Пленница Белого замка

Каюта, которую мне предоставили на "Красавице Исси" оказалась размером с собачью конуру. Я прикинула взглядом: четыре шага в длину, столько же – в ширину. Лечь, вытянувшись в полный рост не получится. И стоя выпрямиться нельзя. Зато в стене окошко! Отверстие в две ладони величиной почти на уровне моего носа. То есть – под самым потолком. Обстановка – свернутый матрас в углу.

Показывая хоромы, капитан предупредил:

– Едим из общего котла. Утром, и вечером, во время стоянки. Ночевать можете хоть здесь, хоть на берегу. Только смотрите, к отплытию не опоздайте. И еще – в каюте вы в безопасности, а на суше от меня никаких гарантий!

Я посмотрела на захлопнувшуюся дверь. Поверх грубо отесанных досок блестит массивная щеколда. Капитан не шутит.

Я уселась на матрас и стала ждать отплытия. В ближайшие несколько дней эта каморка станет для меня домом, но от шума снаружи не защитит. Кто-то топал, кричал, пару раз послышались знакомые слова. Те, которые дамам из благородных Домов вроде бы неизвестны. Что-то с грохотом упало, ударившись о стену, заставив затрещать доски. Я выглянула в окно. Палуба напоминала муравейник – все бегут, и каждый тащит груз. Налюбовавшись на суету, я вернулась в угол и просидела, пока пол и стены не вздрогнули.

Теперь сквозь окошко долетали только крики, скрип дерева, и обычные звуки портового утра. Мне стало интересно посмотреть на отплытие, и я вышла наружу.

Подобраться к борту оказалось нелегко. Тюки, бочки, огромные ящики стояли высокими рядами. Толстые канаты опутывали груз гигантской паутиной, и стоило судну качнуться, как все это начинало скрипеть и шататься. А еще палуба то и дело наклонялась, словно нарочно пытаясь свалить с ног.

Но до носа корабля я все же добралась. Облокотилась на планшир и огляделась.

Слева медленно проплывал просыпающийся город. Справа вздымала волны река. Суда мерно покачивались в такт её дыханию. Впереди, налегая на постромки, плелись бурлаки.

Кто-то тянул монотонную песню. Слов с палубы не разобрать, только мелодия вторила унылому завыванию ветра в снастях. Иногда, на особо трудных участках, певец повышал голос, остальные подхватывали, и чайки затихали, испугавшись дружного рыка идущих в упряжке людей.

Картина не менялась до вечера. Разве что бурлаки останавливались пару раз и, сбросив постромки, падали на песок. С баржи им передавали бурдюк, и уставшие люди жадно пили, а отдышавшись, снова поднимались и брались за ремни. И только к вечеру, когда уставшее солнце почти коснулось туманной полоски дальнего берега, рог протрубил ночную остановку.

Отдыхать бурлакам не пришлось. Едва баржа встала на якоря, они разделились. Часть отправилась за дровами, остальные стали разбивать лагерь. Много времени это не заняло: притащили с баржи большой котел, установили над старым кострищем.

Вскоре затрещал огонь, кашевар натаскал речной воды, и когда она закипела, засыпал крупу. Что еще он добавил в варево, я не представляла, но запах шел тошнотворный.

И все же это была еда. Я съела все, что плюхнули мне в миску, и вычистила остатки хлебом. Я должна жить, а для этого нужно есть. О том, чем буду утолять тот, другой голод, думать себе запретила. Сил сейчас только на ребенка достанет, а с малыша толку – чуть. Да и нет тут детей.

Возвращаться и разворачивать кишащий блохами матрас не хотелось. И я устроилась в сторонке. Сухой песок неплохо заменил перину, шерсть плаща укрывала от ночной прохлады и сырого ветра с реки. Тепло, уютно. Высоко-высоко плыли облака. Сизые лохмотья на черном фоне. А в прорехах сияли звезды. Я так и заснула, глядя в небо. И впервые за все время – без снов.

