Маска, я вас знаю!

– Да! Чего это я дурак?! – развернувшись, с вызовом покричал получивший моральную поддержку Семен в открытую балконную дверь.

– А кто чебуреки жрал?! – Маринка высунулась ему навстречу из-за тюлевой занавески. – Огромные, жирные чебуреки, зажаренные до хруста?!

– Ум-м-м! – простонал Семен мечтательно.

– Я ему паровую запеканочку из обезжиренного творога, супчик протертый и сок сельдерея! – Маринка поглядела на меня и заломила брови – горестно, как Пьеро. – А он все не худеет и не худеет. Наверное, говорит, у нас весы сломались, все время одно и то же показывают. – Она свирепо оскалилась, перевела взгляд на мужа и рыкнула: – Навер-р-рное, это у тебя мозги сломались!

– Да я ж разочек всего… Ну, может, два, – незаметно уронив на улицу окурок, чтобы Маринка не связала его с поруганными простынями, примирительно протянул Семен.

Я заподозрила, что реплики им с Челышевыми писал один сценарист.

– Иди уже, дурень, спать ложись. – Маринка вытолкала мужа с балкона и крикнула ему вслед: – Твой диетический кефир на столе, не холодный уже, можешь пить! – Она обернулась ко мне. – Ходит в парк и тайно жрет там чебуреки и шаурму, представляешь? Это с его-то холестерином и целым пудом лишнего веса!

– Ужас, – посочувствовала я обоим: и Семену с его лишним пудом и гиперзаботливой супругой, и самой Маринке с ее неразумным мужем.

Лосевы ушли в квартиру, и на краткий миг в мире стало тихо.

Потом со двора донеслось:

– Ах ты, с-с-с-с…

В третьей версии слово прозвучало непечатное.

Я мягкой рысью промчалась в другую комнату и с разбегу высунулась в окно. Чуть не перекинулась за подоконник – спасибо, подоспевший Колян удержал за талию.

– А что происходит? – спросил он, зевнув мне в ухо.

– Да много чего, ты уже два акта проспал. – Я, торча в окне, просканировала взглядом двор.

– Половых? – обнадежился супруг.

– Боевых! – Я шлепнула его по шаловливой ручке.

– Добрый вечер, Леночка! – приветливо помахала мне пожилая учительница Татьяна Васильевна из десятой квартиры.

Сразу видно – культурная женщина. Вышла на балкон аккуратно причесанная и с театральным биноклем.

– Теперь у нас Золотухины на арене, – правильно трактовав вопросительное выражение моего лица, охотно пояснил дядя Боря, со вкусом смоля очередную цигарку. – Что за ночь, а?

– Неблагоприятная, – вздохнула Татьяна Васильевна. – Луна в Скорпионе, а это грозит…

Чем и кому грозит Луна в Скорпионе, я так и не узнала: Золотухин снова матерно взревел, что вообще-то было странно.

Я толком не знаю, каким образом сей богатенький Буратино сколотил свой капитал, но все два года, что Золотухин живет в нашем доме, он старался выглядеть приличным человеком с достойными манерами. Скандалов не устраивал, матом не разговаривал, а что джипы свои вечно бросал во дворе как попало, так это не столько от бескультурья, сколько из-за недостатка водительского мастерства.

Мадам Золотухина, во всяком случае, точно не ас. Я однажды наблюдала, как она пыталась припарковаться у самого тротуара – елозила туда-сюда, залезла на газон, свалила бордюрный камень, опять сползла на дорогу вместе с пластом дерна и раздавленным пионом, широко размазала по асфальту грязюку и, в конце концов с треском провалив элементарное упражнение «параллельная парковка», бросила свой гламурный танк, как обычно, посреди двора.

Алиночка Золотухина – типичная блондинка из анекдотов: красотка с крутыми формами, губами уточкой и татуированными бровями. За все время, что они с мужем живут в нашем доме, она не только не подружилась, но даже толком не познакомилась с соседями. И не здоровается ни с кем! За что бабка Плужникова, наш всенародный мститель, с особым рвением осыпает ее мелким мусором. Причем злокозненно выбирает снаряды, которые наносят максимум вреда обретенной в дорогих бутиках и косметических салонах красоте: сочные красные помидоры, липкие сладкие персиковые косточки, раскисшие карамельки. Золотухин, спасая супругу от праведного гнева Светланы Петровны, пытался старуху задобрить, новые челюсти ей вставил за свой счет. Бабка Плужникова зубы приняла, но в отношении Алиночки не смягчилась.

