Инцидент в Южно-Сибирске

– Фантастику же, небось, читал в детстве? – в глазах его промелькнуло что-то вроде сочувствия, – Фильмы смотрел: «Матрицу», «Тринадцатый этаж», что-то в этом роде? Или у вас такое не показывают?

«Матрица»… Ну, конечно, я смотрел этот фильм. Он шёл в кинотеатрах всего три дня, потом его сняли с проката, объявив антинаучным поклёпом на государственные устои…

– По глазам вижу, что смотрел, – усмехнулся Серёга, – Только с ума не сходи, боюсь, для тебя это слишком… Я – не из вашей реальности. Живу в Российской Федерации, в столице республики Хакасия, Абакане. Здесь у вас даже точки такой на карте нету, а у нас, в свою очередь, нет никакого Южно-Сибирска. На его месте как было, так и осталось старинное село – Ермаковское. Ермаки, по-простому. Так вы, кажется, старый город называете? Чё желваками-то играешь? Думаешь, я и вправду псих? Уверен? Футболку выверни, читай этикетку…

Я поступил, как он велел. Нащупал ярлычок, поднёс к огню поближе: «Made in Chinа». Да за такой контрафакт с английской надписью в Китае пожизненный срок дают, без права переписки! А то и расстрел… Мозг буквально взрывался, отказываясь принимать услышанное за чистую монету. «Он просто сбежал из клиники, – уговаривал я себя, как мог, – Он болен… Давай, успокойся. Соглашайся с ним во всём, не вступай в пререкания. А когда уснёт – беги!». Так я и поступил. Уселся поудобнее, скрестив по-узбекски ноги, подвинул поближе чай и кивнул: продолжай, мол, слушаю. Серёга сокрушённо покачал головой, будто прочитал мои мысли.

– Эх, фома неверующий! Хорошо, просто послушай. Хоть кому-то душу излить, настрадался я. Только, когда вернёшься домой, успокойся и поразмысли, о кей? А теперь я начну с самого начала…

СКАЗ ПРО ТО, КАК ОРКЕСТРАНТ СЕРЁГА МЕЛЬНИКОВ

УГОДИЛ В «КРОТОВУЮ НОРУ»

Жил да был в столичном граде Абакане лоботряс Серёга Мельников. Для друзей – Серый, а для соседей по оркестровой яме – Серёжа-мелофон. Правильно, конечно, мИелофон, как в «Гостье из будущего», да так произносить удобнее. Ну, ты понял, наверное: я мысли чужие читаю. Чаще мимо кассы, но, случается и в точку попадать… Ладно, к делу это не относится. С другой стороны зайдём. Биография у меня, как ваши три рубля: бери, скриншоть, и точно в миллионы экземпляров ткнёшь, как пальцем в небо. Родился, вырос, в школе отучился, из института выперли – пошёл в музучилище. В армии отслужил, устроился в филармонию, женился-развёлся… В общем, скука смертная! А тут ОНА, Бэлла моя, черкешенка… С этого места подробнее расскажу. Но для понимания: ты вообще в курсе, чем живёт музыкант? Молчишь? Эмоциями, брат! Ну?! Помнишь: «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах… Только гордый Буревестник реет смело и свободно над седым от пены морем»… Любой из нас, даже самый никудышний, у которого – как у латыша – х… да душа, – а за хорошую встряску последним рискнёт. Сечёшь, газетная душонка? Сечёшь! И ты – из наших, и тебе нужен воздух, чтобы дышать. Не прозябать, как пичуга бескрылая, в пыли барахтаясь да наверх с тоской поглядывая… Жить! Нет, есть, конечно, и у нас в оркестре и «кислые щи»: тётки семейные, пенсионеры-дачники… Само собой, не без этого. Но, знаешь, чья-нибудь скрипка так заплачет с утра на репетиции, так застонет или высоко возьмёт, что аж душу наизнанку выворачивает. А всё потому, что получил её хозяин свою порцию праздника, пусть не высокой пробы, с похмелья горького, зато сполна, через край. И по фигу ему семейные сцены, косые взгляды на помятый вид… За этим с друзьями и гоняемся, по ресторанам да по клубам лабая. Не за длинным рублем, хоть зарплата – слёзы, нет… Так вот однажды сорвал я, можно сказать, джекпот в этом смысле. Хотя ничто не предвещало удачи. Наоборот, день был нудным и тягостным: репетиция, большой концерт, антракт, и – снова в яму, под бенефис заезжей примы. У нас это фишка такая: как фестиваль какой-нибудь, так обязательно – ангажемент! Звезда поёт для знати… Ну, и сижу я, значит, как лимон выжатый, уже под вечер в парке на скамейке. В руках бутылка пива, уши наслаждаются покоем. После пяти часов симфонической музыки – кайф полнейший: просто слушать звуки улицы. И вдруг откуда-то сбоку доносится как бы перезвон колокольчика, неразборчивый такой, нежный говорок. Смотрю я в ту сторону и понимаю, что всё, наверное, умер! Идёт наменя Царевна-Лебедь, не идёт – плывёт над землёй. Белый шёлк фигурку обтекает, на голове хиджаб, в чёрных очах – звёзды. Э-эх, говорю себе, пропал ты, паря! Она, естественно, мимо проходит, а я что делать не знаю, встаю и – следом. Только тогда заметил рядом с черкешенкой старую каргу в чёрном. Вот идём мы так по аллее: они впереди, я позади. Бабка с молодкой переговаривается, а сама на меня всё косит вполоборота. Дошли до остановки. Я глаза все проглядел, до чего же краса неземная: Бэлла, как есть! Я – не Лермонтов, конечно, но стихи сразу в голову полезли, фантазии глупые: как я на коня вскакиваю, да её подхватив, с рыси на галоп – и в степь, подальше… Стою, мечтаю, зазевался, хвать – а нету Бэллы! Слышу только под ухом шипение, старуха слова коверкает:

