Добро пожаловать на тот свет

– Познакомься, кстати, это Роза. Голубушка в навоз угодила, помыться бы ей.

– А-а-а, тогда нам пора. До свидания. Звоните, Михаил Викторович, если что. Забыла спросить, Роза к нам надолго или вообще? Она уже того?

– Пока рано говорить, сама узнай у Захара или у Матвеевича, но на месяц, не меньше, это уж точно. Ну, голубки, бегите, а меня другие люди ждут. Пока, Кать, – закончил Михаил Викторович, стыдливо прикрывая юбкой волосатые колени.

Катя приблизилась, подмигнула, взяла меня за руку, подвела к туфлям, подождала, пока обуюсь, и, снова сжав мою ладонь, увлекла за собой. А я все это время думала, потому что у меня искаженное чувство юмора, что хорошо, очень даже хорошо, что я Роза, а не Катя. Ведь если бы этот дядя-тетя сказал: «Пока, Роз», то вышел бы безобидный и подслеповатый, словно крот, «покароз», а вот будь я Катей, то каждый день знакомые заставляли бы меня покраснеть от «покакать». Но опасаясь, что милая девушка не поймет и обидится, я не стала делиться вслух такими мыслями.

Меж тем мы вышли на улицу и направились к соседнему зданию. На горизонте виднелись с десяток людских силуэтов.

– Крупное ДТП или пожар, – прокомментировала Катя, увидев немой вопрос в моих глазах. – Так бывает, когда умирают разом, в одну минуту, когда автобус перевернулся на трассе или дом сгорел. Остальные по одному приходят, как этот дедуля (Катя кивнула на марширующего на одном месте Петра Семеновича, я бы не удивилась, если б его фамилия оказалась, скажем, Тихоходов).– Его к нам привел инсульт или инфаркт, или рачок какой, поняла? – спросила она, продолжая держать меня за руку, словно маленькую девочку.

– Этот твой (я тоже сразу перешла на «ты», к тому же Катя явно была младше меня) дедуля скончался во сне и имеет диагноз «хронический геморрой», мне Михаил… ну дядя-тетя, Михаил, как его… – я забыла отчество «трансвестита».

– Викторович. Дядя-тетя? Ха-ха-ха! Нет, он однозначно дядя. Слушай, от геморроя вроде бы не умирают. Но, понимаешь, я не врач, тебе видней.

У меня накопилось много вопросов.

– Меня определили помогать тебе, я решила, что это ты врач…

– Я – медик, в определенном смысле. Ветфельдшер, – весело подмигнула Катя.

– Здесь все мертвые…

– Не все, – перебила она. – Ты, например, еще не умерла, ты в коме, вдруг назад вернешься…

Теперь настала моя очередь прервать:

–Я не об этом. А о том, зачем вообще мертвецов от каких-то болезней лечить, они же умерли, что с ними может произойти?

Катя принялась закладывать прядь, лезшую в рот, за ухо, но, видимо, не удовлетворившись, забросила назад все свои замечательные космы.

–Да не болеют они ничем, так баловство, просто внимания не хватает. Вот и просят, чтобы им давление померили или, хм, пульс посчитали. А как это сделать? У нас, у мертвых сердце не стучит и пульса нет. Вот и играюсь с ними «в доброго доктора». Но ты новенькая, знаешь, как они тебе обрадуются. Здесь ведь всё строго: в какой день умер, в том и останешься. В другое время не попасть, такое лишь единицам разрешено, тем, кто очень старался, заслужил, раскаялся, так сказать. Чтобы понятней было, я проще постараюсь объяснить, хорошо? – спросила она, меняя маршрут движения и сворачивая за угол.

А после торопливо потащила меня в заросли мальв у забора, уверенно провела сквозь розовую пелену к одинокой лавочке, удачно скрытой от посторонних взоров, и только здесь выпустила мою уже вспотевшую руку.

– Присаживайся. Так вот, – продолжила Катя. – На конкретном примере объяснять буду. Тебя машина сбила?

Я кивнула.

– А теперь представь, что она тебя наглухо сбила (я поежилась), и ты погибла. Ты проделываешь точно такой же путь и попадаешь к Михаилу Викторовичу, который оставляет тебя в этом дне вместе с другими почившими сегодня. И тогда ты коротаешь вечность, допустим, в компании этого «геморроя». Перемещения в днях, а тем более в годах исключены. Кстати, окружать тебя будут люди, умершие в нашей стране, но и то не во всей, а в ближайшем регионе… – после каждой фразы Катя чуть наклонялась, поворачивала голову и заглядывала мне в глаза, будто следила за реакцией. Очевидно, выражение моего лица было не слишком идиотским, поэтому ей не пришлось повторять.

– А ты бываешь в разных временах и у разных людей?

– Почти. Я была пару раз у Михаила Викторовича, там и встречала «чужих». Но постоянно проживаю, если можно так сказать, в пятнадцатом апреля. Сейчас там триста двадцать три человека, было больше, но некоторые уже на том свете, то есть родились. Они были хорошие, а мне второй шанс не выпадет, да я и не хочу. Здесь на самом деле неплохо: никаких денег, все накормлены и одеты, живем словно в раю.

