Железный Тюльпан

– Я продаю работы.

– Кому? Таким же бомжам, как ты?

Он вздохнул. Поставил чашки на стол, укрытый пожелтелой газетой. Построгал потускневшую золотую серьгу в мочке уха.

– Тебе это интересно? Я думал, тебе будет интересно послушать про мою жизнь в Америке. Жизнь знаменитого художника в Америке, это же так интересно. – Он разлил водку. – Я такой водки давно не пил… аристократическая… маслом так и течет в глотку… и становится горячо… как в раю. Мы с тобой сегодня в раю, Любочка, а?!..

Она поморщилась. Усмехнулась. В раю. В таком раю, где она пребывает сейчас, не приведи Господи пребыть. У тебя мало времени, Алла. У тебя его так немного. Расслабься хоть чуть-чуть с этим забавным человечком.

«Он не забавный. Он серьезный. Он загадочный. Он… страшный. Он…»

Она резко, так, что он даже испугался и вздрогнул всем телом под нищенскими тряпками, повернулась туда, откуда ей под ноги брызнул серебряный свет.

– Что это?! Отвечай быстро! Ну!

Он испуганно вылил в рот водку. Понюхал рукав.

– Ты что… ты что это, Люба!.. Ты… с места в карьер?!.. ну нельзя же так резво брать с места в карьер… Это… тюльпан…

Она встала со стула. Шагнула к огромному листу железа, валявшемуся на полу, как ржавый корявый ковер. На ржавчине был тщательно процарапан гигантский цветок. Тюльпан. Серебряные, стальные крылья лепестков отсвечивали зловеще. От чашечки цветка вниз текла, вилась серебряная лента – Алла сначала подумала, змея, – потом догадалась: стебель. Цветок и стебель, и больше ничего. Металлический цветок – на густой, непроглядной ржавчине старости и смерти. Металлический цветок, как это мило. Железный цветок. Как прелестно все это, как изысканна инсталляция, или как там ее, несчастного художника, если не считать того, что в ее, Аллиной, сумке тоже лежит железный цветок.

Тоже тюльпан.

Бред. Невозможно. Так не бывает.

Так вот зачем она сюда пришла!

Вставай и быстро убегай, сыщица. Все равно тебе не разгадать этой загадки.

Сиди, кляча, на месте. Сиди, Сычиха, стерва. Не рыпайся. Тебя Бог сюда привел. Выпытай у этого человека все. Сдери с него кожу. Вынь из него душу. Но узнай. Узнай все. Иначе Горбушко тебя убьет. Иначе это ты будешь убийцей. И никто другой.

– Это твоя… картина?..

– Это моя картина.

Кажется, он был доволен, что ей понравилось. Его лицо лоснилось. Раскосые глаза искрились. По лбу бежали, переплетались морщины.

– Ты… – Ей хотелось крикнуть: у меня в сумке такой же цветок! Она закусила губу. – Ты… давно ее сделал?..

– Недавно. Это моя новая вещь. Тебе нравится?.. Купи. Ты богатая.

Ну да, он же думает, что она Любовь Башкирцева.

Ну да, он думает, что я – Любовь Башкирцева, что я богата, как норвежская королева, как мадам Форд, как Аль Капоне, и куплю у него эту картину, этот процарапанный на двери старого гаража стальной жуткий цветок за сто тысяч баксов, не иначе. Картина лежала у меня под ногами, цветок отсвечивал под тусклой лампой военным блеском сабли или меча, а быть может, остро наточенного ножа. Я подняла глаза и посмотрела на Ахметова.

Он пристально, сощуря свои наглые раскосые глаза, глядел на меня.

Нет. Все не так просто. Все совсем не так просто. Он неслучайно изобразил стальной тюльпан. Он… знает.

Он не знает! Это твои дурацкие догадки! Что, художник не может изобразить цветок?! Розу?! Гиацинт?! Тюльпан?! На двери гаража?! На крышке унитаза?!

– Я куплю у тебя эту картину. Сколько?

Я приоткрыла рот, глядя ему прямо в лицо. От его рта доносился запах водки.

– Сколько, говоришь?.. Ну-ну, сколько… Картины Ахметова бесценны. Ты, крошка, никогда не сможешь ее купить. Потому что я изобразил здесь свою беду. Свое дикое несчастье. Я процарапал здесь свою боль. Сильную боль. Ты такой ине нюхала.

Я ощупывала его лицо глазами. У меня закружилась голова. О какой беде он говорит?!

– Хочешь, расскажу?.. Мы ведь пришли разговаривать… пить, есть, говорить. Со мной так давно никто не говорил. Они в «Парадизе» все зовут меня – Эмигрант… Эмигрант, слышишь ты!.. Я просто – Эмигрант… Уже не Канат Ахметов… У меня уже нет имени. У меня нет возраста, нет имени, нет страны… а пола что, тоже у меня нет?!.. Ну уж нет, дудки… Я еще мужчина… Я… еще… художник!.. и мужчина!..

Он замолчал. В тишине я услышала, как он скрипит зубами.

– Там, давно, далеко, я любил женщину. Она была моей женой. Ты, слышишь!.. ты, бездарная певичка… У меня была жена. Самая красивая жена на свете. Красивая, как цветок.

