестись замками в своей и не в своей стране, смогли дать прекрасное образование детям в передовых капиталистических странах, а заодно заручиться паспортами этих стран. Среди больших политиков и особенно владельцев больших компаний, обладающих миллиардными состояниями, по-прежнему много пассионарных людей – евреев, которые верой и правдой продолжают служить нескольким отечествам сразу.

Страны, которые потеряли большинство своего еврейского населения, – обречены. Построение новых еврейских элит в разных точках мира происходит с невероятной быстротой. Множится численность еврейской диаспоры в Канаде, на Кипре, в Чехии, в Германии, в Швейцарии. Но лишь два громадных образования, как глыбы, возвышаются и притягивают к себе евреев всех стран – это США и Израиль. И вот уже исчезает поколение людей, которые родились после революции 1917 года в бывшей Российской империи, прошли вместе со страной длинный путь, на котором были и голод, и нищета, но и необыкновенный душевный подъем, участие в построение бесклассового общества, война, потери близких, новые горизонты, распад великой империи, возвращение к корням. Затем Израиль, потеря статуса, и наконец – радостное примирение в старости, успехи детей и внуков, обретение душевного равновесия перед переселением в мир иной. Дети этих советских евреев приехали в Израиль в возрасте от 30 до 50 лет. Им предстояло много работать, растить детей, привезенных из Союза, и родить новых, заявить о себе, найти себя в новой стране. Построить дом, купить «вольво» и заботиться о своих престарелых родителях. Что они сохранили в душе о жизни в несуществующей стране? Как крепко «совковость» проникла в них? Большинство успело получить в Союзе прекрасное образование, многие защитили кандидатские, докторские диссертации. Часть из них серьезно ушла в иудаизм, некоторые надели черные одежды, лапсердаки, изучили язык и читают священные книги. Их внуки уже плохо знают русский, а правнуки не знают его вообще. У них другая жизнь: пабы, гаджеты, девочки, и конечно – армия, занимающая центральное место в жизни.

Поколение моих родителей стремительно исчезает из этого мира, и на их место становимся мы – рожденные после Великой Отечественной или Второй Мировой войны.

    2015

КГБ

У многих бывших жителей Советского Союза, да и у родившихся в свободных странах, не изведавших гнета кровавого сталинского режима людей, – создавалось ощущение присутствия органов КГБ во всех сферах нашей жизни и об их активном вмешательстве в жизнь каждого советского человека. И если не он сам, этот человек, то уж его близкие или друзья непременно были «под колпаком» этой организации, которая прослушивала все наши разговоры и была в курсе всех наших планов.

Люди, занимавшиеся диссидентской или иной правозащитной деятельностью в шестидесятых, семидесятых или в восьмидесятых годах прошлого века, очевидно были обласканы вниманием этой системы. Они опасались обысков, агентов, дежуривших рядом с подъездом, и «хвостов», входящих и выходящих на одних с ними остановках. На мою долю никаких реальных столкновений с этой организацией не выпало.

Забавный случай, который произошел в Армении был весьма косвенно связан с КГБ. Было это в восьмидесятом году, во время нашего путешествия по Армении. В Ереване мы с бывшем мужем остановились в гостинице «Армения». В соседнем номере поселилась пожилая дама из Франции, которая приехала на свою историческую родину. В 23 часа вечера милая старушка ввалилась в наш номер со страшным криком, что нечто ужасное происходит с ней в её номере. Мы с мужем забежали с ней в её номер, и она показала нам страшный предмет, который был, по её мнению, поставлен в номер КГБ. Правда, ей было не совсем понятно, каким образом он функционирует. Предмет наводил на неё абсолютный ужас, и она, как заведенная, шептала магическое слово «КГБ».

При внимательном изучении оказалось, что предмет являлся мышеловкой. Очевидно, в замечательной гостинице, – а на тот момент это была самая комфортабельная гостиница на центральной улице Еревана, – кроме иностранных гостей, водились ещё местные мыши. Нам с трудом удалось объяснить испуганной женщине назначение предмета и малую вероятность связи этого предмета с КГБ.

Следующий раз с сотрудниками некой непонятной мне организации я столкнулась в Швейцарии в 1989 году. Будучи врачом, кандидатом наук и проживая в Риге, я занималась диабетом. В то далёкое время мы только начинали понимать азбучные истины, как надо лечить диабет, и ещё не имели возможности определять уровень сахара в крови портативными приборами В то далёкое время пациентов с плохо контролируемым диабетом госпитализировали. Мы сталкивались с проблемой: пациент после выписки из больницы вскоре вновь выходил из состояния контроля за своим диабетом, которого мы с величайшим трудом достигали за время его пребывания в стационаре.

