Конкурс киллеров

Он внимательно присматривался к окошкам, и не зря: со стороны водителя стекло оказалось приспущенным. Жорик попытался просунуть в щель руку – не получилось, мешал рукав спортивной куртки. Закатать рукава повыше не позволяли тугие манжеты, поэтому Жорик, недолго думая, снял куртку и аккуратно повесил ее на шпалеру. Потом, вспомнив кое-что важное, достал из кармана куртки пачку долларов и переложил ее в карман джинсов. Деньги предательски торчали из кармана тесных штанов, но не оставлять же их без присмотра!

Жора вернулся к машине, просунул руку в салон и открыл сначала одну дверцу, потом другую. Сел сзади, закрыл дверцы, подумав, опустился на пол между сиденьями и приготовился ждать, с тихим хрустом разминая пальцы. Правая рука болела, и Жорик не чувствовал ни малейших угрызений совести по поводу того, что собирался совершить. Надо же, оттоптала руку человеку, поганка! Да за это убить мало!

Едва я села в «жигуль», как зазвонил сотовый. Я не люблю разговаривать по телефону, когда веду машину: если увлекусь беседой – забуду, как рулить; если отдамся полностью процессу вождения – не поговорю как следует. Поэтому я погодила заводить авто, отцепила с пояса мобильник и поднесла его к уху.

– Да?

В трубке зазвучал голос – непонятно, чей именно: слышимость была неважная. В надежде на улучшение качества приема я выбралась из машины, и голос в трубке усилился.

– Лен, это ты? Привет! Это Люба.

– Привет! – искренне обрадовалась я. – Ты откуда звонишь?

Любка – отличная девчонка, то есть, собственно, давно уже не девчонка, а молодая деловая дама, одинокая мать подрастающей дочери. Впрочем, дамой ее тоже не назовешь: сколько помню, Люба всегда ходит, точнее, бегает, в джинсах, кроссовках, стриженные «под мальчика» выгоревшие волосы всклокочены, на физиономии – выражение озабоченности, забавно сочетающееся с иронической улыбкой. Умненькая девочка в свое время окончила иняз, по-английски шпрехает как Маргарет Тэтчер и применяет эти знания в порту города Темрюка – насколько я понимаю, Люба грузит пароходы. Ну, не лично грузит, а как-то руководит процессом, который я представляю себе довольно смутно. Так или иначе, жить Любаша вынуждена в упомянутом портовом Темрюке, так что видимся мы с ней редко, а жаль!

– Я в Краснодаре, – сказала Люба.

– А точнее?

– Точнее, на улице Западной, рядом с твоим домом. Синий «вольвешник» припаркован у клумбы с какими-то здоровенными голыми бодылками – это у вас бамбук, что ли? Я в нем сижу.

– В бамбуке? – не поняла я.

– Еще чего! В «вольвешнике»! Если уж тебе нужна точность, на переднем сиденье, рядом с водителем!

– Ух ты, у тебя водитель? – не без зависти восхитилась я. – Надо же! А я вот сама рулю…

– И зря, – перебила меня Люба. – Что это мы, сразу на двух автомобилях поедем, как свадебный кортеж? Двигай сюда, заднее пассажирское сиденье в твоем полном распоряжении!

– Уже иду, – с готовностью отозвалась я, поспешно поднимая стекло в окошке Иркиного «жигуленка».

Машина припаркована на славу, постоит спокойно в моем дворе до завтра. Я выдернула ключи из замка зажигания, захлопнула дверцу и на сей раз убедилась, что автомобиль герметично закупорен.

Клумбу с бодылками, как их назвала Люба, я прекрасно знала: это опытная плантация моего соседа-мичуринца. В конце мая неугомонный дедусь самозахватом занял клумбу и посадил на ней какое-то неведомое науке однолетнее растение, поначалу отдаленно напоминавшее огуречный куст, но без характерных цветов и плодов. Уже к августу из травы вымахало что-то вроде гигантского раскидистого борщевика, только с красно-зелеными листьями, здорово смахивающими на пальмовые. Окрестная детвора, жарким летом играя в африканских папуасов, эти разлапистые листья оборвала начисто – на тростниковые юбчонки. На оголившейся клумбе остались только длинные узловатые стволики, действительно очень похожие на бамбук.

Сократив путь, я пробралась через клумбу и вылезла из зарослей ложного бамбука прямо к капоту иномарки сочного ультрамаринового цвета.

– Колер автоэмали подсказан цветом морской волны? – поинтересовалась я, забираясь на заднее сиденье.

– Почему? – Люба перегнулась, чтобы чмокнуть меня в щеку.

– Ну как же, Темрюк расположен на берегу Азовского моря, а вы находитесь в порту…

– Мы находимся в заднице, – грустно вздохнула подруга.

– Любопытная география, – заметила я.

Трудноразличимый в полумраке салона водитель молча тронул машину с места.

– Куда едем? – спросила я.

– В гостиницу, – ответила Люба. – У меня там номер-люкс, коньяк, икра, шоколад и пирожные в ассортименте. А еще у меня там один человек…

– А я вам не помешаю? – обеспокоилась я. – Третий лишний! Если, конечно, за то время, что мы с тобой не виделись, ты не пристрастилась к нетрадиционным сексуальным игрищам. Тогда сразу предупреждаю, я в этом не участвую, коньячку, так и быть, с вами выпью, пирожные стрескаю – и домой, баиньки. У меня муж.