– Ага, значит, рай существует! – вырвалось у меня.

– Фигня всё это – рай и ад! И религии с разными богами тоже полный бред. Я, видишь ли, при жизни практически верила и даже была крещеная, а получается всё зря. Бога-то, оказывается, нет! Зато есть Главные. Одни на все времена и для всех людей. И не только для людей. Сюда попадают коровы, лошади, птицы, все живые твари, просто они находятся в другом месте. Что-нибудь понятно? – спросила Катя.

– Не все. Ты говоришь «хорошие». Если есть хорошие, значит, есть плохие. Если ты не хорошая, я ведь правильно поняла (она кивнула), тогда ты плохая, так? Но почему?

– Плохие-хорошие, хм, это слишком просто. Это мы на том свете так думаем. Но тут всё по-другому. Дома, ну в том месте, где ты сейчас будешь находиться, все делится на левую и правую стороны. Слева живут те, кого опекает Матвеевич, а справа подшефные Захара. Я живу по правой стороне, но получила право общаться со всеми: и с левыми, и с правыми. Остальные правые заперты в одиночестве и не видят никого, кроме Главных да изредка меня.

Как медик я негодовала: люди без свежего воздуха! Такого моциона (даже посмертного) я одобрить не могла, о чем прямо заявила Кате. Та равнодушно пожала плечами:

– Просто тебе самой надо увидеть, тогда поймешь. Погоди немного, скоро все станет ясно.

Однако одного обещания мне оказалось недостаточно, я снова завалила Катю вопросами.

– Как определить «левый человек» или «правый»? Существует определенная система? Или Главные сами решают?

– Роза, подожди, пожалуйста. Ты сейчас нервничаешь, а у нас никто не нервничает, мы ведь давно умерли. Мне очень непривычно от твоих эмоций. Посиди пока, успокойся. Мне тоже нужно время.

Я не возражала – посидеть, так посидеть. Желудок конечно забурчал, мол, против, но ему не привыкать, пришлось смириться. А я от безделья стала глазеть вокруг. С трех сторон нас окружали мальвы, лишь в одном месте просматривалась узкая тропка, по которой мы пришли сюда, на повороте видимость обрывалась. Вверху голубело небо без облаков и солнца. Присутствие последнего было вовсе необязательно для моих веснушек, но без него выходило, например, следующее: слушаешь неплохую в принципе музыку, но в ней не хватает красивых аккордов и гармонии. Так и мне недоставало тепла от солнечных лучей, недоставало облаков, пусть даже бесформенных, из очертаний которых невозможно придумать джинна или сердитого тролля. А еще нужны были ленивые шмели и всякие бзыки, и чтобы под землей ползали дождевые черви. Здесь же стояла тишина, которая знакома только абсолютно глухим людям. Мне так вдруг захотелось привычных звуков: жужжания, шелеста ветра, даже вороньего карканья. Я глянула на Катю, в тот момент мне было необходимо почувствовать присутствие кого-то живого (правда, Катя считалась безнадежно мертвой). Та словно почувствовала, улыбнулась и продолжила:

– Когда мы попадаем сюда, с того света присылают папку, ты ее видела (я кивнула, ага, «считать человеком»). В ней про умершего все-все: кто, откуда, чем занимался, кого любил, о чём мечтал, поступки, даже мысли. Эту папку Главные изучают вдвоем, всегда вдвоем и очень тщательно, а после решают к кому из них прибыл покойник. Если не грешил, то к Матвеевичу – влево. А если человек в сущности неплохой, но сильно оступился (я почувствовал, это она о себе), то к Захару.

– А грехи как в Библии? – спросила я непонятно зачем.

Я и не знала этих смертных грехов. Слышала что-то про гордыню, гнев и обжорство. И всё.

– Нет, не совсем, – Катя вдруг оживилась и принялась горячо рассказывать. – Знаешь, Роза, я ведь была обычной студенткой. Выпивала, покуривала, мужчины, то, се, у других ведь так же, что с того ?! (я помнила, что здесь не нервничают, но она была просто на грани) Встречалась с одним женатым, даже не любили друг друга, так, от нечего делать. Потом его жена нас застукала, орала, с кулаками кидалась… А через две недели меня какие-то скоты по голове битой огрели – сразу в морг. Но Захар не за прелюбодеяние на свою сторону забрал, а за то, что у соседки каждые полгода котят топила. Кошка у нее гулящая была, шалава проклятая! Знаешь, как тяжело мне тут приходится?!

Катя на с минуту молчала, глядя на землю. А после продолжила:

– Но потом Главные сжалились и разрешили помогать другим. Кому-то ведь здесь еще хуже. Вот и помогаю, как могу – последние слова Катя договаривала спокойно и почти радостно.

– С теми, кто живет справа, происходит нечто ужасное? Этот Захар вас мучает? – не выдержала я.

– Нет, нет, никто нас не истязает. Захар даже исполняет наши заветные желания, правда, в искаженной форме, – начала было Катя и тут же умолкла.