Однако я отвлеклась.

– Ах ты, с-с-с… – раненым зверем взвыл Золотухин и мастерски, как Шекспир – венок сонетов, сплел затейливое словесное кружево из отборнейших матерных слов, каждое из которых крайне нелестно характеризовало его супругу.

– Ого! – оценил неожиданное богатство ненормативной лексики Колян. – Я даже не все слова понял. Что означает «лярва прошмандовистая», ты не знаешь?

– Вообще-то, изначально лярва – это из древнеримской мифологии: душа умершего злого человека, приносящая живым несчастья и смерть, а у славян в прошлом – злой дух, вселяющийся в женщину, превращая ее в распутницу. – Во мне некстати проснулся всезнайка-филолог, но я сделала усилие и снова усыпила его. – А тут, по-моему, все из контекста понятно. Похоже, Золотухин уличил свою мадам в измене.

– Сейчас прольется чья-то кровь, – предположил дядя Боря Трошин, нимало не устрашенный обозначенной перспективой, и чиркнул спичкой, прикуривая очередную сигарету.

– А хде там хто? – прокряхтела, опасно перегибаясь через перила, бабка Плужникова.

Ей было плохо видно сцену. Наш дом построен буквой «Г», и квартиры Золотухиных и Плужниковой расположены в одном крыле.

Золотухины скандалили на кухне. Свет был включен, а песочного цвета шторы задернуты, так что получилось подобие театра теней.

– В правом углу ринга – сам Петька, в левом – его благоверная, – любезно прокомментировал дядя Боря, облегчая понимание ситуации тем, кому достались не такие хорошие места в импровизированном зрительном зале. – Петро руками машет, трясется, кулаками грозит. Его мадам стоит столбом – растерялась, наверное. А, нет, за голову схватилась.

– Космы рвет? Убивается? – Бабка Плужникова свесилась за балкон, тряся своими собственными космами.

Их даже в темноте было прекрасно видно: Светлана Петровна кокетливо красит волосы натуральной хной, а она на чистую седину ложится дивным апельсиновым цветом.

– Ха, станет эта фифа волосы рвать! У нее же, небось, нарощенные, тыщ пятнадцать в салоне оставила, – хмыкнула снизу Катька Челышева. Они с Василием вышли на шум и снова заняли позицию под условным деревом, запрокинув головы, чтобы лучше видеть окно Золотухиных. Они держались за руки – помирились, стало быть. – А убиваться…

Она не закончила свою мысль – окончание фразы потонуло в истошном визге пресловутой фифы.

Глава третья

– А я те говорю, это она его убила, точно, – заявила бабка Плужникова, положила в рот абрикос, а потом шумно выплюнула во двор косточку.

– Да как бы она его убила? Она в одном углу стояла, он в другом, и между ними стол был, я же все видел, – возразил дядя Боря Трошин и глотнул что-то из стакана.

– Ну и что – стол? А она стрельнула и его убила! – предположил еще один наш сосед – насквозь проспиртованный дед Максим Иванович.

Он не успел увидеть трагедию Золотухиных своими глазами и теперь, не стесненный фактами, безудержно фонтанировал смелыми версиями.

– Выстрел мы бы услышали, – напомнил Василий.

– Не услышали бы, если пистолет с глушителем, – возразила ему Катерина.

Супруги Челышевы чинно сидели во дворе на вынесенных из своей квартиры табуретках.

Народное вече собралось спонтанно, в колокола бить не потребовалось. Призывный звон, впрочем, вполне заменила собой сирена «Скорой», вся помощь которой в итоге ограничилась успокоительным уколом, сделанным жене Золотухина. То есть теперь уже вдове.

Самого Золотухина вынесли, накрыв с головой. И не сразу, а после приезда полиции.

– Да не было у нее пистолета, я же все видел. – Дядя Боря, помещавшийся во время трагедии в первом ряду, присвоил себе статус главного свидетеля и крепко за него держался.

– Что вы видели, Борис? Только тени, – рассудительно заметила Татьяна Васильевна. – Алина вполне могла прикрывать оружие своим телом.