– Объелся груш, – грустно срифмовала Люба. – Не бойся, Содом и Гоморру я не планирую. Ты нам нужна как источник информации.

– Это пожалуйста, – согласилась я, откидываясь на мягкий диванчик сиденья. – Источником побыть я могу. Пофонтанирую на любую заданную тему. Кстати, что тебя интересует?

– Дерьмо! – с чувством произнесла Люба.

– Прости, я что-то не то сказала? Это ты меня обругала или просто так, от полноты чувств выражаешься?

– Меня интересует дерьмо! – несколько спокойнее повторила подруга.

– Это свежо, – озадаченно протянула я. – В смысле, конечно, не свежо, какая может быть свежесть в дерьме… Но оригинально… Слушай, а в каком качестве оно тебя интересует?

– В качестве фекалий.

– Хорошо, что не в качестве фетиша! – хмыкнула я. – А вообще-то, хотелось бы поподробнее, что-то я ничего не понимаю.

– Сейчас поймешь. – Порывшись в объемистой сумке, Люба передала мне тонкую пластиковую папочку с бумагами. – На вот, почитай пока, в общих чертах будешь в курсе. А подробности тебе мой знакомый выдаст, это он нас в гостинице ждет.

Молчаливый водитель, не дожидаясь просьбы, нажал какую-то кнопочку, и нутро салона озарилось мягким светом. Я вынула из папочки пару скрепленных между собой листков и погрузилась в чтение.

Через минуту я уже хихикала, с большим трудом удерживаясь, чтобы не расхохотаться в полный голос: мрачное Любино лицо ясно говорило о том, что она к веселью не расположена. Почему – я пока не понимала, но не спрашивала, резонно полагая, что вскоре все само собой выяснится, и наслаждаясь чтением представленных мне текстов.

В переложении с канцелярского языка на человеческий история, позднее дополненная комментариями Любы и ее знакомого, выглядела так.

Любкина компания, загружающая разным добром суда в порту, должна была поставить на некое судно банальные канцтовары: клей, всяческую бумагу, скотч, почтовые конверты и прочее. Ну, закончились у моряков эти простые, но важные предметы быта: сухогруз болтался в нейтральных водах уже больше двух недель и должен был болтаться еще, как минимум, столько же. Ладно, скотч или маркеры, но туалетная бумага нужна была ребятам позарез!

Не предвидя никаких сложностей, капитан отправил список дефицита в Любкину контору, а уж Люба лично повезла его в таможню, без разрешения которой на борт иностранного судна нельзя передать абсолютно ничего. Забыла сказать, судно ходило под мальтийским флагом, но с командой, наполовину состоящей из русских моряков, и под командованием капитана-украинца.

Итак, Люба привезла чин чином оформленные бумаги в таможню, и тут ее ждал в высшей степени неприятный сюрприз: начальник, чья подпись была необходима, потребовал доказать ему, что упомянутые в перечне предметы не являются запчастями для судна.

– Как же, скотч крайне важен, чтобы латать пробоины, – по-приятельски пошутила было Люба с тупым начальником: в школе они с этим капитаном Василием Петровичем Гавриковым, в ранней юности – Васяткой, сидели за одной партой.

Однако годы работы в таможне превратили Васятку в жуткого чинушу и взяточника, поэтому он даже не улыбнулся Любиной шутке. Мол, или докажите, что туалетная бумага и конверты не есть судовые запчасти, или извольте выйти вон.

Как это ни глупо, но Любе было бы легче доказать, что она не верблюд. Понадеявшись, что скудоумный Васятка через день-другой будет в лучшем расположении духа и подпишет-таки бумагу, она ушла восвояси и вернулась на следующий день – на всякий случай вооружившись многостраничным списком судового оборудования и запчастей. Как человеку разумному, ей казалось, что отсутствие в этом перечне канцтоваров говорит само за себя.

Не тут-то было! Алчный капитан Гавриков уперся рогом, требуя документ, в котором черным по белому было бы написано, что скотч и прочее не являются запчастями. При этом вредоносный Васятка ссылался на инструкции, на деле откровенно вымогая взятку.

Будь на то Любина воля, она сунула бы мерзавцу конвертик, и дело с концом, но тут в игру вступил разъяренный проволочкой капитан сухогруза – Петро Осипчук. Будучи классическим упрямым хохлом, он решил повоевать с таможенником его же оружием. В равной степени страдающая от отсутствия туалетной бумаги и от скуки, команда капитана Осипчука поддержала, и Гаврикову приготовили западню.

Знаете, что такое фекалии? Правильно, дерьмо. Несколько десятков регулярно питающихся моряков ежедневно производили немалое количество упомянутой субстанции. А куда ее девать? Не в море же? Поэтому специально оборудованный транспорт регулярно забирал с судна так называемые фекальные и лияльные отходы – разумеется, по накладной: не будем забывать, что сухогруз стоял в нейтральных водах и, стало быть, его фекалии ввозились в Россию из-за границы.

Так вот, вся прелесть ситуации заключалась в том, что неправильное оформление документов на фекалии превращало их в контрабанду, каковую таможня по инструкции должна была арестовать, в течение определенного времени хранить на складе и лишь потом реализовать по собственному усмотрению!