Возникшая пауза дала мне возможность поразмыслить над сказанным. Отродясь не умела жалеть женатых мужчин или разъяренных жен, или исцарапанных разлучниц. Тогда я сильно, честно признаюсь, пыталась посочувствовать Кате, как одной из участниц любовного трио, но не выходило. Зато становилось искренне жаль Катю, когда я представляла, как ее, идущую, возможно, из гостей теплым апрельским вечером, одетую нарядно и со вкусом, вдруг настигает жестокий удар, а после изо рта ее выбегает темная струйка крови. Воображала, как ее окоченевшее тело рассматривал патологоанатом, а после резал скальпелем четкими движениями, хотя причина смерти и так была понятна. Но, видимо, я ненормальная. Ибо более всего мне было жаль не эту красивую девушку, а слепых котят, едва облизанных, которых Катя уверенно брала наманикюренными пальцами и опускала в ведро с водой, а в это время дико орала «шалава-кошка», запертая в туалете и обманутая уже в который раз. Мне хотелось спросить Катю, обучали ли ее этому в ветеринарном техникуме, или же она переняла садистский опыт от матери? А может от бабушки, которая по вечерам вязала внучке джемпер, а на полу с клубком играла толстая серая кошка – домашняя любимица. Но я не решилась. Меж тем Катя снова заговорила:

– Была у меня мечта. Вполне обычная. Жить богато. Чтобы вилла своя, чтобы полные шкафы брендовых шмоток, чтобы море из окон видно. Теперь у меня все это есть! Море, наверное, Красное прямо под окнами, большой двухэтажный дом, сотни платьев (я не сомневалась в ее словах, ибо то, что было надето на Кате, стоило около пяти лет моего труда в больнице). Казалось бы, мечта сбылась, но! Я встаю завтракать, сажусь за стол, поднимаю клош, а там полуразложившийся котенок, открываю кран на раковине – появляется другой, набираю воду в джакузи, а их там, глядь, уже десяток плавает. И так везде: вода и мертвые котята. Котята, котята, чертовы котята! Чай хочу налить, он не льется, а я уже знаю почему. В чайнике тоже дохлый котенок! Ты понимаешь?! Сначала кричала, настолько страшно было. Потом привыкла. Выкину его, как пакетик использованной заварки, и нет проблемы. Когда выходить разрешили, стала у «левых» в гостях угощаться, и Матвеевич жалеет, частенько к себе приглашает. Так и живу.

– Как жестоко! – я чувствовала, что Катя хочет услышать именно эти слова. – И что, так будет всегда? Неужели ничего нельзя изменить?

– Ни-че-го. С правой стороны на левую не попасть, это константа. Я никогда не начну жить заново, и от мертвых котят меня никогда не избавят. Знаешь, Роза, я привыкла, а что мне еще остается? А? (и так как я молчала, она продолжила) Самое невыносимое тут это одиночество и отсутствие надежды. Пойми, это действительно страшно, когда тебе не на что надеяться, когда ты не в силах что-либо изменить, но еще ужаснее, что ты с этим смиряешься, безропотно смиряешься (здесь я мысленно добавила «как котенок, идущий ко дну»).

И так было невесело, а тут еще тема для разговора подначивала завыть, и я, как человек хотя бы еще частично живой, решила сменить ее на более веселую.

– А объясни мне, Катюша, почему женщина носит мужское имя, расскажи о Михаиле Викторовиче, – попросила я.

– Все наоборот. Мужчина «носит» женское тело. А так как Михаилу Викторовичу одежду дают только женскую, то он носит ее. Последнее время даже губы красить начал, говорит от женского лица. И вообще, не ропщет, так сказать. А раньше рассядется, как все мужики, колени в сторону, я этого уже не застала, но Захар говорил. Наш Викторович лет пять назад сюда попал. Он как раз из тех, кого ты назовешь «хорошими», серьезных грехов за ним не числилось, зато женщин всегда недолюбливал и при каждом удобном случае вставлял: «Какое счастье, что я не баба!». Понятное дело, женат не был. Работал бухгалтером, причем честно трудился. Он и умер-то при составлении годового баланса, разволновался сильно, ну и привет инфаркт. Случилось это поздним вечером, специально задержался, всё суммы перепроверял, утром сослуживцы пришли, а Викторович уже остыл.

– Ну, ну, а почему здесь он стал женщиной? – торопила я.

– Когда Михаил Викторович на этот свет попал, Главные долго совещались, что с ним делать. И человек вроде бы неплохой, мухи не обидел, не воровал, не сплетничал, но вот отношение к женщинам просто отвратительное. Решили так: быть ему подопечным Матвеевича, но все ж таки слегка наказать. Кстати, внешность ему досталась не чья-нибудь, а соседки, которую особенно не жаловал. Наш Викторович человек трудолюбивый, смирно сидеть на жопе не привык, вот и выпросил у Главных занятие. А так как ему бумажки не привыкать ворошить, те его и посадили в «Приемный покой» (слово «покой» здесь значило нечто другое, нежели в больнице, это улавливалось в торжественно-похоронном тоне, с которым моя новая знакомая его произносила). Знаешь, он ведь мировой мужик, может быть ты с ним еще увидишься.