Блудница

– Не-а, я глубины боюсь.

– А чего её бояться? – Лёлка тряхнула подол формы, образовав небольшое пыльное облако. – Ты же плавать умеешь.

Днестр – река коварная, дно её изрыто ямами, которые образуют опасные воронки. Попадёшь в такую – не выберешься.

– Видела я эти лодки, небольшая волна – перевернешься, а течение в Днестре, сама знаешь какое.

– Пофиг, – Лёлька привалилась к торчащему из земли и местами облупленному камню, который служил кому-то надгробием.

– И зачем только мы сюда полезли, – продолжала я недовольно бурчать.

– Тихо тут. – Лёлька расстегнула портфель, достала пачку сигарет и закурила. – Спокойно.

– И жутко, – добавила я, чувствуя внутреннее волнение. На заросшем кустарником кладбище никого, только провалившиеся в землю камни, с выдолбленными на них едва различимыми буквами и цифрами.

– Пошли отсюда.

– Трусиха! – ухмыльнулась Лёлька, выпуская сизую струйку дыма. – Они же все мёртвые, чего они нам сделают. Там… – Лёлька постучала ногой о землю рядом с захоронением, – уже даже косточек не осталось. Глянь на даты.

– Всё равно. Темнеет. – Я посмотрела на свисающую грязно-серой ватой тучу. – Сейчас дождь пойдёт.

Ещё минуту назад небо было голубым и чистым. И вдруг эта туча! Откуда она взялась? Вдобавок через пару минут спустился плотный туман. Исчезли все звуки, даже отдалённый шум трассы, а наши голоса приобрели пещерный тембр с эхом. Это было действительно страшно. Даже для Лёльки. Стрельнув бычком в кучу мусора, она сдавлено произнесла:

– Пойдём. – И растеряно закружила на месте. – А мы откуда пришли?

Ко всем моим страхам добавилась пугающая мысль, что мы никогда не выберемся с кладбища и не найдём дорогу назад. Перейдя на шёпот, чтоб не пугаться собственных голосов, мы заспорили, как нам лучше поступить: переждать напасть на месте или всё-таки искать выход в густом тумане. И тут случилось самое необычное. Где-то в отдалении закаркала ворона и в одно мгновение все звуки встали на свои места, небо просветлело, туман исчез, а наши голоса… наши голоса стали такими же, как и раньше.

– Лёлька! – схватила я подругу за рукав, и та от неожиданности подпрыгнула.

– Ты дура, что ли? – Лёлька замахнулась на меня портфелем. – Чего пугаешь?

– Смотри.

– Чего?

– Харлампий Арефьев, – прочла я надпись на камне. Сбитые цифры года рождения были едва различимы – «1887». На том месте, где должна была стоять дата смерти – лишь воронка размером с кулак.

– Ну и чего?

– Это прадед мой. – Я провела пальцем по выбоине.

– Да ладно.

– Точно тебе говорю. У моей бабушки отчество Харлампиевна, а девичья фамилия Арефьева. Значит, это могила её отца. И по годам подходит.

– Нифигасе. – Лёлька обошла камень и с интересом уставилась на надпись. – А ты знала, что он здесь захоронен?

– Нет.

– Вот и навестила дедушку, – хихинула Лёлька. Обломила ветку кустарника с пожухлой листвой и положила её рядом с камнем. – Извини, Харлампий, цветов не захватили.

Выходить решили напрямик, по тропинке, чтоб срезать путь, и не нарочно напугали старика, который неподалёку сжигал в баке какой-то мусор. Лёлька тут же стала его расспрашивать, но он бубнил, что ничего подобного на себе не ощутил и не видел никакого тумана.

– А может просто не заметил разницы? Жизнь бомжа – вечные сумерки и туман, – предположила я.

– Да и пофиг.

Не знаю, что это было такое, может кратковременное перемещение в иное пространство или что-то ещё, но с тех пор я к воронам отношусь уважительно, и покой умерших стараюсь не нарушать.

Советский трикотаж

Монотонную речь учительницы литературы заглушает джазовый вой ветра за окном. Голая ветка берёзы стучит в окно всё яростней.

– Наверное, в прошлой жизни я была итальянкой и жила в Соренто. Каждое утро ходила к морю встречать своего рыбака. А он ловил для меня самую вкусную сардинку. И после каждой страстной ночи, море дарило нам по кораллинке, которую я нанизывала на ниточку под пение неаполитанских песен моего милого.

ГальВаля косится в нашу сторону, но Лёльку это не останавливает и она продолжает бормотать, склонив голову над учебником:

– У моей матери есть коралловые бусы. Длинные. По самое… интересное место. Бусинок я не считала, но их так много, как тех ночей, кораллово-страстных из самой глубины моря…

Чувствуя на себе пристальный взгляд учительницы, я стараюсь вникнуть в суть обсуждения отрывка из «Войны и мира».

– Я осуждаю Наташу Ростову! – категорично заявляет Ленка Сапул. – Как она могла изменить князю Андрею?

– Доброхотова! Ты что-то хотела добавить? – обращается ко мне ГальВаля.

– Каждый может ошибиться, – бросаюсь я в защиту любимой героини.

– Ничего подобного! Не каждый, а только легкомысленная особа! – Сапул сморит на меня с вызовом. Она уже год встречается с Серёжкой Корявко. Такая не изменит! Довольная физиономия Корявко лишнее тому подтверждение. Через пару лет он уйдёт в армию, а Ленка тут же закрутит роман с другим, но поверить в такое сейчас невозможно.

«Дзы!..», – прерывает спор звонок.

Мы с Лёлькой спускаемся в туалет и вынимаем из портфелей свёрнутые в рулет панталоны.

Каждый раз по утрам, натягивая голубые с начёсом штанишки, я канючила:

– Зачем они нужны?

– Надевай. Придёт время, ты мне ещё спасибо скажешь, – увещевала мать, строго следя, чтоб я ушла из дома полностью экипированной.

Перед началом занятий мы стягивали с себя панталоны и прятали в портфель, чтобы после уроков, чертыхаясь и ругая настойчивость матерей, снова натянуть ненавистные штанцы поверх колготок.

Лёлькины панталоны немного разошлись по швам.

– Дядька подарил. Когда мне исполнилось 10 лет. Прикинь, за праздничным столом торжественно вручил мне, с пожеланием хранить в тепле попу. Вот так и грею до сих пор. Они растут вместе с моей попой и сносу им, кажется, не будет.

– Они вечные, – с сарказмом поддержала я негодование подруги, – но вот резинки… – У советского белья, несмотря на всю добротность, был один минус – резинки быстро изнашивались и превращались в веревочку. – Чёрт! Ну что это?

– Затяни и завяжи, дома ножницами разрежешь.