Блудница

Я последовала совету подруги и завязала резинку в толстую загогулину.

– Ты домой? – Лёлька отдёрнула подол формы, крутанулась. – Глянь, не видно? А то там ветрище.

– Не видно. Не, я ключи забыла, пойду в библиотеку, почитаю чего-нибудь, пока маман с работы придёт.

– Ну, тогда пока.

В читальном зале школьной библиотеки всегда уютно, а когда за окном непогода, то время за книжкой пролетает незаметно. Когда стрелка настенных часов приближается к золотистой четвёрке циферблата, я сдаю книгу и выхожу из библиотеки. В окне первого этажа замечаю фигуру Жосана. Он курит, сцепив сигарету кончиками большого и указательного пальцев, как это делают зеки. В те далёкие времена никому и в голову не приходило заводить в школе охрану, потому кто угодно мог беспрепятственно заходить и бродить по коридорам здания. Но сейчас Жосан стоит спиной к выходу и, если быстро проскользнуть за угол, то можно остаться незамеченной. Толкаю дверь! Несколько мгновений страха пройдены! Боясь оглянуться, несусь на всех порах в сторону железнодорожного вокзала, а там через мост и я дома. На пути разрытая траншея. Стараюсь перепрыгнуть, поднимаю ногу и от толчка в спину падаю в вывороченное нутро канавы. Жосан коршуном прыгает сверху, и мы начинаем кататься по дну траншеи. Сопротивлялась я отчаянно, но сил было недостаточно. Жосан вывернул мне руку за спину и, навалившись, прижал к земле. От боли я не могла дышать. Свободной рукой насильник задрал подол формы и попытался стянуть голубые панталоны, но резинка, намертво скреплённая загогулиной, не подавалась. Взвыв, Жосан вцепился в загогулину зубами. Он кусал её, скрежетал челюстью, грыз ненавистный узел, пытался разорвать зубами ткань, но советский трикотаж достойно отстаивал знак качества. Наконец, отчаявшись, Жосан встал, плюнул, пнул меня от души носком ботинка и полез наверх.

В тот день я впервые помолилась Богу и мысленно поблагодарила мать.

Взросление

Темнеет. Сырой песок побережья холодит. Он уходит туда: в далёкое, монотонное, без очертаний. Туда, где ундины, дельфины, кораллы и клады потопленных кораблей. А на берегу прибрежное кафе с барной стойкой из вкусно пахнущего дерева, где столики и стулья различны по форме, цвету и стилю, как и склонившиеся над ними торшеры. Чувство такое, что стихийно собрались люди, притащили каждый, кто что мог, чтобы вести беседы, потягивая из бокалов некрепкий алкоголь, и смотреть туда, где ундины, дельфины, кораллы и клады…

Они идут по самой кромке, их босые ноги утопают в песке. Он берёт её за руку. Притягивает.

– Пойдём.

Вдалеке слышится стрекот цикад. Они удаляются от суеты, оставляя позади шум прибоя и вскрики чаек. Стенания птиц будят порочные намерения. Просыпаются подстрекаемые гормонами сумбурные мысли и желания, и недетский уже организм не способен оказывать им сопротивление.

В крохотной палатке пахнет отсыревшим брезентом и семечками. Он включает фонарик и кладёт его на расстеленный спальник рядом с собой. Они сидят напротив, поджав под себя ноги, касаясь другу друга коленками.

– Для меня нет ничего красивей моря, заката и обнажённого женского тела.

Он хватает края её футболки и стягивает вместе с лифчиком. Плоская грудь с торчащими вверх пимпочками сосков такая маленькая, что ладонью не захватить. В полумраке палатки, освещённой уставившимся в брезент потолка лучом фонарика, можно различить два белых треугольника не задетой загаром кожи. Парень проводит большим пальцем по её шее и ниже до солнечного сплетения, очерчивает треугольник и прижимает руку к груди. Твёрдый сосок упирается в середину ладони. Несколько секунд парень растирает сосок, потом резко впивается в него губами и прикусывает. Лёлька вскрикивает от сладкой боли, откидывается телом назад. Парень стремительно стягивает с себя футболку, расстёгивает джинсы и валится на Лёльку. Его руки шарят у неё под юбкой. Нащупав резинку трусов, нервно стягивает их. Горячее облако вырывается из него и зависает, смешиваясь с таким же горячим Лёлькиным. Резкая боль сменяется незабываемым ощущением земной плотской радости, приключившейся с тобой однажды.

***

Из лагеря Лёлька вернулась загорелая и загадочная. Изменения в ней я заметила сразу. Она как будто стала старше. Изменилась даже её речь. Теперь она разговаривала со мной немного устало и как бы свысока.

Мы идём по вечернему городу, по аллее, засаженной экзотически краснолистными деревьями. Лёлька срывает бордовые, похожие на уменьшенную копию слив, плоды, пробует их на вкус и выплёвывает кислятину себе под ноги.

– Как его хоть звали? – интересуюсь я, ошарашенная рассказом подруги.

– Фиг знает. – Лёлька равнодушно пожимает плечами.

Пасмурное небо начинает кряхтеть.

– Тебе понравилось?

Мой вопрос сливается с громовым раскатом.

– Ща жахнет! – кричит Лёлька, стараясь перекричать небесную канонаду.

– Тебе понравилось? – кричу я, и мои слова падают, как тропический дождь на огромные экзотические листья. Первые капли редки. Шлёп, шлёп. Потом чаще. Лёлька молчит, как будто не слышит. Вдруг резко разворачивается и бежит к открытым дверям булочной. Я следом.

Из магазина вкусно пахнет свежеиспечёнными рогаликами. Вспоминая вкус этих рогаликов, смазанных плавленым сыром «Янтарь» из белой пластиковой коробочки, я сглатываю волну слюны даже сейчас.

Мы прячемся в предбаннике магазина, Лёлька прижимается носом к стеклянному окошку двери.

– Почему ты не спросила его имя?

– А нафига?

– Ну как… Это же твой первый мужчина.