Рог протрубил на рассвете. В котле уже булькал завтрак. По запаху – такая же дрянь, как и вчера. Да и по вкусу – тоже. Но бурлаки не жаловались. Поели, вычистили котел, занесли вещи на баржу и снова впряглись в постромки. Над рекой, скользя по воде, растеклась вчерашняя песня.

Я слушала, стоя на палубе возле груза. Рядом возился корабельный мальчишка, чем-то шебуршал, что-то перекладывал. Шум, пусть и негромкий, мешал, но уходить в другое место было лень. Не лезет ко мне с разговорами, и ладно.

Крик вывел меня из задумчивости. Мальчик выскочил из-за ящика, в глазах плескался страх. Я напряглась, а на шум уже мчались матросы.

– Крыса! Там крыса!

Этого только не доставало! Вездесущие твари с голыми хвостами.

– И чего орешь? Мелкого испугался! – Подбежавший первым мужчина от души отвесил мальчишке оплеуху.

Я решила посмотреть на зверька, которого все так внимательно разглядывали.

Малыш сжался в комок, испуганно сверкая глазками. Похоже, впервые из гнезда вылез. И в последний – матрос поднял дровину, чтобы прибить вредителя. Но наперерез человеку, истошно вереща, кинулась огромная черная крыса.

Я смотрела на вцепившегося в палку зверька. Взмах – и он полетел за борт. Следом отправился её отпрыск. Даже те, кто не вызывает ничего, кроме отвращения, сражаются насмерть, защищая свое дитя. А меня отдали без колебаний. Впрочем, нет. Один защитник у меня все же был.

Кэм приходит в спальню поздно ночью. Я страшно устала: охота, потом пир… Но брат безжалостно выволакивает меня из уютной постели:

– Переоденься в дорожное платье и не шуми!

– Что случилось? Кэм, я спать хочу!

– Тише ты! – Он прижимает палец к губам, словно жест может погасить звуки. – Одевайся!

Вид у него при этом такой, что больше вопросов задавать не хочется. Становится страшно.

– Отвернись.

Одеваться в полумраке трудно. Но я справляюсь. Льняная рубашка цвета топленого молока, коричневое платье и плащ оттенка дубовой коры.

– Ты все?

– Только обуться осталось!

Кэм помогает завязать непослушные шнурки на мягких голенищах.

– Ларец возьми.

Не стоит уточнять, какой. Он один – тот, что спрятан в сундуке, под ворохом одежды. В нем – мое приданное. Жемчужный гарнитур, диадема из затейливо переплетенных серебряных цепочек, янтарное ожерелье. Изумруды (по традиции я получала зеленый камешек в каждый день рождения) хранятся у родителей. Потом их оправят в золото, превратив в колье. Оно украсит меня на праздник в честь вступления в возраст невесты. Настанет ли этот день?

Недомолвки Кэма выводят из себя. Какую проказу задумал брат?

– Что все-таки случилось?

Вместо ответа он тащит меня к двери. Замирает, проверяя, нет ли кого в коридоре. И направляется к нашей "секретной" комнате.

– Что…

Кэм трясущимися руками зажигает свечу. От неё – факел. И подходит к двери тайного хода.

– Дай свой ключ.

В замочную скважину попадает не сразу. И прежде, чем открыть дверь, глубоко вздыхает, пытаясь успокоиться.

– У выхода ждет Ирчи с лошадьми. Поедем к морю, купим домик. Поживешь там какое-то время.

Дом у моря. В мечтах он представляется гордым замком, полным верных нам рыцарей и вышколенных слуг.

– Одна поживу?

– Наймем горничную. Я стащил у отца деньги. Много, – Кэм показывает объемный кошелек. – На первое время хватит, а потом что-нибудь придумаю. Идем!

Подземелье дышит влажным холодом. Становится зябко. И по-настоящему страшно.

– Может, не надо? Я боюсь.

Признаваться в собственных страхах стыдно, но идти туда… Нет, лучше признаться и вернуться в спальню, в мягкую постель, к потрескивающему огню в камине…