Я схватила себя за локти, чтобы не прыгали руки. Говори! Говори!

– Я так любил ее. – Голос говорившего охрип, будто он выстыл на морозе. – Мы так прекрасно жили. Я писал ее… о, где ни попадя, на чем ни попадя… раздевал, писал голую… целовал ее колени, швырнув кисти к чертям куда подальше, раздвигал ее ноги… Там… знаешь, там!.. о, там у нее все было – как цветок… Лепестки тюльпана… Я целовал эти лепестки… Она смеялась, стонала… Я любил распускать ее черные волосы, погружать в них лицо, руки… Она вся пахла пряностями, корицей, марципаном, Востоком, она была такая сладкая… моя Рита!.. Залман выставлял тогда меня на Манхэттене. Его… кокнули. Кто?.. Разве можно узнать когда-нибудь, кто кого на этом свете убил?.. Это все только на том свете будет ясно. Мы тут – слепцы!.. слепцы старика Брейгеля, и мы бредем, беспомощно схватившись друг за друга… и валимся, валимся, валимся в пропасть… и вопим как дураки: спасите!.. помогите… а сами уже летим задравши ноги…

Он замолчал. Я крепко сжала зубы. Боялась спугнуть его. Плеснула водки в чашки – себе и ему. Залпом выпила свою.

– Ну?.. Ты про жену говорил…

– Да, про жену. Про жену, верно! – Он выпил, подхватил двумя пальцами ломоть сырокопченой колбасы из мясного ассорти, что мы приволокли из «Парадиза». – Жена моя прелесть… другой такой на свете нет… сбежала от меня с любовником. Старая история! С любовником, с русским любовником, в Нью-Йорке полно русских, где она его подцепила, да еще и в Италию, ах, как романтично… Из Америки – в Италию… Черт бы драл… суки… – Он зажевал колбасу, жевал долго, вслушиваясь во вкус, в свое чавканье, как в музыку. – А я так хотел в Италию с ней поехать… Вместе с ней – поглядеть Микеланджело, Рафаэля… А я ее… драгоценностями засыпал с ног до головы!.. я-то ей… жемчуга к ногам… алмазы… одно колье у меня от нее осталось, она все украшения забрала с собой, сука, когда убегала!.. а вот про него забыла… оно так и лежало рядом с палитрой, в мастерской… алмазное колье… и алмазики складывались, ха-ха-ха, во что бы ты думала, Любочка!.. в тюльпан… этот цветок меня преследует, он мне… да, да, уже надоел…

Он шумно выдохнул. Я сидела как на иголках. Черные тараканы, приклеенные к ночному горшку, были похожи в полумраке каморы на черные агаты.

– Что так смотришь?.. – вскинулся он. – Пьяный я, да?!.. Не пьянее тебя… И вот я стал жить без нее… жить-поживать, добро терять!.. кто-то, хакер какой-то скребаный, влез в мой счет… раздули дело… никого, конечно, как всегда, не нашли… все бьютифул и о’кей… я разорился, я переезжал с хаты на хату… я мучился. Я хотел… сюда!..

Он выкрикнул это так жалко, что мне захотелось схватить его седеющую голову, обнять и прижать к груди, исцеловать это раскосое лицо.

– И я пришел в порт… я стал удирать… у меня не было визы, не было денег, я из гордости не занял ни у кого… я постеснялся занять… меня многие знали, помнили… помнили мою славу… но я так хотел уехать, вернуться… я бредил Маросейкой, Якиманкой, Арбатом, Тверским бульваром… бредил Москвой… и я сказал себе: ступай в порт, подбей матросиков с русского лайнера, с нового «Титаника».. лучше напорись на льдину и утони, это будет лучше… заплати!.. улести… А платить-то нечем, кроме… кроме того алмазного колье, ее колье, что я не продал, я на него смотрел, вспоминал ее, матерился и плакал… я медитировал, Любка, на это колье… И вот я его взял и пошел в порт, я придумал: я договорюсь с матросиком каким-нибудь славным, и он спрячет меня у себя в каюте, провезет тайком, а мне и жратвы особой не надо, ну, хлеба пусть с камбуза притащит, глоток воды… И я нашел такого матроса… добрую душу… и я ему сунул эту алмазную игрушку… мою последнюю память о ней… и он взял…

Колье. Алмазное колье в виде тюльпана. Где я видела такое?!

Фото. Фото вVIP-журнале. Искрящийся алмазный цветок на груди смеющейся у фонтана Треви Любы Башкирцевой.

Почему я не видела это колье в ворохе Любиных украшений в большой шкатулке, которую приносил мне Беловолк время от времени, когда я одевалась на концерт или мы оба собирались на вечер, раут или прием?!

– Он взял и довез тебя до России.

– Он взял, матрос, шельма, еще бы… и мы доплыли до России… и, пока я плыл, я плакал о потере… еще об одной потере…

– О какой?.. – Мой голос сошел на нет. Меня всю колотило.

– Хо-хо, детка… Я так ее любил, что я захотел… ну да, не смейся, как это смешно!.. ее убить… Я сильно любил ее и так же сильно захотел ее убить. Это было мое право. Право мужа… и любящего человека… Наша любовь принадлежала нам… Нам – и только!..

– Но она же, ваша жена, была свободным человеком. Она имела право…