В 1987—1989 годах в 7-й городской рижской больнице мы пользовались невиданной прежде возможностью доступа к мировой медицинской литературе, включая почти все выходящие в мире медицинские журналы и книги. Читая всю возможную по моей специальности литературу, я очень заинтересовалась книгой профессора Жана Филиппа Ассаля, который указал на важность обучения больных диабетом, причём обучение являлось неотъемлемой частью их лечения.

Я пыталась организовать нечто подобное в Риге. У нас завязалась переписка, и через год профессор Ассаль пригласил меня поучаствовать в курсе для врачей по этому вопросу, который устраивала Международная организация здравоохранения. Курс проводился на французском языке, и я стала интенсивно учить французский.

Моя командировка в Женеву совпала со временем, когда начались отъезды на Запад. Приехав в Женеву и работая в женевской клинике, я внезапно получила от профессора Ассаля предложение поехать в составе швейцарской организации специалистов по диабету в Париж. Для этой поездки я отправилась во французское консульство, чтобы получить разрешение на переезд из Женевы в Париж. Потом был поезд, совершенно неповторимое ощущение, когда ты стоишь в тамбуре и ожидаешь нечто невообразимое – сейчас ты увидишь Париж! А поезд проезжает какие-то полустанки, блоковые дома пригорода, которые никак не кончаются… И наконец Париж! Участвуешь в конгрессе по диабету, – ты в Париже, с его неповторимостью, аристократичностью, Лувром, Сеной и Булонским лесом… Приёмы, замки, выступление наездников на белых лошадях…

По возвращению в Женеву мне позвонили из советского консульства и просили явиться туда «в срочном порядке». Помню, клерк, который меня вызвал с указанием номера кабинета, – на месте не оказался. Мне сказали, что «он на собрании», и я часа два ожидала его появления. Когда наконец человек, вызвавший меня, появился, он незамедлительно предъявил мне обвинение: «ты поехала в Париж без разрешения». Мои попытки объяснить, что я получала разрешение на поездку во французском консульстве, на него не возымели действия. Мне было непонятно, что он от меня хочет. Беседа была долгой, тягучей, и наконец владелец кабинета перешёл на крик. Он кричал, что если бы это произошло со мной на несколько месяцев раньше, то он бы меня моментально выслал из Женевы. Но поскольку, как я поняла, «его время распоряжаться моей высылкой прошло», то, по его мнению, мне крупно повезло.

Встреча отняла у меня много часов и оставила отвратительное впечатление. Я поняла что в Швейцарии меня предупреждало КГБ, которое уже через несколько лет распадется, как и сам Советский Союз, на мелкие кусочки.

Когда я вернулась на работу, профессор Ассаль был взволнован: «Мы уже думали, что тебя выслали в Сибирь». Не выслали…

    2014

Слеза врача

Закончив медицинский институт и поработав несколько лет терапевтом, или как теперь говорят – семейным врачом, я поступила в клиническую ординатуру по специальности эндокринология, и проходила её в Республиканской клинической больнице имени Паула Страдиньша в Риге. Клиническая ординатура предполагала ротацию по разным терапевтическим центрам, включая кардиологию, пульмонологию, гастроэнтерологию, гематологию, нефрологию.

Всё это происходило в далекие семидесятые годы прошлого века, и уровень медицины, по сравнению с сегодняшним, был просто пещерным. Не было ещё операций на сосудах сердца, предотвращающих инфаркты, а больные с почечной недостаточностью просто умирали, так как не было отделений гемодиализа или операций по пересадке почек. Больные диабетом лечились низкокачественным инсулином и не имели возможности пользоваться приборами, которые определяют уровень сахара крови.

Из громадного количества врачей, лучших специалистов своего времени, которые сосредоточились в Республиканской клинической больнице Латвии, мне запомнилась врач, которая работала в нефрологическом отделении. Это была, по моим понятиям, старая женщина, – как я сейчас понимаю, ей было не больше 50 лет, – которая уже много лет работала в этом отделении. Прошло больше 40 лет, но я вижу, как сейчас, её прекрасное лицо стареющей еврейки, совершенно седые волосы. Белый халат, скрывающий чуть располневшее тело. Одухотворенное лицо. Я впервые поняла, какое безмерное страдание испытывает врач, который не может помочь своему пациенту и должен наблюдать его уход.

Одним из её пациентов был мальчик 19 лет, который умирал от почечной недостаточности. Он был единственным ребёнком пожилой латышской пары. Его родители проживали в сельской местности и оба были с сыном до его последнего часа. Эту сцену, которую я наблюдала и которая сопровождает меня всю мою жизнь, я видела в коридоре. Родители вели сына в туалет, ему было уже очень трудно передвигаться, он был слаб, бледен. Доктор видела, как ведут по коридору её пациента. Я проследила эту сцену взглядом: когда процессия удалилась и они уже не могли видеть врача, по её лицу медленно катились слёзы…

Я не знаю судьбы доктора Розы. Знаю, что при развале Союза она так же, как и подавляющее большинство евреев Латвии, уехала, – кажется, в Америку. Я видела много добрых и отзывчивых врачей, но уже никогда ни один из них не смог преподать мне такой урок сострадания, который я получила от доктора Розы.