– Што смотрышь? Нэ твоё – нэ смотри. Ана чужая шина, понял?

Я замер прямо. Смотрю на неё как ошалелый, и ругаться с ней даже не охота. А она мне: «Тьфу, урус шайтан, глаз как у шакала!», – и пошла себе. Поискал я взглядом Бэллу, не нашёл. Карга старая тоже как в воздухе растворилась… С тех пор стало у меня всё из рук валиться. Запил я, крепко запил… Худрук сначала ругался, потом в отпуск отправил. Как говорится, с глаз долой – из сердца вон. А дома что? Четыре стены и тишина мёртвая. Хоть удавись. Веришь, до того дошло, что друзьям не рад был. Придут они растормошить меня, в люди вывести, а у меня взгляд отсутствующий, слёзы пьяные, бред всякий несу. Поразмыслили они, да и увезли меня в Ермаковское. Родителей моих нет давно, а здесь тётка живёт, по материной линии. Приняла она меня, значит, на поруки и давай отпаивать чаями, травками всякими. Недели за две я пришёл в себя. По крайней мере, к бутылке руки уже не тянулись. Раз, дай, думаю, прогуляюсь вечерком «вдоль по Питерской». Перед сном, чтобы лучше спалось. Дорога от тёткиной избы сначала круто вверх идёт, а дальше – под гору. Поднялся я наверх, смотрю – внизу туман, прям, кисель молочный, ни дать, ни взять. И жутковато, и любопытство берёт. Решил: ну, всё-таки спущусь. Ещё кошка за мной увязалась соседская. Сначала туман вроде как сгустился, а потом – резко так, – за спиной весь и остался. Оглядываюсь: ёпрст! Ни дороги, ни домов, одна тропинка в чистом поле. Я потом холодным покрылся и назад, через туман. Бесполезно: поле, и всё тебе! Постоял я малость, покурил и зашагал куда глаза глядят, надо же было как-то из задницы выбираться! Животина бедная рядом семенит… Шёл-шёл, какими-то судьбами дошёл до трассы. Ночь, темень, никого. И ведь прохладно весьма – так-то август уже на дворе. Под утро кое-как дождался: КАМАЗ тормознул. «Подбрось, – говорю, – братишка, до Ермаков». А он: «Не, – говорит, – мне прямо, до грузового моста! На набережной тебя высажу, там автобусы с шести пойдут, доберёшься». Чё, думаю, несёт мужик? Ну да ладно, лишь бы довёз. Сел, кошку на колени, поехали. А ему, водиле-то, сам на сам, видать, наскучило кататься, он и завязал беседу:

– Ты откуда, брат? Как тебя в поля занесло?

– Да с Ермаков, – говорю, – Ну, вообще-то, с Абакана, там живу…

Водила подумал с минуту, покачал головой:

– Не знаю. А где это?

– В Хакасии же!

