Сотворение мира

До Времени и до Пространства,
До всех измен, где плоть болит,
И до такого постоянства,
Что золотом – по камню плит,

Еще своей любви не веря,
Мы просыпаемся, дрожа…
И вольно отворяю двери
Навстречу острию ножа,

Навстречу грубому объятью,
Что нежностью истомлено,
Навстречу древнему проклятью,
Где двое сцеплены в одно!

И я, от чуда обмирая,
Целуя потный твой висок,
Вхожу, смеясь, в ворота Рая,
Даю голодному кусок,

Дитя нероженое вижу
В сиянье нам сужденных дней —
И обнимаю крепче, ближе,
И невозвратней, и страшней.

Храм Кхаджурахо

…А в Индии храм есть. Зовется он так: Кхаджурахо.
Огромный, как выгиб горячего бока Земли,
Он полон тел дивных из камня, не знающих страха,
Застывших навеки, навеки сращенных – в любви.

Давно прочитала про храм сей в стариннейшей книжке…
Я в Индии – буду ли, нет ли… А может быть, так и помру…
Но как прошепчу: «Кхаджурахо!…» – так бьется под левой подмышкой,
И холодно, будто стою на широком ветру.

Я там не была никогда – а сколь часто себя представляла
Я в этих апсидах и нишах, в духмяной, сандаловой тьме,
Когда предо мною, в скульптурах, Любовь предстояла —
Свободною, голою, не взаперти, не в тюрьме.

Гляди! – как сплелись, улыбаясь, апсара и Шива…
Он между лопаток целует так родинку ей,
Что ясно – вот этим, лишь этим мы живы,
Вжимаясь друг в друга немей, и сильней, и больней…

А эти! – огонь излучает источенный временем камень:
Раздвинуты ноги гигантским озерным цветком,
И грудь упоенно цветет меж мужскими руками —
И смерть мимо них ковыляет старухой, молчком…

А эти, в углу полутемном, – как мастер ваял их, дрожащий?…
Откинулась навзничь она, а возлюбленный – вот,
Восходит над нею… Их свет заливает, лежащих,
И золотом льет на лопатки, на лунный живот…

О тело людское! Мужское ли, женское тело —
Все любит! Мужчина свою зажигает свечу,
Чтоб женская тьма, содрогаясь, огня захотела —
Воск жаркий катя по губам, по груди, по плечу!

Какое сиянье из всех полушарий исходит!
Как сферы расходятся, чтобы вошел резкий луч!
Как брага библейская в бочках заклепанных бродит
И ветра язык – как ласкает звезду меж пылающих туч!

И я, россиянка, девчонка, как мышка стою в Кхаджурахо,
Во дерзком том храме, где пары танцуют в любви,
И нету уже у меня перед смертью скелетною страха,
И очи распахнуты вольно и страшно мои!

Под платьем залатанным – под комбинашкой, пропахшей
Духами дешевыми – тело нагое мое…
О, каждый из нас, из людей, в этом мире – пропащий,
Доколь в задыхании, перед любовью, не скинул белье!

Доколе, ослепший от света и крика, не сгинул
В пучине горячей, где тонут и слезы, и пот,
И смех, – где меня мой любимый покинул,
И где он меня на сибирском морозе, в тулупе, по-прежнему ждет…

И я перед этою бездною мрака и праха,
Средь голых возлюбленных, густо, тепло населяющих храм,
Девчонкою – матерью – бабкой – стою в Кхаджурахо
И мыслю о том,
что – такой же —
в три дня – и навеки! —
Греховною волей создам.

И там, в очарованном и новоявленном храме,
Я всех изваяю,
Я всех, перекрестясь, напишу —
И тех, кто друг друга сжимает больными перстами,
И тех, кто в подвале, целуясь, вдыхает взахлеб анашу…

И тех, кто на нарах тюремных впивался друг в друга —
Так в клейкость горбушки впивается рот пацана…
А я? Изваяю, смеясь, и себя в эпицентре опасного круга,
Где буду стоять – Боже, дай Ты мне силы – одна.