Сотворение мира

И то, как пережили мы, внутри веселого Ковчега,
Ночь красных звезд,
чуму зимы,
сырой, дырявый саван снега.
Как я давал вам хлеб из рук, вас целовал в носы и уши,
Сердец собачьих чуял стук, любил медвежьи, волчьи души,
И знал, что этот час пробьет, взовьется небосвод горячий,
И я вас выпущу… вперед!… – и в корни рук лицо запрячу,
И близ распахнутых дверей, близ жизни новых поколений
Я упаду среди зверей перед Ковчегом на колени;
И по моей спине пройдут копыта, когти, зубы, жала,
И смерть пребудет как закут, где жизнь моя щенком дрожала.

Видение войска на небе

Войско вижу на небе красное…
Любимый, а жизнь все равно прекрасная.

Колышутся копья, стяги багряные…
Любимый, а жизнь наша – эх, окаянная…

Вздымают кулаки хоругви малиновые…
Любимый, а жизнь наша – долгая, длинная…

А впереди войска – человек бородатый, крылья алые…
Любимый, а жизнь-то наша – птаха зимняя, малая…

А войско грозно дышит, идет, и строй его тесней смыкается!…
Любимый, всяк человек со своей судьбою свыкается…

А войско красное – глянь! – уж полнеба заняло!…
Любимый, я боюсь, ох, страшное зарево…

А и все небо уж захлестнуло войско багровое!… —
Любимый, оберни ко мне лицо суровое,

И я обниму тебя яростно, и поцелую неистово, —
Не бойся, в поцелуй-то они не выстрелят!…

Вот она и вся жизнь наша, битая, гнутая, солганная, несчастная,
Любовная, разлучная, холодная, голодная, все равно прекрасная.

И мы с тобою стоим под пулями в красном объятии, —
Любимый, а жизнь-то наша, зри: и объятие, и Распятие.

Крик

Обвивает мне лоб мелкий пот.
Я в кольце гулких торжищ – жива.
И ребенок, кривя нежный рот,
Повторяет мои слова.

Я молчу, придвигая уста
То к посуде, то к мерзлым замкам,
То к ладони, где в форме креста —
Жизнь моя: плач по ветхим векам.

Я молчу. Грубо мясо рублю.
На доске – ледяные куски.
Накормлю! – это значит: люблю.
Чад венчает немые виски.

И, когда я на воздух бегу,
Чтоб в железных повозках – одной,
О, одной бы побыть!… – не могу
Говорить – и с самою собой.

Правда серых пальто, бедных лиц,
Ярких глаз, да несмахнутых слез!
В гуще бешенейшей из столиц
Я молюсь, чтобы ветер унес

Глотки спазм – а оставил мне крик,
Первородный, жестокий, живой,
Речь на площади, яростный рык
И надгробный отверженный вой,
И торжественный, словно закон,
И простой, будто хлеб с молоком,
Глас один – стоголосый мой хор —
Под ключицею,
Под языком.

Баянист под землей

Ветер-нож, разрежь лимон лица!
Слезный капнет сок…
До конца, до смертного венца –
Черный свод высок.
И когда спускаюсь в переход,
Под землей бреду,
Пулей посылает черный свод
Белую звезду
прямо под ребро…

* * *

Белые копья снегов в одичалую грудь
Навылет летят.
Льдом обрастает, как мохом, мой каторжный путь!
Стоит мой звенящий наряд