Мужик руками развёл:

– Нет, не знаю…

Хотел было я ответить шутнику, но тут впереди проступили очертания зданий. И страшно мне стало, дружище, как никогда до этого в жизни»…

Серёга умолк. Втянув голову в плечи, он по-мальчишески шмыгнул носом, нащупал рядом с ногой железный прутик и принялся ворошить им потухающие угли в костре. Искры снопами полетели в темноту ночи, взмывая вверх и осыпаясь беспорядочным фейерверком. Дэн поймал себя на мысли, что история странного бича его зацепила. Он готов был поклясться, что не поверил рассказу ни на йоту, но в то же время чувствовал сильнейший азарт. Услышанное тянуло на сенсацию, и Дэн уцепился за эту возможность профессиональной хваткой.

– Эй, – окликнул он рассказчика, – А что было дальше? Как ты здесь столько времени… один-одинёшенек? Менты не замели?

Бич невесело усмехнулся:

– Не замели. Я ж, как крыса, по подвалам партизанил. В первые три дня чуть с голодухи не помер. Ну, думаю, или пан, или пропал: надо милостыню просить. Не воровать же! Стал церковь высматривать. Искал-искал, нашёл одну, в дальнем переулке. Даже не церковь, скорее, молитвенный дом с крестом на крыше. Но только не оказалось там ни прихожан, ни паперти. Это уж я позднее сообразил, что у вас – социализм, и вера не в чести. А тогда захожу – поп сам со свечей нагар снимает. «Батюшка, – говорю, – подайте, очень кушать хочется». Он на меня уставился, будто перед ним привидение, а потом быстро-быстро рукой замахал, за собой, значит, позвал. Увёл в придел и шепчет: «Я тебя накормлю, сын мой, только ты уходи отсюда поскорее! Здесь и у стен глаза да уши». Это он, я так понимаю, про камеры наблюдения и прослушку. Но как ни торопился я, по его совету, наружу, а у иконы Спасителя задержался. «За что мне, – спрашиваю, – Боже, такое наказание? Как бы домой вернуться? Дорогу укажи!». Священник из-за угла, смотрю, наблюдает. Я как нутром почуял: не к добру. Перекрестился – и дай Бог ноги… Но вот ведь совпадение – тем же вечером случайно подслушал я разговор двух бичей в песочнице. Один другому рассказывал, что месяц жил себе спокойно на старых складах в пригороде. Маршрут он своему товарищу до того подробно изложил, что добраться сюда мне труда не составило. Если не считать поездки в автобусе. Я на Предмостной чей-то билетик брошенный подобрал и по нему ехал. Всю дорогу меня трясло. И Кыся, вон, тоже натерпелась страху. Ну, ничего, молча на руках сидела… С тех пор мы здесь и обитаем с ней. По ночам я вылазки в город делаю. Чё на помойках найду, то и наше…

Дэн сглотнул.

– Так ты макароны с тушёнкой из мусорки, что ли, вытащил?

– Не-е! – рассмеялся бич, – Это я наткнулся на пакет с продуктами. Возле подъезда кто-то оставил. Я подождал с часок в кустах, никто не вышел. Ну, и забрал себе. Поблагодарил в душе человека. Там ещё, в пакете-то, зубная паста оказалась и бургеры, прикинь! Утром угостимся…

Ладно, подумал Дэн. Пора, пожалуй… Отставив в сторону чай, он сомкнул руки в замок и слегка наклонился к Серёге.

– Слушай, Серый, осень на дворе. Скоро заморозки, околеете здесь со своей Кысей. Давай ко мне перебирайся! Я живу как раз в Ермаках. Район старый, весь идёт под снос, милиция к нам вообще не суётся, да и жильцов в нашем доме – по пальцам пересчитать. Никто тебя не потревожит. Свет, правда, вот-вот отключат и тепло, по ходу, не дадут. Но всё же – крыша над головой… Что скажешь?

Серёга сидел, не поднимая головы, и только выстукивал прутиком такт какой-то мелодии. Словно вариантов у него было множество, и он все их перебирал в уме. Дэн терпеливо ждал. Наконец, музыкант ответил.

– Уговорил, – поднял он на Дэна взгляд, в котором читались надежда и мука, – Только ты уж нас не бросай. Помоги разобраться в этой грёбаной «матрице». Обещаешь?

– Обещаю, – выдохнул Дэн, обрадованный удачей, и в шутку спросил, – А ты чего, следил за мной? Раз газетной душонкой назвал, так, наверное, неспроста?

– Ну нет! – протестующе замахал бич руками, – Ты же бредил побитый, всё ругался с редактором своим, Рыбьим Глазом, оправдывался, что, мол, не успеваешь на планёрки, живёшь у чёрта на куличках! Не помнишь, конечно?