    2017

Рыбниковы

Моя бабушка Муся Ароновна Рыбникова родилась в Конотопе в бедной семье. Она была старшей из семи братьев и сестёр. Семья рано осиротела, и бабушка в 14 лет взяла опеку над младшими братьями и сёстрами. Из всей семьи лишь она не получила высшего образования. Бабушка не смогла выйти замуж по любви, – парень, который ухаживал за ней, не пошел против воли семьи, а его семья не пожелала невестку с громадной оравой: вместо приданного – шестеро голодных ртов.

Позже главной в семье будет Рая, Раиса Аркадьевна. Она сделала хорошую карьеру в Москве, преподавала кожные болезни во Втором Медицинском институте. Вышла замуж за украинца. Тихон Андрианович Шаулин – генерал, воевал, заведовал военными кафедрами при стоматологических медицинских вузах.

Мама рассказывала, что Рае пришлось обращаться в партийные органы, чтобы вернуть Тихона в семью после войны. Во время войны у него была «фронтовая жена», которая родила ему дочь.

Я гостила у Раи и Тихона в Москве в 16 лет. Вспоминается случай, который заставил меня посмотреть на мои еврейский корни, и связан он был с Тихоном. Тихон задал мне коварный вопрос: знаю ли я, что моя мать вовсе не Ольга Ефимовна, как записано было в её паспорте, а Ольга Хаимовна? Я этого не знала. Это открытие, – в котором было сказано, что моя мать не тот человек, за которого себя выдаёт, -коробило, вызвало желание как можно скорее бежать из этого дома и никогда не видеть его обитателей.

Моя мама была очень привязана к своей двоюродной сестре Татьяне, единственной дочери Раи и Тихона. Таня родилась в 1937 году, её личная жизнь была бурной. Печать антисемитизма была поставлена на её биографии с рождения. Вот уже больше тридцати пяти лет о ней мы ничего не знаем. Её привязанность к секретным службам отражалась даже в выборе любовников. Она закончила стоматологический факультет медицинского института, была врачом-стоматологом в поликлинике Генерального штаба, участвовала в операции, которую позже назовут «Карибский кризис» – плыла на корабле на Кубу, а вокруг летали американские истребители.

Она признавалась, что мечтала работать разведчицей, но удовлетворялась привязанностью к шпионам, живущим на нелегальном положении или под дипломатическим прикрытием. Мне повезло познакомиться с одним из них, он рассказывал о своих проделках в Индонезии. Ему удалось научить нескольким русским ругательствам работниц бензоколонки под видом, что эти слова означают приветствие. Он настойчиво рекомендовал этими словами приветствовать русского посла, который должен был вскоре появиться на этой бензоколонке. Всё получилось точно по сценарию.

Впоследствии Татьяне удалось переписать свою старую мать из евреек в русскую, выйти замуж за очередного представителя секретных служб и порвать со всеми еврейскими родственниками, порочащими её украинское происхождение. Будучи важной персоной, Тихон использовал свои связи, чтобы помочь племяннику своей жены Юре получить тёплое местечко после окончания института, – конечно, медицинского, и конечно, – стоматологического факультета. Юра стал военным врачом и был направлен работать в госпиталь в Германию. В Восточной Германии находились советские оккупационные войска, военные городки и госпитали. И назначение было завидным.

Его отец Миша, младший брат моей бабушки, сделал прекрасную карьеру, работал в Центральном банке и всю войну провёл в тихой Монголии. Женат он был на русской женщине, Паночке, которая родила ему единственного сына, никогда не работала и очень любила им командовать.

Освобождение от опеки родителей для Юры закончилось моментальной связью с медицинской сестрой, немкой, родители которой остались в Западной Германии. Рената сразу забеременела. Эта женщина и была Юриной единственной любовью. Юра хорошо проводил время в Германии, посещал рестораны. Он подал рапорт с просьбой оформить его брак с Ренатой, но тогда шёл 1965 год, и до открытия границ было ещё далеко.

Мои воспоминания о водворении Юры в Москву я пишу со слов мужа сестры Ренаты, с которым он сидел в тот день в ресторане. Зашли двое в форме, подошли к столику и увели Юру с собой. Юру привели на квартиру, где он жил, дали 15 минут на сборы, отвезли в аэропорт, посадили в самолёт – и вскоре Юра, опозоренный связью с иностранкой, приземлился в Москве.